Г Л А В А 14 М Е С Т Н Ы Е Л И Н И И
Здесь не летают Боинги и Ту,
Здесь тяжелей у лётчиков работа,
Но истинно земную красоту
Увидишь только с птичьего полёта.
С высоты 10-14 километров, на которой летают сегодня все магистральные самолёты, даже в ясную и безоблачную погоду невооружённым глазом мало чего увидишь. Миллионный город отсюда кажется деревней средних размеров, который пролетаешь за две-три минуты, ну а малых деревень и вообще не разобрать, уж не говоря о каких-то отдельных деталях. Внизу видится что-то размытое, неопределённое. Хорошо видны только крупные реки, мелких же и средних – не различить. Да и вообще с такой высоты ничего интересного на земле не увидишь.
Наверное, потому лётчики даже в ясную погоду редко смотрят вниз, на землю. Всё там кажется незначительным и мелким, лишённым деталей, каким-то несерьёзным, игрушечным. Вот промелькнул внизу какой-то райцентр с 30-40 тысячами населения. Сверху он кажется абсолютно застывшим и безжизненным, словно макет на предполагаемом театре военных действий.
На больших высотах в преддверии ближнего космоса, в стратосфере лётчики часами сидят в замкнутом объёме герметичной кабины, видя перед собой только приборы, и друг друга. Ну а если полёт проходит ночью или сверх облаков, то, сколько вниз не смотри – ничего не увидишь.
В сущности своей такой полёт однообразен до зубной боли, если, конечно, в атмосфере нет гроз и сопутствующей ей болтанки. Или так называемых ТЯНов – турбулентностей ясного неба, которые возникают в зонах конвергенции и дивергенции струйных течений, скорость которых достигает иногда 300 и более километров. Но это бывает не так уж часто.
Полёты на больших высотах осуществляются исключительно по приборам и они, несомненно, проще и безопаснее, чем полёты на малых и сверхмалых высотах. За человека здесь почти всё делает автоматика. И лишь иногда в сильную болтанку или грозу пилоты переходят на ручное управление. Какой-то древний инстинкт заставляет отключать умные приборы и пилотировать в ручном режиме. Так безопаснее. Не буду, читатель, объяснять, почему, ибо пришлось бы влезть в дебри аэродинамики, метеорологии и физики, а там много формул, так не любимых лётчиками. Они быстро постигают физический смысл явлений, но вот формулы учёных даются им не сразу.
Но это всё дальние трассы. А есть ещё так называемые МВЛ – местные воздушные линии. Это линии, связывающие районные центры с областным центром, или просто два соседних областных центра. И летают на этих линиях в основном самолёты Ан-24, Ан-28, Л – 410. Внутриобластные же полёты на местных линиях выполняются на самолётах Ан-2, которые дилетанты путают с давно ушедшими в историю двухместными По-2, более известными, как кукурузники.
Немного истории. По-2 – это тихоходный двухместный биплан с открытой кабиной и взлётным весом чуть больше полтонны. Их давно уже нет. Ан-2 – это самолёт, по классификации относящийся к типу лёгких не пилотажных машин. Его взлётный вес около шести тонн, экипаж в зависимости от задания может быть 2 - 4 человека. Он может брать до 2 тонн груза или 14 пассажиров. За свою длительную жизнь он перевёз в Советском Союзе почти 300 миллионов пассажиров и миллионы тонн груза.
Первый полёт этот самолёт совершил в 1948 году. Давно нет Ли-2, Ил-12, Ил-14, Ан-8, Ан-10 и других, а этот уникальный самолёт летает и поныне. В некоторых областях народного хозяйства он просто незаменим. Он прост в управлении, безопасен, но работать на нём лётчику тяжелее, чем на том же Боинге или Ту. Хотя бы потому, что на авиацию местных линий в Советском Союзе, мягко говоря, наплевали. Ни один самолёт в СССР для этого не строился. Ан-2 и Л-410 выпускались в Польше и Чехословакии. Но основная нагрузка приходилась на Ан-2. Зимой в нём, исключая немногочисленный вариант Ан-2П, холодно так же, как и за бортом.
А летом не один пассажир получал в полёте тепловой шок. Ведь на этом самолёте двигатель впереди, прямо перед кабиной. А температура двигателя двести градусов. В полёте тепло от него идёт в кабину и салон.
Так и летали. Но все эти неудобства компенсировались доступностью билетов даже любому безработному. А если учитывать отсутствие дорог – это был единственный вид транспорта во многих регионах России. Теперь-то местных линий почти нет. Их начала уничтожать Горбачёвская перестройка, Ельцинский «капитализм» добил окончательно, отбросив более чем на 50 лет назад. Но об этом мы поговорим позже.
Ан-2, конечно, уникальный самолёт. Антонов, создавая его, не думал, что у него будет такая долгая жизнь. Он будет востребован и в третьем тысячелетии. Даже ельцинская экономическая вакханалия не смогла его добить. Самолёт этот многоцелевой и я даже затрудняюсь назвать все его «профессии». Летает он на сверхмалых, малых и средних высотах, то есть там, где самые неблагоприятные условия для полётов: осадки, болтанка, обледенение, туманы, низкая облачность.
Ох, уж эта болтанка! Больше всего она досаждает пилотам. Из-за особенностей конструкции – биплан с большой площадью несущих поверхностей и жёстким не «машущим» крылом Ан-2 сильно подвержен болтанке. Особенно в приземном воздушном слое. Не буду, читатель, утомлять тебя тем, как она возникает, эта чёртова болтанка. Там тоже формулы.
Именно в такой вот полёт и собирался экипаж Клёнова. Им предстояло в течение восьми часов беспосадочного полёта пролететь над магистральной трассой нефтепровода 1400 километров на высоте 50-100 метров с целью его обследования.
Сначала, после завершения первого тура АХР их планировали сразу же перебросить на работу с жидкими химикатами, но что-то там изменилось у начальства и их оставили на базе. И вот уже почти месяц они работают на местных линиях.
Местные линии лётчики не любят больше всего. На АХР ты сам себе хозяин и если устал – волен в любой момент прекратить работу и отдохнуть. На МВЛ этого не сделаешь, тут все рейсы по расписанию и задержать их может только непогода. К тому же на МВЛ и меньше платят за полёты, хотя изматывают они порой больше, чем на химии.
Прогноз погоды по всему маршруту синоптики выписали хороший, правда, во второй половине дня обещали внутримассовые грозы. Но летом – это привычное явление.
- Дима, шагай на самолёт, - сказал Клёнов, – проверь заправку. Она должна быть полной. А я пойду в отдел перевозок за оператором.
Оператор не является членом экипажа, это лицо, арендующее самолёт от имени фирмы и ему выписывается специальная сопроводительная ведомость для выполнения полёта. Они вместе заполнили заявку на полёт, отдали её диспетчеру отдела перевозок, получили сопроводительный документ и направились на перрон Ан-2. До вылета было ещё больше получаса, поэтому шли не спеша. К тому же с утра установилась жаркая безветренная погода, не располагавшая к быстрой ходьбе.
Хорошо начинавшийся день обещал хорошо и закончится. Вероятно, так бы оно и было, если бы в поле их зрения не появился неизвестно откуда вывернувшийся инспектор Кухарев.
- Куда направляемся? – скрипучим голосом спросил он и поманил к себе пальцем.
- Здравствуйте, Никита Петрович! – подхалимским голосом поздоровался Клёнов. – Мы на стоянку идём, на вылет.
- А мне кажется, вы на танцы идёте, - проскрипел инспектор. – Почему нарушаете форму одежды? Фуражка в руке, а не там, где ей положено быть, галстука совсем не вижу.
- Жарко, товарищ инспектор. Нам восемь часов без посадки париться. А галстук вот он, в фуражке.
- Приведите себя в порядок, товарищ пилот. А мне дайте ваше полётное задание. Кто это с вами?
- Это оператор. Они формы не носят.
На обратной стороне задания Кухарев нацарапал: «За нарушение формы одежды КВС Клёнову объявлено замечание. КАЭ – разобраться!». И размашисто расписался.
- Запомните, Клёнов, дисциплина в воздухе начинается с дисциплины на земле, – изрёк инспектор и, вернув задание, пошёл дальше своей дорогой.
- Ну, теперь Глотов на мне весь разбор эскадрильи построит, - вздохнул Гошка, снова сдергивая ненавистный галстук и снимая фуражку.
Но уж не повезёт – так не повезёт. Выйдя из-за угла технического домика, они едва не столкнулись с командиром отряда Байкаловым, спешащим к санитарному самолёту. По всему было видно, что, не смотря на хорошую солнечную погоду, командир был не в духе.
- Куда собрался, Клёнов? – ехидным голосом спросил он.
- На вылет, товарищ командир. Меня только что об этом инспектор спрашивал.
- Да? А что ещё он сказал?
- Сказал, что дисциплина в воздухе начинается с дисциплины на земле. Но ведь жарко, товарищ командир!
- Жарко? – удивился Байкалов. – А мне не жарко?
- И вам жарко.
- Ношение галстуков никто не отменял. Дай-ка! – ткнул пальцем в полётное задание в руках Клёнова.
- Да я сейчас одену галстук.
- Задание!
Указание писать любые замечания в полётное задание пришло совсем недавно и все инспекторы, и командиры рьяно пользовались этим новшеством.
- Ага, значит, беседа с инспектором уже была! – раскрыв задание воскликнул Байкалов.
- Была. Я же вам сказал, что он спрашивал, куда мы идём? Он почему-то решил, что мы на танцы…
- За нарушение формы одежды отстранить от полёта можно, - хмуро произнёс Байкалов. – Но, учитывая, что вы выполняете не пассажирский рейс, я этого делать не буду. Объявляю вам замечание.
Пока Байкалов читал, что там написал инспектор, Гошка быстро нацепил галстук и накинул на голову фуражку.
- За что замечание, товарищ командир? – захныкал он.
- Я же сказал, за нарушение формы одежды, - поднял голову Байкалов. – А… ах, вот так, значит?
Стоявший рядом оператор прыснул в кулак и отвернулся. Байкалов хмуро посмотрел на него.
- Вы оператор?
- Да.
- Так вот и идите на самолёт, я вас не задерживаю.
Тот поспешил убраться от греха подальше.
- Вы мне не нравитесь, Клёнов, - повернулся командир к Гошке. – И не надо из меня шута делать.
- Извините, командир. Я просто привёл себя в порядок. Но ведь действительно жарко.
- Всем жарко, чёрт возьми! – протянул он задание. – В кабине можете хоть голым сидеть, если нет пассажиров, а на земле будьте добры соблюдать форму одежды. Идите на свой самолёт.
Уже в кабине он снова снял галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.
- Терпеть не могу таскать этот ошейник в жару. Запрашивай запуск, Дима.
Через десять минут после взлёта на высоте 500 метров они вышли в нужную точку. Полётные карты даже не открывали: район полётов им был прекрасно известен, лучше, чем центральный проспект Бронска.
- Бронск-район, я борт 936, вышел на исходную точку патрулирования, – доложил Клёнов. – Разрешите снижение до 100 метров истинной высоты, точку Первомайское рассчитываю в 20 минут.
- 936-й, снижение разрешаю, - ответил диспетчер, - Первомайское доложить. Встречных вам пока нет.
- 936-й. снижаюсь, Первомайку доложу. Дима, снижаемся!
Самолёт с левым креном устремился вниз, выходя на трассу. Под ними внизу был знаменитый нефтепровод «Дружба», по которому под давлением 50 атмосфер в общей сложности на запад страны и далее за границу текла целая Волга. Через полминуты они заняли нужное положение. С такой высоты на земле можно было разглядеть даже суслика. До Первомайского вдоль трассы тянулись телефонные столбы, их было прекрасно видно сверху и полёт сложности не представлял.
Клёнов установил двигателю щадящий режим полёта, при котором наименьший расход топлива. Стрелка скорости застыла на отметке 160 километров. Это минимальная безопасная и самая экономичная эксплуатационная скорость полёта. Конечно, этот уникальный самолёт может лететь и на гораздо меньшей скорости, например 55-60 километров. Но это режим парашютирования, так называемый второй режим, который применяется только исключительно в тренировочных полётах на высотах не ниже 600 метров.
- Держи трассу в правом пеленге, – попросил оператор.
Малышев чуть двинул штурвалом и самолёт плавно ушёл влево. Дело пилотов – вести самолёт точно над трассой, копируя все её изгибы, а дело оператора – определять её состояние. Если где-то происходит утечка – сверху это хорошо видно по очень характерным чёрным пятнам. А иногда свищи просто фонтанируют. Если что-то оператору вдруг не понравится, он просит сделать над этим местом несколько заходов для более детального изучения и определения точных координат по специальной карте. Вот и всё. Ничего особенно сложного нет, если полёт происходит над равнинной местностью, где не требуется менять режим полёта. И так час, второй, третий…
Такие полёты утомительны своей однообразностью. Но на этом участке рельеф хоть и не сильно, но всё же пересечённый и лесистый и самолёт, сглаживая эти неровности, иногда проносился над землёй на высоте 9-10 этажа. Но всё равно приходилось то и дело снижаться или набирать высоту, обтекая неровности рельефа.
С такой высоты опытный глаз может многое заметить. Вот лиса, собираясь позавтракать каким-то мелким зверьком, заслышав шум двигателя и увидев быстро приближающуюся громадную птицу, юркнула в густые заросли, не забыв прихватить добычу. Завтрак её не сорвётся. Через десять километров увидели несколько лосей, вышедших на трассу из леса полакомиться свежими молодыми побегами. Эти самолёта не испугались. А вот и одинокий волк, лениво трусящий куда-то вдоль вырубленной просеки, заросшей молодняком. Заслышав звук самолёта, он припал к земле и грозно сверкнул клыками, приготовившись к защите от неожиданного нападения. Хорошо был виден его оскал. Иногда зимой в глубоком снегу волки переворачиваются на спину, готовясь к отражению атаки сверху. Километров через триста нефтепровод выйдет в степную зону, и будут часто попадаться сайгаки.
Внизу промелькнула небольшая речушка. На берегу – несколько машин, виден дым костра. Девушки в купальниках машут руками. В ответ Дима качнул крыльями.
- Живут же люди! – вздохнул он. – А тут всю эту природу только сверху и видишь. Мне кажется, я почувствовал запах шашлыка.
- Сегодня же воскресенье и погода как на заказ, – сказал Клёнов.
- А я забыл, когда воскресенье отдыхал. Для нас все дни одинаковы: работа, работа, работа. Неужели так будет до самой пенсии, командир?
- Не знаю, – пожал плечами Клёнов. – Вот перейдём в транспортную авиацию – легче будет. Там хоть командировок нет. Дима, не наглей, – потянул он штурвал на себя. – Радиовысотомер 20 метров показывает. Зачем людей пугать?
Слева от трассы была видна деревня. Вероятно, оттуда приехали на лошади два мужичка за сеном. Повозка была наполовину загружена, когда они пролетели над ними. Лошадь рванулась и понесла.
- Дима! – проорал из салона оператор. – Скоро компрессорная станция, сделай пару контрольных кругов.
Непосредственной связи самолёта с этими станциями нет, и они такими манёврами специально обращают на себя внимание, чтобы внизу знали, в какую сторону полетел патрульный самолёт. От этой станции с посёлком Первомайское нитки нефтепроводов расходятся. Основная уходит на запад, одна – на север, а третья уходит на юг и тянется через отроги Южного Урала, затем через Казахстан до Каспийского моря, до Гурьева.
Через два с половиной часа петляний над отрогами Урала вышли на территорию Казахстана. За это время дважды теряли и снова находили нитку нефтепровода. В отрогах едва отвлёкся – трассу потеряешь. Она сильно заросла деревьями, которые здесь редко вырубаются, и случись где-то прорыв его очень трудно обнаружить и нефть может попасть в небольшие горные речушки, вода в которых хрустально чистая.
В степи трасса идёт почти без изгибов до самого моря. Это лёгкий участок.
Уже дважды они меняли друг друга в пилотировании. Это тот случай, когда и будь на самолёте автопилот, то всё равно его нельзя применять, слишком мала высота и весь полёт происходит в ручном режиме.
- Дима, не пора пообедать? – спросил Клёнов. – Посмотри-ка назад.
Оператор, уже покушал и, покурив, сладко дремал, развалившись в кресле.
- Солдат спит, а служба идёт.
- Налёт идёт.
Помимо основного оклада им доплачивали за налёт часов, а налётывали они иногда больше, чем лётчики, так как их начальство санитарные нормы не признавало.
Связались по КВ-станции с базой и передали пролёт очередной контрольной точки. Это же доложили по УКВ-станции диспетчеру Актюбинска. Потом по очереди пообедали тем, что приготовила служба бортового питания. А приготовила она синюю отварную курицу, при виде которой складывалось впечатление, что птица эта состоит исключительно из одних костей и железно-копчёную колбасу, которая разжёвывалась только тогда, когда её запивали чаем. Всё это заели небольшими плитками шоколада. А ещё им дали несколько здоровых жёлтых огурцов, больше похожих на дыни, перезрелых и потому малосъедобных. Их Клёнов запустил, открыв боковую форточку, в стадо сайгаков. Словно бомбы огурцы полетели вниз.
От посёлка Индерборгского развернулись обратно, сделав несколько виражей над компрессорной станцией.
- Может, разбудим человека? – кивнул Малышев за спину. – А то ночью мучиться будет от бессонницы.
- Пусть пока спит. В степи мы и сами не хуже его нитку видим. Разбудим, когда к горушкам подойдём.
После полудня жара заметно усилилась. За бортом термометр показывал 35 градусов. В кабине было за сорок. Два электрических и три принудительных вентилятора гоняли в кабине горячий сухой воздух, нисколько его не охлаждая. Вот где нужен кондиционер, но их почему-то ставили только на химических машинах, где полёт продолжался максимум 15 минут и они были абсолютно неэффективны из-за малой продолжительности полёта. Уже давно они сидели в одних трусах и майках, а заснувший оператор предусмотрительно снял и её. Эх, сейчас бы набрать две тысячи метров, где температура воздуха не больше 20 градусов! Но какой нефтепровод оттуда увидишь, если и машина-то кажется тараканом?
К тому же началась болтанка всегда сопутствующая полёту у земли, и пилотировать самолёт стало труднее. Он то и дело норовил накрениться и уйти с заданного курса, и приходилось постоянно работать штурвалом.
Шёл пятый час беспосадочного полёта, началась сказываться усталость. Они всё чаще стали менять друг друга, выходя из кабины в салон размяться на пару минут и постоять в полный рост. Ах, какое это наслаждение разогнуть и вытянуть в полный рост ноги! Возвращались в кабину, садились в кресло, а через 30 минут ноги в коленях начинали тупо ныть. И не вытянуть их в кабине, не разогнуть. Хорошо оператору, спит себе, вытянувшись в кресле в полный рост. На этом самолёте специальные кресла, типа раскладной кровати. Если полностью откинуть спинку сидения можно лежать в горизонтальном положении, как на кровати. Так легче переносится болтанка. Это самолёт-люкс, на котором летает только начальство. В нём вместо 14 кресел всего шесть, но каких! Естественно, есть бар-холодильник, удобные откидные столики, санузел. Есть и устройства специальной связи. Кондиционера почему-то нет, видимо, забыли поставить.
Если бы так летали на местных линиях все пассажиры. Но для них – откидные бортовые сидения десантного варианта. В салоне никакой внутренней обшивки, голый металл. И зимой в таких самолётах при минус тридцати градусах за бортом в салоне… те же минус тридцать. Были случаи, что у некоторых пассажиров при двухчасовых перелётах теряли чувствительность нижние конечности. Лётчики же в такое время года летают в кабине в арктическом снаряжении, какого нет у пассажиров. Но от неподвижного сидения в кабине через два часа холод проникает даже сквозь арктические меховые одежды. Хорошо, если день солнечный, и ты летишь в сторону солнца. Через остекление в воздухе лучи хорошо прогревают кабину.
Так летали в конце двадцатого века в России миллионы пассажиров на местных линиях. А куда же деваться, не полетел бы, но нет больше никакого транспорта. Разве только сани и лошади. Ого, «вьюга мглою небо кроет, вихри снежные крутя!». И лошадь не всегда проберётся по бескрайним российским дорогам. Их ведь чистить нужно от снега. А когда метель не прекращается неделями, тут чистить бесполезно. Жди, когда придёт хорошая погода. Такой вот регион – Россия.
Они подлетали к отрогам Южного Урала. Барометрический высотомер, установленный на ноль по уровню моря показывал постоянное увеличение высоты. По его показаниям они уже поднялись на высоту шестьсот метров, но стрелка радиовысотомера, показывающего истинную высоту, колебалась от 50 до 100 метров в зависимости от подстилающего рельефа. То есть они постоянно шли в наборе высоты, что требовало повышенной работы двигателя. Болтанка усилилась и теперь, чтобы сохранить нужную скорость, приходилось постоянно работать ещё и сектором газа, прибавляя или уменьшая режим двигателя. Начиналась эквилибристика, самая не любимая лётчиками. Воздушные потоки швыряют самолёт, словно ветер гусиное перо. Иногда, чтобы удержать самолёт на нужной скорости в нисходящем потоке приходилось врубать едва ли не взлётный режим, а в восходящем – прибирать режим до малого газа.
- Отдыхай, Дима, - тряхнул Клёнов штурвал, показывая, что взял управление. – Выйди в салон разомнись. Покури. Да разбуди оператора, пора ему работать.
Тот проснулся, сладко зевнул, потянулся всем телом, протёр глаза, закурил, выглянул в иллюминатор и спросил:
- Где мы, Дима?
- В самолёте, вестимо, – в тон ему ответил второй пилот. – С добрым вечером вас! Как спалось?
- Понятно, что не на космическом корабле. Я место наше спрашиваю? А спалось хорошо, только жарко.
- Мы идём обратно. Вон, - кивнул, - видишь горушки?
- Ага, ясно, - сориентировался оператор. – Здесь самый сложный участок.
- Потому и разбудил тебя. Работать пора.
Через час они отвернули от предгорий на запад, а потом почти на север. Так по неизвестно чьей прихоти был проложен нефтепровод. До насосной станции Первомайское дважды пришлось обходить внутримассовые грозы, уходя от нефтепровода в стороны и набирая безопасную высоту, а затем снова снижаться и искать его.
Первомайка – крупнейшая станция в регионе. Здесь сходятся несколько ниток нефтепровода, в том числе и «Дружба». Только в ней одной – пять труб. Три из них больше метра в диаметре. Так утверждали операторы. Здесь был самый оживлённый участок. Навстречу им прошёл вертолёт Ми-8, затем Ка-26. Поэтому, чтобы не столкнуться приходилось быть предельно внимательным, ведь все шли на одной высоте. А диспетчер предупреждал ещё об одном встречном Ан-2, летящем по этой же трассе, но патрулирующий продуктопровод другого ведомства.
- Неужели нельзя с одного борта смотреть сразу все трубы? – удивлялся Малышев. – Они же рядом проходят. Летаем каждый по своей нитке, сжигаем столько дефицитного топлива. Безумие какое-то!
- Это не безумие, это социалистический способ хозяйствования, - возразил Клёнов.
Когда-то умный командир эскадрильи Бек предложил нефтяникам не летать по трассам нефтепроводов ежедневно, а держать дежурный экипаж в резерве и подниматься в воздух только тогда, когда упадёт давление в магистрали и искать утечку. А облёт делать раз в неделю. Этим самым экономился бы ресурс самолётов, топлива, налёт экипажей, так нужный в летние месяцы на других работах и, естественно, расходы заказчиков. Они просто оплачивали бы гарантийный налёт экипажу, а не дорогостоящую амортизацию самолёта.
Подумав, заказчики согласились, радуясь, что на сэкономленные деньги достроят, наконец, детский оздоровительный лагерь. Отправили предложение в Москву. А оттуда ответили, что если будет так – им урежут финансирование. И всё осталось, как прежде. Чем больше и по большей части бесполезно летало самолётов и вертолётов по трассам нефтепроводов, тем большее было и финансирование.
- Не удивлюсь, если через несколько лет вся наша эскадрилья будет ежедневно летать только по этим трубам, - сказал Дима. – Не дурдом ли? На перевозку пассажиров самолётов не хватает, а мы целый день прокатали одного человека, который половину полёта проспал. Нет, это дурдом!
- Дурдом, - согласился Клёнов. – Но кому-то же это выгодно. Например, нашему отряду. И план по налёту выполняется, и прибыль идёт хорошая. На пассажирских рейсах такой прибыли не получишь, слишком дешёвые билеты.
- А почему бы цену не поднять? Стоимость проезда от порта до города на такси – шесть рублей. И до Ак-Чубея на самолёте – тоже шесть рублей. Там 30 километров, тут – 250. Да что же это за экономика такая?
- Это завоевание социализма, Дима.
- Ну, ладно. А вот какой интерес нефтяникам деньги вбухивать за практически бесполезные полёты? Ведь порывы труб очень редки.
- Они богатые, а деньги государственные. Им всё равно. А ты представляешь, сколько труб в СССР в землю зарыто? Несколько раз экватор обернуть можно. И сколько техники их патрулирует ежедневно? А сельскому хозяйству на уборку урожая топлива не хватает.
- Нет, это точно дурдом! – подвёл окончательный итог Дима.
Заканчивался седьмой час полёта. Они уже не вставали и не выходили в салон, а просто вертелись в креслах, устраиваясь удобнее. Но это помогало мало. Все члены затекли, стали тяжёлые, словно свинцовые. Последний час был самым тяжёлым. Оператор уже ни на что не реагировал. Он просто сидел в кресле, с безразличным видом тупо глядя перед собой, направив на себя два раструба вентиляции, и ждал одного: скорее бы приземлиться на грешную землю. Болтанка и жара вымотали его окончательно, хотя парень был не из слабых.
Реакция стала вялой и замедленной, штурвал тяжёлым, словно штанга тяжелоатлета. Даже самолёт, казалось, устал и стал так же вяло реагировать на рычаги управления. На самом деле это было оттого, что лётчики уже не так быстро работали рулями.
Не каждый здоровый мужик может выдержать восемь часов беспосадочного полёта в жару и болтанку. Были операторы, которые отказывались от таких полётов.
Они вышли на равнинный участок трассы, и болтанка стала слабее. От монотонного гула двигателя жутко тянуло ко сну, и пять минут полёта казались целым часом. Чтобы не заснуть за управлением, они всё чаще передавали штурвал друг другу, курили и без конца глотали из баллона тёплую, словно парное молоко, минеральную воду.
Наконец вышли на конечную точку патрулирования.
- Бронск-район, закончили патрулирование трассы, прошу условия подхода и посадки, - запросил Клёнов.
- Занимайте 500 метров, курс на привод Бронска, - ответил диспетчер. – Визуальный заход разрешаю, посадочный курс 300 градусов. При входе в зону круга займёте 200 метров.
- Вас поняли! Дима, в набор.
Облегчённый более, чем на тонну сожжённого горючего, самолёт быстро набрал заданную высоту. Перед входом в круг выполнили операции по контрольной карте, снизились до высоты 200 метров, выполнили четвёртый разворот и через полторы минуты уже катились по полосе.
- Семь часов пятьдесят семь минут, - сказал Малышев, нажимая кнопку хронометра.
- Пиши восемь, - приказал Клёнов. – Так бухгалтерии считать легче, да и нам тоже. – И устало улыбнулся.
Они сдали самолёт техникам, приступившим к послеполётному обслуживанию и подготовке его к завтрашнему вылету. Походкой, какой ходят моряки после длительного плавания в штормовую погоду, направились в штурманскую сдавать полётные карты. Там же они узнают, что будут делать завтра, заглянув в план полётов на следующий день.
Завтра, через четырнадцать часов после посадки, им предстояло выполнить три пассажирских рейса в Ак-Чубей. Увидев это в плановой таблице, Дима поморщился:
- Опять целый день блевотников возить. Ох, и не люблю я эти рейсы.
- Коль назвался ты коровой…
- …должен давать я молоко! – закончил Дима, и они расхохотались известному афоризму Бека.
Малышев с оператором уехали домой, а Клёнов, поужинав в столовой аэропорта, направился в близлежащий дачный посёлок, где жил уже две недели на даче отца одного из лётчиков их эскадрильи. Родители парня улетели на отдых к морю, и он, собираясь в командировку и узнав, что Гошке негде жить, дал ему ключи от дачи.
- Ты только поливай мамашины цветочки, - попросил парень, - ну и чувствуй себя там, как дома. Я прилечу через месяц, родители не раньше.
Цветы он поливал регулярно. А больше на даче и делать ему было нечего. Перед сном обычно включал телевизор и, посмотрев новости, засыпал. Дважды ему снился Ташкент, в который он всё-таки слетал на три дня, пока начальство размышляло, что делать с его экипажем дальше.
Теща предложила ему перевестись в Ташкент, где можно жить у них в трёхкомнатной квартире. Да и климат для ребёнка лучше, нет зимы и этих страшных тридцатиградусных морозов. Опять же овощи и фрукты в изобилии, не то, что в Бронске.
Улетая обратно, он зашёл в штаб ОАО и узнал, что где-то осенью им будут нужны лётчики для переучивания на самолёт Як-40, но берут в основном местных кандидатов. Хотя, если у него есть в Ташкенте жильё, могут взять и его. Везде и всюду вопрос упирался в жильё. Ну и страна! В квартире тёщи ему жить не хотелось, и он так и не принял никакого решения. А переучиться он может уже осенью и в Бронске, но не на «окурок» - так называли лётчики Як-40, а на Ту-134. Для лётчика это большая разница.
Як-40 ещё называли истребитель керосина. В пику названия истребитель бесшабашные лётчики, в Тобольске, кажется, попробовали сделать на нём фигуру высшего пилотажа - «мёртвую петлю». Сделали… но погибли. Хорошо, что это был тренировочный полёт, без пассажиров. Ну, туда им, дуракам, и дорога. А куда же? С большой долей вероятности можно сказать, что инструктор, их обучающий, если и не показывал им этого, то говорил, что самолёт способен на это. Способен. Но в руках опытных лётчиков испытателей. У него три двигателя. Но испытатели для того и испытывают самолёты на экстремальные режимы, чтобы в них потом не входить, а уж тем более, не вводить в них самолёт преднамеренно. Хотя у испытателей и такая программа есть. Но у них есть и парашюты, чего нет у гражданских лётчиков. Они же пишут и инструкции для «рядовых», или «усреднённых» лётчиков, способных выполнять только простые элементы пилотирования тяжёлых не пилотажных самолётов. А таких лётчиков – большинство. Хотя, конечно, некоторые элементы пилотирования испытатели ограничивают, мягко говоря, не совсем верно, не сообразуясь с опытом линейных пилотов, налёт и опыт которых бывает на порядки больше опыта полётов на этом самолёте у лётчика-испытателя. Это имеет быть место. Но, извините, это и совсем другая тема. А мы пишем о лётчиках рядовых, не испытателях.
--------------------------------
Лето в авиации любой страны – самое напряжённое время года. А уж о России и говорить нечего. Простите, о бывшем СССР, просторы которого невероятны по сравнению, скажем, нет, не с Италией или Францией, просто со всей Европой вместе с её бывшими колониями. А учитывая север ещё и дикое бездорожье…
Стоимость билета от Бронска до Москвы на самолёте Ту-154 была всего в… четыре раза больше, чем стоимость проезда на такси в самом городе Бронске. Чего ж не летать! Вот тут и не скажите, что руководящие страной коммунисты не стремились к… Коммунизму. Сами жили. Но и другим давали. Нет, читатель, всё же я не ошибся, написав это слово с большой буквы. Вам судить, где же истина? Но в самом конце 80-х годов в миллионный областной центр могла ещё в любое время слетать любая советская колхозница к юристу, дантисту, в гости к сыну или дочери, просто в гости к друзьям или знакомым так же просто, как зайти в дом к соседу. Билеты, правда, доставались с трудом. Но всё-таки доставались. И это не сказывалось на семейном бюджете. Абсолютно. Это ли не свобода передвижения? В такой-то стране! Да при её дорогах.
Впрочем, свобод, их много. Сейчас, в эпоху демократических западных свобод я не могу даже на поезде съездить на свою историческую родину, до которой 1200 километров. Мне не хватит для этого пенсии. А билет, вот он, только позвони. Зато имею свободу слова. Выйду на улицу и могу орать, что угодно. Например, что нет в доме горячей воды или Путин – дерьмо. Или Жириновский – дурак и шут, которому место в цирке, а не в государственной думе. Как, между прочим, и многим другим. Или за что мы поставляем нефть и газ «свободолюбивым» прибалтам, льющим море грязи на нашу страну? Посмотреть бы, что они запоют без нефти и газа. Чего-то они на американцев за бардак в Ираке не шипят. За Югославию – тоже. Перестали мы уважать себя с 17-го года. Правильно говорят, лучший строй в России – монархический. Всё равно в ней от одного человека почти всё зависит. А все эти думы не зря цари разгоняли. И правильно делали. Лучше эти деньги пустить на народ, чем на содержание этих дум. Они только хорошо о себе там могут думать. Уж тогда бы пенсии-то не на сто рублей можно повысить. Тьфу, ну и страна!
- Сейчас, в год 60-летия Победы над фашизмом вряд ли я пошёл бы её защищать, - сказал знакомый мне сосед-ветеран, бывший военный лётчик. И такое ещё загнул…
Ему принесли копеечную открытку с поздравлением и… триста рублей в честь праздника. От государства, доход которого только от золотовалютных запасов ежедневно увеличивается на миллиард рублей. Да ещё полна кубышка от продажи дико дорогой нефти, деньги от которой уходят в… американские банки. Нерусский человек Герман Греф боится инфляции. Ах, действительно, пророков нет в отечестве своём! Да и правительства, похоже, нет тоже. Бензин-то дороже, чем в США стал. Вот в Саудовской Аравии, в Эмиратах – там правительства есть, и инфляции они не боятся. Потому и живут люди, не думая, или им за жильё платить, или на еду деньги оставить.
- Почему, Фёдор Антонович, не пошли бы защищать?
- Почему? Да потому, что в ней патриотизм давно заменили деньги. Это стала - не моя Родина. Кого же защищать? Ходорковских, Абрамовичей, Потаниных, Гусинских, Ельциных, Чубайсов, Смоленских и прочих, сколько их там, которые цинично и нагло обобрали весь народ? Чтобы они ещё больше жирели на нашей нищете? Нет, воевать-то пошёл бы, никуда не денешься, но как воевал бы – вот вопрос? По крайней мере, рисковать жизнью и не подумал бы, как в прошлую войну рисковали. И не было бы в ней ни Гастелло, ни Талалихиных, ни Матросовых.
- А в плен сдались бы?
- Не знаю. Это от обстоятельств зависит. По крайней мере, последней гранатой себя подрывать не стал бы, я не фанатик, Валерий. Нет в этом смысла, жизнь-то, как ни крути, одна всего. Это пусть политики себя подрывают, которые войны развязывают. Вот Гитлер правильно сделал. А чего ради народу погибать так нелепо за них? Я тебе вот что скажу: с нынешним самосознанием мы бы прошлую войну проиграли. Нынче веры в людях не стало.
Вот так-то, господа-товарищи! Это не какой-то бомж сказал, а бывший лётчик-истребитель, Герой Советского Союза, герой теперь уже не существующей страны…
Ну а самолёты перестали летать, авиация местных линий давно развалилась. Или её, вернее, развалили. Радуйтесь, кто приложил для этого руку и мозги. Впрочем, моей пенсии хватит только для руления самолёта, не больше…
Всё это я мог бы орать на улице, а чего ж, свобода слова, демократия. Но эта демократия для Жириновского, а не для меня. Это он может орать и бить морды, кому захочет на виду у всего мира – и ничего. Даже, извините, в сортире замочить может, а потом скажет, что мочил террориста. И ничего оправдают. Демократия же. Только вот с нынешней демократией что-то у нас диссидентов не стало. Куда ж они делись, эти несгибаемые борцы? А вот террористов развелось – несть числа. Кстати, Жириновский, он и кататься может по всему миру за наши налоги. Свобода передвижения – главная свобода и на неё деньги нужны. И не малые.
А вот орать на улице можно и без денег. Но меня бы сразу загребли за такую свободу слова. Кто бы я был? Диссидент? Кутузок в России не убавилось. А вот желающих побить безнаказанно морды диссидентам прибавилось. И намного. Да сейчас в диссиденты пол страны записать можно. Не потому ли и перевелись «настоящие» диссиденты? По крайней мере, не плачет теперь о них демократическая печать и телевидение…
Кажется, летом вся громадная страна бросала всё и устремлялась на юг, север, запад или восток. В крупных аэропортах ни в одно из направлений купить билет было невозможно. Они все расходились по блату. Поезда тоже брали штурмом. Ну а свобода? Это её сейчас нет, с наступлением так называемой демократии. Тогда ты был свободен, как ветер в поле. А ведь главное в этой большой стране и была свобода передвижения.
И ещё о диссидентах. Нет, не о периоде Сталина, о них разговора нет. А о диссидентах эпохи Хрущёва и Брежнева. Уж не знаю, то ли они Западу завидовали или просто немного психами были, но жили они все гораздо лучше, чем обычные люди. Какой свободы им не хватало? Американской? Итальянской? Чилийской? Кубинской? Испанской? Да в любой уважающей себя стране есть ограничение «свобод». Сроки, правда, не всем и не везде дают. Это верно. Ну а уж несогласие с политикой государства – это, извините, не диссидентство. В Америке тоже не все с ней согласны. А, может, во Франции единодушие? Или в Чили? Ну и что? В России есть хорошая пословица: на каждый роток не накинешь платок. Ну а то, что сажали за это - дураки были.
Зато слово терроризм в стране не знали, оно появилось вместе с внесением в страну западных «ценностей». Это сейчас тебя может увести милиция в кутузку за то, что ты спишь на скамейке в аэропорту или просто на газоне. А тогда, тогда забирали только пьяных. О, уж этим страна может гордиться! А сейчас ещё больше. Почему? Да потому, что у большинства народа и денег-то на большее, чем на выпивку, нет. Вот с этим я согласен с диссидентами всех мастей.
Работники аэропорта давно привыкли и не удивлялись тому, что постоянно перешагивали через спящих на бетонном полу транзитных пассажиров, потерявших надежду улететь в ближайшие дни к нужному им месту. Как правило, в громадной стране требовалось две-три пересадки, чтобы прилететь к месту назначения. Уж слишком велика она была. Вконец измотанные, но свободные пассажиры (деньги в карманах водились), спали, подстелив под себя газеты, купленные тут же в киоске, которые никто не читал: перестройка, может быть, хороша была со стороны, но в России она, простите, всем давно обрыдла. Не надоела, именно - обрыдла. Есть такое слово у народа, выражающее высшую степень огорчения, что означает: устали от неё, простите, до блевотины.
Взятка за билет, чтобы улететь вне очереди, доходила до двойной стоимости билета. У некоторых женщин в отделе пассажирских перевозок чуть ли не на каждом пальце было по золотой безделушке. Вот эти о диссидентстве не задумывались, и существующий строй их вполне даже устраивал. В СССР золото продавалось, не в пример той же водке, свободно, чего нельзя было сказать о продуктах питания. За ними, да и за спиртным особенно, выстраивались тысячные очереди иногда с вечера. Случались драки и убийства. Равнодушная и ко всему привычная милиция особо ни во что не вмешивалась. Да её и бояться-то давно перестали. За десятку всегда можно откупиться. Это сейчас нужны тысячи. А чего ж! Хотим жить по европейски, но народ-то живёт по азиатски. Да нет, пожалуй, хуже. Всё же север – есть север. Тут иные затраты на жизнь. Впрочем, на рынке было и тогда всё, что касалось продуктов питания. Но хотелось-то подешевле.
Прости, читатель, что отклоняемся от темы. Но это поможет тебе лучше представить, как и чем жила в конце второго тысячелетия последняя империя этой планеты. А ведь она бы, возможно, жила и сейчас. Ведь в ней день в день, даже час в час платили заработную плату, попробуй не заплати. Сейчас и по году могут не платить. И ничего. И на зарплату ту можно было жить. Не то, что сейчас. И если бы не пустые полки…
Так что же случилось? Почему развалилась империя? Можно происшедшее трактовать по разному, но согласиться с одним: всем её народам после развала стало хуже. Это бесспорно. Зададимся другим вопросом: знали ли её вожди, к чему ведёт так называемая перестройка? Пять её лет при непрерывной информационной поддержке западных ценностей перестроили всё мировоззрение советского человека. Он никогда не видел изобилия, казалось, изменится строй и сразу оно наступит. А этот Горбачёв ничего не делает только, как в народе говорили, сопли жуёт, а жизнь всё хуже. Но, много сделавший для дела мира во внешней политике, у себя внутри страны он оказался ни к чему не способен. Не смог перешагнуть через себя и поступиться догмами социализма. Или не хотел? Или для этого нужно быть отъявленным авантюристом от рождения, алкоголиком и одновременно, по некоторым сведениям, трусом, каковым был Ельцин, волею судьбы оказавшийся в нужном месте в нужное время, отомстивший всем своим недругам, решившийся на развал страны и смену социального строя?
Горбачёв своей нерешительностью подтолкнул его к этому. Да, Ельцин отомстил всем своим врагам, но больше всего «отомстил» советскому народу. Всё же 80% проголосовало за сохранение СССР. Прислушался к гласу народа? Да кому он, этот народ, нужен? На его (народа) обнищании семейство Ельцина (да и Горбачёва) стало иметь то, о чём и думать не могло в советское время. Цена «демократии» для народов ставшего бывшим СССР оказалась очень велика. В России по пьянке многое, что «принадлежит народу» было роздано олигархам, почти таким же авантюристам и ненасытным до власти и денег с фамилиями, отдалённо напоминающими фамилии польско-еврейского происхождения. Не будем говорить фамилии. Имеющий уши – да слышит. Впрочем, там и других хватает.
Страна это уже проходила в 17-м году. Только там была экспроприация или комедия по Ленину, а тут прихватизация или фарс по Чубайсу при поддержке мало чего соображающего от ежедневных пьянок президента.
Ах, Россия, Россия! За что же всё это тебе?
Или и правда ты так прогневила бога?
Всё это будет скоро, очень скоро. А пока на дворе жаркое лето 1989 года.
------------------------------
Утром в аэродромном диспетчерском пункте местных воздушных линий суета, шум, смех, анекдоты. В курилке – дым столбом. На вылет пришли сразу десятка полтора экипажей самолётов Ан-2 и почти столько же вертолётчиков. У каждого своё задание. Кто-то сегодня будет выполнять санитарные полёты, кто-то самые нелюбимые – рейсовые, кто-то полёты по нуждам других заказчиков, кто-то повезёт грузы в соседние города. Час им отводится на подготовку к полёту. Но что готовиться, если всё давно знакомо, если ты летал по этим трассам сотни раз? Пять минут уходит на метеорологическую консультацию, если, конечно, погода хорошая, а дежурный синоптик не вечно сомневающаяся во всём Окклюзия, пять – на подпись документов у дежурного штурмана и диспетчера.
- Ваш самолёт готов к вылету и заправлен, - сказал Клёнову диспетчер. – Загрузка полная, обратно – тоже. На какой высоте пойдёте? – спросил он, подписывая полётное задание.
- Чем выше – тем лучше. Жарко же.
- Выше девятьсот метров не могу дать.
- Подписывай.
- Посадку объявляю?
- Рано ещё, - посмотрел Клёнов на часы. – За 30 минут до вылета объявишь.
В курилке, как всегда собирались все вылетающие экипажи, как свои, так и транзитные, чтобы насладиться последней сигаретой на земле. Здесь же можно было услышать последние новости из мира авиации, поделиться мнением о происходящем в стране и мире, посмеяться над анекдотами, в которых главными действующими лицами были политические деятели.
- Америка добровольно вошла в состав СССР, - заливал кто-то из транзитников. - В ЦК КПСС идёт совещание. Докладывает Егор Лигачёв. Все области, - говорит он, - план по всем основным показателям выполнили. А вот в США, где первым секретарём работает товарищ Рейган, план по надоям молока и сдаче шерсти снова не выполнен.
- Ха-ха-ха! Рейган – первый секретарь!
- Гы-гы-гы! Ой, уморил!
- Добровольно! Хо-хо-хо, в состав СССР. Талоны, небось, ха-ха-ха, на всё тоже ввели!
Покурив и посмеявшись, разбегались по самолётам. Утро – самая напряжённая пора для диспетчеров. Разлёт. Самолёты и вертолёты взлетали через каждые полторы-две минуты и направлялись в разные концы страны и пункты региона. Над аэропортом стоял постоянный гул работающих двигателей.
Направились к своему самолёту и Малышев с Клёновым.
- А-о-х! – сладко зевнул Гошка. – Как хорошо спится на даче, едва не проспал. Будильника-то там нет.
- А как же просыпаешься?
- Настраиваю биологические часы, когда нужно – тогда и проснусь. Правда, если сильно устаёшь, может и не сработать.
- Ты один там живёшь?
- Аки перст.
- Скучно?
- Нормально. Я же, Дима, бомж, а они ко всему привычные.
- Да, - вздохнул Малышев, - ракет наклепали – девать некуда, теперь уничтожаем, а квартир не можем настроить. Что за страна уродская! Мне брат говорил, у них в эскадрилье один лётчик в… гараже с семьёй живёт. Стыдно!
- Кому, Дима?
- Государству нашему долбанному должно быть стыдно.
- Ему никогда не было стыдно. По крайней мере, - грустно улыбнулся Клёнов, - старик Хоттабыч может нам даже позавидовать, он-то в бутылке жил.
На стоянке у самолёта их встречал как всегда грязный и жизнерадостный Кутузов. Завидев направляющихся в его сторону лётчиков, он вскричал:
- Рад видеть соколов поднебесья, да обойдут вас стороной все недуги, в том числе перхоть, мозоли, икота и кариес! Разрешите доложить: самолёт готов, опробован, заправлен, замечаний нет. И тут же заныл: - Командир, когда же на химию снова? Надоело каждый день на работу ездить. Целый день ходишь-ходишь тут по перрону…
- И весь день во рту – ни грамма? – спросил Клёнов, здороваясь. – Агрономов тут нет, налить некому? Да и на раскладушке не полежишь.
- Точно, точно! – подхватил Кутузов. – Тоска летом на базе.
- Масло проверял, Алексей Иваныч? – спросил Малышев, зная известную лень Кутузова.
- Первым делом! – поклялся техник. – Я же по наряду видел, что на этом самолёте сегодня вы полетите.
- А если бы не мы? – улыбнулся Дима, взбираясь по стремянке на двигатель и отворачивая масломерную линейку.
- Что ты говоришь, Дима? После того, как три борта сразу вернулись - мы первым делом теперь лезем в маслобак. Дрыгало сгноит, если что…
Клёнов расписался в карте-наряде и в бортовом журнале за приёмку самолёта. Подошёл автобус с пассажирами. По упрощённой схеме билеты у трапа на местных линиях проверяли редко и они тут же полезли в самолёт.
Уже через десять минут самолёт взлетел и взял курс на Ак-Чубей. Погода была ясной и безоблачной, болтанки – этого бича пассажиров – с утра не было, и скоро они побросали приготовленные на всякий случай гигиенические пакеты и занялись каждый своим делом. Кто-то устроился удобнее и сразу заснул - есть категория пассажиров, мгновенно засыпающих от монотонного звука двигателей, кто-то развернул газеты, а кто-то просто уставился в иллюминатор, разглядывая красоты подстилающей местности, к которым лётчики привыкли и давно стали равнодушны.
Они шли на высоте 900 метров от уровня моря, но истинная высота не превышала триста-четыреста метров. С такой высоты всё было прекрасно видно. Через один час пятнадцать минут самолёт произвел посадку.
- Хорошие лётчики сегодня попались, - сказала одна из пассажирок, – другие, бывает, всю душу вытрясут, пока довезут. Спасибо вам.
- Это не нам спасибо – погоде, - улыбался Малышев. – Лётчики у нас все хорошие.
- Знаем, какие хорошие, - ворчливо сказал какой-то мужик. - В Бронск два дня назад летели – думали, не долетим. Так трясли, что все внутренности сдвинулись со своих мест. Хорошие. Как только таких летунов к полётам допущают. Вы-то вот не трясли нас, как требуху.
- Грамотные нынче пассажиры пошли, - улыбнулся Клёнов, когда прилетевшие цепочкой потянулись к вокзалу. – Больше нас знают.
Стоянки на местных аэродромах не превышают 15 минут. Обслуживать и заправлять самолёт не нужно, топлива им хватает и на обратный рейс. Здесь всё предельно просто, не нужно даже идти в АДП к диспетчеру и синоптику, потому что их просто нет. Есть только радист по связи с самолётами, и он же наблюдатель погоды. Он же включает и выключает аэродромные приводные радиосредсва навигации, когда об этом просят лётчики. Обычно это бывает в плохую погоду. А так весь полёт проходит визуально. И это очень удобно экипажам, ибо избавляет их от ненужной беготни.
Через пять минут привели пассажиров, и они взлетели с ровного зелёного поля аэродрома. Шли на той же высоте. Малышев, повозившись с навигационной линейкой, сказал:
- Дойдём обратно за час пять. Ветерок попутный.
- Угу, - кивнул Гошка и включил вентиляцию кабины, отчего пыль с пола от струи воздуха поднялась в атмосфере кабины. – Вот и летай тут в белой рубашке, - поморщился он. – Отчего это уборщицы так не любят в кабинах убирать? В салоне приберутся – и всё.
- Потому что никто с них этого не требует, - сказал Дима. – Я сегодня замечание запишу. А рубашки мне максимум на два лётных дня хватает, - добавил он, - затем в стирку. Поэтому воротники быстро изнашиваются.
Обратный полёт был так же спокоен и только при подходе к Бронску, когда их снизили до высоты круга, стало болтать. Спавшие пассажиры проснулись и схватились за гигиенические пакеты. Но болтанка ещё не была такой сильной, чтобы выворачивало внутренности, и их держали на всякий случай. Уж очень не хотелось стравливать завтрак на пол. Этого не любили лётчики, а ещё больше уборщицы. Но никто, слава богу, не обрыгался. Через пять минут произвели посадку и зарулили на перрон.
- Так, есть одни рейс, - подытожил Клёнов. – Обедать после второго будем? А когда у нас второй вылет?
- Через один час десять минут, - ответил Дима. – Может, в эскадрилью зайдём, план на завтра посмотрим?
- До пяти вечера его не однажды изменить могут, - возразил Клёнов. – А, впрочем, всё равно болтаться до вылета где-то нужно.
Встретившему их Кутузову оставили требование на заправку и направились в АДП. На метеостанции Танька-Окклюзия выписала им новый прогноз.
- Как погода по трассе? – спросила она.
- Хорошая.
- Это для вас хорошая, у нас есть метеорологические элементы: облачность, ветер, осадки и другие явления. Предупреждаю, что будут грозы.
-Ясно, сухо, тихо, - сказал Клёнов. – Нет пока никаких элементов и явлений.
В штурманской комнате при подписании расчёта полёта, новый дежурный штурман Ахатов, сменивший ночного, как всегда задал им пару контрольных вопросов, на которые ответили без труда.
- А теперь покажите мне полётную карту, - потребовал он, - я хочу на неё посмотреть.
- Повторный вылет, - сказал Гошка. – Чего её смотреть?
- Я вам первый вылет не подписывал, поэтому по инструкции обязан проверить.
- Давай, Дима, - кивнул Клёнов.
Лучше с Ахатовым не связываться, себе дороже. Это они знали. Человек мог любому испортить настроение своей педантичностью. Замечаний по карте он не нашёл и с выражением недовольства на лице подписал журнал, пробормотав при этом, что карта у них уже потрёпанная и пора получить новую.
- Распустил вас Агапкин, а за вами глаз да глаз нужен. Вам дай волю вы и без карт летать будете… партизаны.
- А зачем нам они, если мы трассы лучше этой карты знаем? Она же старая, пятидесятых годов, на ней многих населённых пунктов нет. В плохую погоду по ней заблудиться можно, - сказал Клёнов, выходя.
- Вот вы мне поговорите! – прокричал вслед Ахатов.
Подписали задание в АДП, и пошли в эскадрилью. Кроме Глотова и его помощника там никого не было. Командир сидел за столом над плановой таблицей и нецензурно выражался. Повод был. Оказалось, что поставил в наряд на выполнение рейса на завтра экипаж, который работал на химии. Это обнаружил Чувилов, составляя сводный план, и вернул Глотову на переделку.
- Это ничего, – успокаивал его помощник, - случалось, ставили в план людей, которые в отпуске были. А утром разыскивали, почему они на вылет не явились. Лето, запарка. Клёнов, какой у тебя налёт в этом месяце? – схватился он за график учёта.
- Сегодня будет 70 часов.
- Вот так! А число сегодня, - покосился на календарь, - двенадцатое. Значит, через четыре дня месячная норма. И что с тобой потом делать?
- В отпуск отпустить, - неуверенно посоветовал он.
- Какой отпуск? – подпрыгнул за столом Глотов. – Какой отпуск? Забудьте это слово! А кто работать будет?
- Так ведь саннорма!
- Продлим.
- Это на три дня, максимум четыре.
- При необходимости ещё продлят.
- Ещё два дня. А потом?
- Знаю, что тебя волнует, - отодвинул график Глотов. – А потом можешь в свой Ташкент слетать. Кстати, почему форму одежды нарушаешь? Сегодня на селекторной оперативке инспектор докладывал. Так и сказал: расхристанный командир навстречу ему попался.
- Да я только галстук снял, жара же.
- Жара, жара. Распустились! - ворчал командир. – А мне тут из-за вас выслушивай нравоучения. Больно надо!
- Да у инспектора от жары что-то случилось, - сказал Малышев. – Он решил, что командир не на вылет, а на танцы шёл.
- Ну, Никита Петрович умеет образно говорить. Мы ещё об этом на разборе поговорим. Чего пришли-то?
- На завтра план посмотреть.
- Смотрите, - подвинул Глотов график. – Но всё измениться может, сами знаете.
- Мы же вечером утверждённый посмотрим у диспетчера.
- Вот-вот. Не забудьте. Вдруг выходной поставлю, а вы на вылет приедете. Такие случаи не раз бывали. Сами знаете, что окончательно всё к пяти часам только утрясается.
Второй вылет у них задержался на 15 минут. Отдел перевозок не справлялся с потоком пассажиров. Там все работали на пределе. Летели на той же высоте, но стала развиваться кучевая облачность, способствующая развитию болтанки. Желающих поспать уже не было. На лицах пассажиров было видно одно желание: скорее бы всё это кончилось, скорее бы на землю.
Всё обошлось, никого не рвало, но люди выходили из самолёта с мученическим выражением на лице. Совсем не так, как утром.
В Ак-Чубее стоял рейсовый самолёт. Его командир Митрошкин с досадой говорил:
- На базе нормально запустился, а тут – никаких признаков работы. Похоже, что-то со стартёром. Тебе приказано взять пассажиров моего рейса, там есть транзитники. Они рискуют опоздать к смежному рейсу. Из Бронска сейчас вылетает ближайшим рейсом ремонтная бригада. Хорошо, что сюда 12 рейсов в день, через каждый час. Иначе бы до завтра пришлось тут загорать.
- Ну и загорай, - посоветовал Клёнов. – Рядом река, свежий воздух. А какие лещи в реке плавают!
- Чем их ловить, пальцем?
- В посёлке девушки красивые, - сказал Дима. – Для них удочек не нужно. Мы из-за непогоды тут не раз ночевали. Гостиница, правда, паршивая.
- Как будто я не ночевал, - покосился на него Митрошкин. – Девушки, девушки. Мне домой нужно. Я не Рома Гутеров.
Все засмеялись. Командир самолёта, красавец, весельчак и отрядный сердцеед Рома Гутеров был известен многим в объединённом отряде, особенно женщинам. Было в нём что-то такое, перед чем не мог устоять слабый пол и Рома с успехом этим пользовался. При мало-мальски удобном случае он не пропускал ни одной юбки. Женат он был третий раз и из-за своей любвеобильности платил алименты первым двум жёнам на троих детей. А нынешняя его жена чуть ли не ежедневно звонила в эскадрилью, справляясь, в какое время он прилетел с рейса. И стоило ему опоздать домой, как на следующий день он появлялся на работу с расцарапанным лицом.
- Я самый богатый человек бываю, когда аванс дают, - говорил он. – Потому что с него не берут алиментов. Расчёт же вижу только на бумаге в ведомости, а деньги за любовь отбирают.
Ему было безразлично, что перед ним за женщина: толстая колхозная доярка, худая ли, словно вобла, студентка университета или дородная, состоящая в законном браке, матрона. Итог был всегда одинаков и Рома делал в своей памяти очередную зарубку.
В Бронск они вернулись по расписанию. Некоторые пассажиры выходили уже серые, тащили за собой гигиенические пакеты и бросали в перронные урны, к которым сразу устремлялись ушлые местные вороны, в изобилии навившие гнёзда в ближней лесополосе, и с хриплым карканьем начинали драку за бывший обед пассажиров. За особо лакомый кусок они устраивали даже воздушные бои на потеху перронному люду. Затем наступала очередь сорок, и они добирали всё, что не смогли утащить вороны. Особо отчаянные пытались тащить даже пакеты, но роняли их к неудовольствию уборщиц, которым было вменено в обязанность поддерживать чистоту перрона, ибо на нём никаких пакетов, газет и прочего крупного мусора не должно быть. Всё это могло быть затянуто работающими винтами в воздушные тракты двигателей или в радиаторы охлаждения и привести к крупным неприятностям, если самолёт попытается с этим взлететь.
На метео Окклюзия снова спросила про погоду и опять предупредила о грозах. Ахатов с хмурым видом, молча подписал штурманский расчёт полёта. На столе перед ним стоял бокал с горячим чаем, который он пил от жары и духоты ещё сильнее обливаясь потом. За его спиной на тумбочке стоял электрический чайник. Кондиционер в помещении не работал уже второй день – сломался.
Подписав задание, они пообедали в лётной столовой, покурили в тени липы у здания штаба и направились к самолёту. Изнемогающий от жары Кутузов доложил, что самолёт заправлен и готов к вылету.
Взлетели по расписанию. Едва убрали закрылки и разогнали скорость, как началась болтанка. Как назло диспетчер не давал набрать высоту, там всё было занято другими самолётами. Сейчас уже не болтало, а просто швыряло и приходилось ежесекундно работать штурвалом, удерживая самолёт на заданной высоте и курсе. Был тот момент дня, когда начинает интенсивно развиваться кучевая облачность, быстро переходя в мощно-кучевую, близко к которой подходить опасно. А входить в неё категорически запрещено.
Уже при подходе к Ак-Чубею впереди показалась сплошная чёрная клубящаяся стена облаков. Радист аэропорта передавал, что с запада подходит мощная гроза.
- Дима, снижаемся до безопасной высоты, - приказал Клёнов. – В такую облачность входить не стоит.
Скоро они вошли в зону осадков, и болтанка прекратилась из-за резкого охлаждения воздуха. До Ак-Чубея оставалось всего тридцать километров. В кабине стало прохладно. В дожде видимости почти не было, и они пилотировали самолёт по приборам, только мельком бросая взгляды на едва видимую внизу землю. Иногда на несколько секунд входили в так называемую рвань – нижнюю границу облачности, которая становилась всё ниже. Клёнов настроил радиокомпас на привод аэропорта, который включил радист, не дожидаясь их запроса. Неожиданно резко тряхнуло и грохнуло так, что на мгновение они перестали слышать гул двигателя.
- Дима, ты пристёгнут? – спросил Гошка, вглядываясь в мутную пелену по курсу полёта. – Отверни вправо на двадцать, там немного светлее.
- Гроза проходит мимо и смещается на юго-восток, - сообщил радист. – Осадков пока нет, но поднялся сильный ветер.
- Понял вас, - нажал кнопку радио Клёнов.
- Мы как раз на неё идём, - сказал Малышев.
- Да, - кивнул Клёнов. – Как хреново без локатора, летишь, словно с завязанными глазами. Курс 270, Дима, выйдем на аэропорт с запада.
Едва успели развернуться, как вошли в мощный ливень. Начала падать температура двигателя, несмотря на то, что прибавили режим. Вдруг двигатель на несколько долей секунды дал перебои. Клёнов мгновенно включил подогрев воздуха на входе в воздухозаборники.
- Двигатель захлёбывается, - сказал он. – Как будто на подводной лодке плывём, а не на самолёте летим.
Они ушли уже в сторону от трассы больше, чем на 20 километров, но справа по прежнему сверкало и гремело. Лезть туда было безрассудно. Наконец справа показался просвет, дождь почти прекратился.
- Курс 360 градусов, - скомандовал Клёнов. – Полезём в этот просвет.
В этом просвете их и тряхануло. Словно кто-то гигантский схватил самолёт и с размаху бросил вниз. За несколько секунд потеряли почти 100 метров высоты. Из салона послышались женские крики ужаса. Но им сейчас было не до этого. Радиовысотомер показывал, что до земли осталось сто метров. Стрелка указателя скорости взбесилась, почти мгновенно изменяя показания на 50-70 километров.
«Попали в шквальный ворот, – понял Клёнов, помогая второму пилоту удерживать машину от кренов. – Кажется мы на стыке двух очагов».
Трёпка эта продолжалась секунд двадцать, не больше и прекратилась также неожиданно, как и началась. Но за это время они успели вспотеть. По курсу ещё была облачность, но уже не грозовая, осадков не было, а видимость стала хорошей.
- Кажется, проскочили, - осевшим голосом произнёс Малышев.
- Курс 70, - приказал Клёнов. – Держи прямо на привод. А ливень тут был сильный, взгляни вниз.
Там, внизу была видна какая-то просёлочная дорога сплошь залитая водой.
Через десять минут зарулили на перрон Ак-Чубея. Возбуждённые пассажиры, громко разговаривая, быстро покинули самолёт.
- Что интересно, так это то, что в такой обстановке пассажиры даже рыгать забывают, – сказал Малышев.
- Ты бы тоже забыл.
- Да меня и так никогда не тянет, - смахнул остатки пота со лба Дима и улыбнулся.
- Прорвались? – подошёл к ним Митрошкин. – Мощная штучка мимо прошла. Такой шквал подняла, думал самолёт мой перевернёт. Обратно этой трассой не ходите, там, в предгорьях, сейчас вся гадость в одну кучу соберётся.
- Мы этой штучке в шквал и попали. Тряхануло – будь здоров. Дима вон, наверное, пожалел, что не успел жениться на своей агрономше.
- Нет, - помотал головой Дима. – В бомжи не хочу. Дома старший брат с женой и ребёнком живёт, родители. Мне-то куда?
- Квартиру снимешь.
- Сейчас все на год вперёд деньги просят, а где их взять?
-Да уж, - вздохнул Клёнов, - лучше об этом не думать. Что там у тебя? – повернулся к Митрошкину, кивнув на самолёт
- Делают, - пожал тот плечами. – Сделают, скажут. В эскадрилью не заходил? Не знаешь, чего я завтра делаю?
- В графике у Глотова резерв стоял, так что завтра отоспишься.
- Чёрта с два! Если самолёт резервный будет – дополнительным рейсом куда-нибудь пошлют. Пассажиров-то тьма, словно тараканов. Ну, ладно вон вам ведут уже…
Они взлетели и тут же запросили разрешение следовать западной трассой. На коротких волнах в эфире стояла дикая какофония, мешали грозы. Их спросили причину изменения плана полёта, ответили: мешают грозы. Разрешение получили без проволочек и взяли курс на северный входной коридор Бронска. Правда, высоту выше 600 метров не дали. Ну и ладно. Здесь уже прошли грозы, существенно остудив воздух и поэтому болтанки почти не было.
Пилотировал самолёт Клёнов, а Малышев занялся бухгалтерий. Он подсчитал количество израсходованного топлива, количество перевезённых пассажиров, наработку двигателя на земле и в воздухе, общее количество километров, налёт за день и рабочее время.
- Налёт будет семь сорок пять, – сказал, закончив подсчёт. – Рабочее время одиннадцать сорок пять. Как при добром старом капитализме.
- Не забудь отметить обход грозы, иначе Агапкин решит, что мы ориентировку потеряли. Почти 20 минут сверх расчётного времени налетали.
- Уже отметил.
- Тогда закуриваем.
С обеих сторон чуточку, на пару миллиметров, приоткрыли сдвижные форточки фонаря кабины, и возникший перепад давлений мгновенно вытягивал дым из кабины. От пепла освобождались, поднося сигарету к этой щели и, он мгновенно и бесследно исчезал.
Доложили диспетчеру о пролёте входного коридора и получили условия подхода и посадки.
- Дима, сажать будешь ты, я страхую, - сказал Клёнов. – Связь тоже я веду.
- Понял.
С пилотированием Малышев справлялся хорошо и Клёнов почти не вмешивался, наблюдая за действиями второго пилота. Выполнили третий, четвёртый разворот.
- Бронск-посадка, 936-й на прямой, к посадке готовы!
- 936-й, я – Бронск, посадку разрешаю.
- Садимся! – подал Дима последнюю команду.
Через минуту они уже катились по полосе. На стоянке их встречал всё тот же Кутузов, но уже не такой деятельный, как утром. Он вяло махал руками, показывая: ещё немного на меня. Затем показал крест, что означало: стоп. Выключили двигатель.
- Всё! – выдохнул Дима. – Вот и ещё один день прошёл. – И пошёл открывать двери.
- Спасибо, ребята, хорошо довезли, - благодарили пассажиры.
- Это погоде спасибо, - привычно отвечал Малышев.
- Погоде? Да я на прошлой неделе летел сюда, такая же погода была, а качали нас лётчики так, что думал мозги вытекут. Не-ет, от водителей тоже много зависит.
- И куда это люди каждую неделю летают? – почесался Дима, глядя вслед уходящему автобусу. – Потому и стали такие грамотные. Больше нас знают. Вот беда-то!
---------------------------------
К двадцатым числам месяца большинство экипажей местных линий отлетало все мыслимые и немыслимые продления. Байкалов отозвал с АХР всех командиров звеньев, присутствие которых на точках было не обязательным, и усадил в кабины рейсовых самолётов. На одной из утренних оперативок лётного отряда он собрал весь командный состав.
- Обстановка складывается так, что к концу месяца отряд может полностью остановиться. Этого нельзя допустить. Вчера об этом же меня предупредил и командир объединённого отряда Бобров. Всех лётчиков, у кого ещё есть какой-то неиспользованный резерв по налёту взять под личный контроль. Придётся летать и нам, в том числе мне и моему заместителю, как рядовым пилотам. Чувилов, сегодня же займитесь формированием командных экипажей.
- Понял, командир, – кивнул тот.
- Летать придётся двум командирам в одном экипаже, один из которых будет выполнять функции второго пилота.
- А платить будут тоже как второму пилоту? – не удержался командир звена Радецкий.
- Не болтай чепухи! Покосился на него Байкалов. – Платить будут, как всегда платят.
- А я вот, к примеру, свои оплачиваемые часы вылетал. Что же, бесплатно летать?
- Нет, не бесплатно. Оплачиваться они будут вам по тарифу командира самолёта.
- Так бухгалтерия и оплатит! – скептически сказал Глотов.
- Оплатит. В связи с производственной необходимостью. Бобров обещал. Вопросы есть?
- Разреши, командир? – зашевелился начальник штаба.
- Давай.
- Из лиц командного состава мы можем сформировать максимум шесть экипажей, а этого недостаточно, чтобы прикрыть все рейсы. К 25-26 числу по моим расчётам все рядовые экипажи выдохнутся. Что тогда?
- Тогда нас с вами будут склонять на всех оперативках за недостаточно умелое планирование.
- Быть может, пригласить экипажи из других предприятий, как это делает первый отряд? – предложил Глотов. Уж очень ему не хотелось работать в качестве рядового пилота.
- В других предприятиях не лучше обстановка с пилотами, - отмахнулся Байкалов. – Мы с Заболотным зондировали этот вопрос. Чувилов, сколько молодых лётчиков пришло к нам из училища?
- Десять человек. Но они в отпуске и выйдут только в середине следующего месяца.
- Вызвать и организовать срочный ввод в строй.
- Не можем, они ещё приказом к нам не назначены.
- Так организуйте это! – повысил голос командир отряда. – Подготовьте рапорт об их вызове по производственной необходимости, Бобров подпишет. Командиры эскадрилий, обращаюсь к вам: на предварительную подготовку, тренажёр и ввод в строй этих людей даю вам неделю. Как хотите, но через неделю они должны сидеть в кабинах.
- Не получится, - засомневался Глотов. – Если мы сами будем летать, как рядовые, когда же с ними заниматься?
- Когда заниматься? – понизил голос Байкалов, что было предвестником его меняющегося настроения. – Я найду вам время. После полётов занимайтесь. А тренировку можете и в ночных условиях дать.
- Ё моё! Чего же, ночевать в кабине?
- Лётчики могут по 12-14 часов работать, а вы чем лучше?
- У них рабочий день не нормированный, - возразил Глотов.
- Ах, день не нормированный? – сузил глаза Байкалов, что продолжало говорить о его меняющемся настроении. Сейчас грянет буря. – А вы хотите 8 часов под кондиционером просидеть – и домой, под бок к жене? А получать зарплату больше, чем лётчики? За что? Глотов, я могу устроить тебе тоже не нормированный рабочий день.
Лётчики засмеялись. Все поняли эту фразу командира так: если не согласен – пиши рапорт об освобождении от должности.
- Да я то что, я ничего, - отработал задний ход Глотов. – Просто, кабы чего не вышло в спешке.
- Распланируйте свои полёты так, чтобы всё успевать, - жёстко закончил Байкалов. – Но мы не можем остановить санитарные полёты и полёты по обслуживанию нужд народного хозяйства. А вот часть пассажирских рейсов, возможно, придётся сократить. Ещё вопросы есть? Нет? Тогда по своим рабочим местам.
- И чего это училища выпускают лётчиков летом? – возмущённо говорил Глотов, шагая со своим заместителем к себе в эскадрилью. – Неужели нельзя выпускать их в апреле? Самый разгар работ, а у них, видите ли, отпуск.
Не хотелось, ох как не хотелось летать Глотову целыми днями в такую погоду: жара, грозы, болтанка.
- Пускай отдыхают. Неизвестно, когда теперь придётся в хорошую погоду отдыхать.
- Ха, пускай отдыхают! А мы тут вкалывай и, возможно, бесплатно, - не мог успокоиться командир эскадрильи.
И только командир санитарного и аварийно-спасательного звена и бывший командир эскадрильи Бек был абсолютно спокоен: полёты его подразделения не остановят ни при каких обстоятельствах, как и не дадут ему в звено молодых лётчиков. У него, выполняющего самые сложные виды полётов, были в звене только опытные пилоты.
В эскадрилье Глотов обнаружил несколько своих лётчиков, сидевших по разным углам. За его столом на стуле развалился Дима Малышев.
- Чего собрались, тунеядцы? – спросил их он. – Уходи с моего места, - двинул Малышева, - будешь командиром – тогда и посидишь тут.
- Да вот явились узнать, что нам дальше делать? – ответил за всех Митрошкин.
- Продлёнки все отлетал?
- Двадцать минут осталось.
- Всё ясно. А у тебя, Клёнов?
- У меня ещё меньше.
- Дела, - покряхтел командир. – Что же с вами делать? Пишите рапорты на отгулы, - решил он. – Зачем вы мне нужны тут, если больше летать не можете. Но тридцатого числа чтобы были здесь, как штыки. Там новый месяц начнётся.
Процедура писания рапортов заняла пару минут. Глотов подписал их и отдал начальнику штаба:
- Положи их куда-нибудь. Да, Клёнов? Ты смотри из Ташкента не задержись. Предупреждаю персонально, знаю, что туда полетишь.
- Не задержусь, командир.
Вечерним рейсом он улетел в Ташкент. Билет брать и не думал – бесполезно. У него был стеклянный билет – бутылка украинской горилки. Взяли бы и так, но традиции нужно уважать. В 12 ночи прилетели в Ташкент, а через час Гошка уже обнимал жену.
- Когда? – спросил он.
- Скоро, - прошептала Алёна.- Врачи говорят, что там девочка. Ты не против?
- Я её люблю, - потёрся он об волосы жены.
- А меня уже не любишь? – шутливо надула она губы. – Конечно, я толстая такая.
Они сидели на балконе. Ночь, как всегда в Ташкенте, была тихая и душная.
---------------------------------
продолжение следует