Платье подвенечное

Матвей Крымов
Щелкнул замок. Захлопнулась дверца. Она устало села на табуретку. Сняв сапоги. Посмотрев на полосатые носочки. Шмыгнула носом. Мокрые от дождя волосы оставили на обоях пятно. Она увидела его, когда встала. Когда повернулась. Когда сняла курточку. «И пусть», - подумала и пошла на кухню. Налила в стакан воды. Выпила. Глоток. Два. Три. И поставила стакан на стол. Задернула занавеску. Тихо покурила. И не заметно. Так незаметно. Что даже сама не заметила, как оказалась в комнате. В кресле. Нажав кнопку на компьютере, закрыла глаза. И открыла чуть позже, как показалось ей. Через полчаса на самом деле. И увидела мигающий значок аськи.  «От него», - подумала. И не ошиблась. Она вспомнила, как познакомилась с ним. Получив первое сообщение, подумала: «Идиот». И ответила также. Но он не обиделся. И ответил. «Какой идиот», - подумала она. И ответила также. Но он не обиделся. И ответил. Ответила и она. Поразившись тогда еще. Тогда поразившись: «Зачем мне это нужно?». И спросила его. А он ответил. Она долго думала. И поняла. Вот что она поняла. Правда, не сразу. Через неделю. Две. Три. Читая его сообщения. Читая  сообщения своих подруг, друзей, любовника, еще одного любовника. Пробегая взглядом их бесконечные. Их бесконечные: привет, как дела, видел фильм, ходила гулять, ходила гулять, видел сон, бессонница, дела идут хорошо, вот и все новости. Пробегая их взглядом. Отвечая. Отвечая:  привет, как дела, видела фильм, ходила гулять, ходила гулять, видела сон, бессонница, дела идут хорошо, вот и все новости. И понимая, что все это было, есть. Будет. Вереница букв. И за ними? Два аборта, запой, он оказался таким мерзавцем, вчера мне с тобой было хорошо. И когда она поняла, зачем ей этот человек с этими странными сообщениями. Она стала отвечать ему. На его языке. Ставшим. Сразу. Чуть позже. Всегда. Отвечать ему. Нежно, яростно, лаская, сердясь, плача, смеясь. Не думая, думая. Всегда оставаясь собой. Стекая потом с подушечек пальцев,  налипшей пылью улицы, собой. Иногда она размышляла о нем. Какой он? Представляла его. Как он сидит. В чем? В рубашке. В футболке, расстегнутой у ворота, с дырочками прожженными сигаретами, волосы чуть с сединой. Так? Так. Господи, так и не иначе. И портьеры спадают бахромой. Боже. Или паутина в углу? Паутина, потрескавшаяся побелка, под которой им так чудно вдвоем и обои в цвет их простынной любви. Всегда в цвет. Их простынной любви. Иногда он пропадал. «Где ты?», – думала она. Где? Плохо тебе. Плохо? Почему пальцы твои. Мои, родные. Не могут написать, как обычно. И писала ему, не видя ничего.
Джыдплж
Эыва
Не видя ничего. Столько любви было в этих строчках. Столько любви. А когда он приходил. Когда он приходил, читала его слова. Шурша клавиатурой шагов навстречу. Шурша клавиатурой шагов по замерзшим лужам навстречу. Брала. Брала за руку. Согревала дыханием. Согревала. Тыкалась губами в красноту кожи. Бахрома, побелка. Обнимала одной рукой. Листья тоже прямо в грязь. Прижимала. А другой скользила чуть ниже. Всегда выше небес невесомым  пальчиком чуть ниже. Едва касаясь. В хлопковых васильках. Знакомо-незнакомой мягкой упругости. Чуть выше. Одна, другая. Чуть ниже. Всегда так. У всех так. Никогда не так. У всех не так. И движение навстречу ее пальчику. И кричала ему клавиатурой: «Хочу тебя». И он отвечал ей. В падающих васильках, в падающей тонкой ткани, недавно обтягивающей, сейчас летящей к ногам, уже ничего не скрывающей, и не скрывавшей никогда… И каждое его слово было тем, что несет через лужи. Несет через лужи. Расстегивает лифчик. Платье подвенечное – обычные трусики. Обнимает спросонья вместо утра, потому что утро само, а на обычной клеенке расцветают розы, потому что розы. А потом она плакала ему черной тушью. Стучала, не попадая в клавиатуру, по столу. И получала ответ. Лучший из всех. Тот, от которого хочется жить. Клеенчатые розы – розы. Утро – туман.
Столько любви в эти словах.
Вдлывподжд жщывпж цужжл
Эва эхйдып
Столько любви.
Конец.