Я заметил, что на этот раз Холмс надел тёмные очки без напоминания. Впрочем, день выдался солнечный, свет резал ему глаза, он и в очках болезненно жмурился, и я заметил, что у него нет-нет, да и сорвётся из угла глаза прозрачная капля.
- Твоим глазам хуже, - сказал я. – Или ты просто стал это замечать после разговора с Раухом.
- Оставь, я не психопат, - угрюмо буркнул он, но тут же, очевидно, спохватившись, что снова съезжает на старые рельсы, постарался улыбнуться:
- Да, чуть хуже. Но не беспокойся – я буду послушным, и всё пройдёт. Буду носить очки, и закапывать капли, и делать примочки по часам – я тебе обещаю.
- Ну-ну, - недоверчиво поощрил я, но добавить ничего не успел - вернулся отлучавшийся насчёт билетов Раух, и мы, не сговариваясь, поспешно оставили офтальмологическую тему, не желая будить спящую собаку в лице маститого окулиста.
- Здесь всей езды-то несколько миль, - недовольно заметил Раух, просматривая расписание, - и всё равно этот рыдван умудряется сделать несколько остановок, из которых две почти по два часа. Приедем глубокой ночью – очень неудобно.
- Нужно было брать билеты на «скорый», - пожал плечами Холмс – его, похоже, неудобства не волновали. Наоборот, он словно бы был рад проволочке, и я догадывался, почему. Предстоящий разговор с Сони по-прежнему беспокоил и даже пугал его, и он готов был оттягивать неизбежное, как оттягивают визит к зубному врачу, несмотря на нарастающую боль. Мне кажется, Раух понимал это не хуже меня и сочувствовал своему беспокойному пациенту, но всё равно всласть поворчал на медлительность поезда.
Едва состав тронулся, Холмс украдкой переложил что-то из саквояжа в карман и вышел. Мы с Раухом обменялись понимающими - и тревожными - взглядами, но смолчали. Вскоре он вернулся и сел у окна, небрежно барабаня пальцами по колену.
- Снимите очки! – сказал Раух довольно резко.
- Вы непоследовательны, - буркнул он в ответ, но Раух ещё строже, ещё повелительнее повторил:
- Снимите ваши очки, Холмс, и дайте мне взглянуть на ваши глаза.
Он не снял их, а, дёрнув головой, сбросил в ладонь. Я увидел расширенные зрачки и неестественный блеск.
- Вы не чувствуете приподнятости и эйфории, - сказал Раух. – Вы раздражены. Тем, что не устояли, вероятно. Значит, это уже зависимость...
- Это тоже пройдёт, - сказал Холмс, опустив глаза. – Дайте мне время, я со всем этим разберусь, я вам обещаю, - он повернулся ко мне. – Я тебе обещаю, Уотсон.
- Я верю, - кивнул я. – Ситуация непростая – не знаю, как другой повёл бы себя на твоём месте. И вы этого тоже не знаете, Раух. Так что не спешите осуждать.
- Упаси бог. Я лишь нейтрально констатировать факт, - ответил австриец, слегка сбившись со своего английского, почему я с удовольствием заключил, что сумел-таки слегка выбить почву у него из-под ног. Впрочем, он тут же снова обрёл обычную невозмутимость – развернул газету и отгородился ею от суетного мира в нашем с Холмсом лице.
Утро сменилось днём, солнце умерило свою прыть, прикрывшись негустыми облаками, мелькание света и теней ещё сильнее утомляло зрение, и Холмс, закрыв глаза, откинулся на спинку своего сидения. Не то дремал, не то грезил – благо, о топливе для грёз успел позаботиться. Оставшись в одиночестве, я некоторое время смотрел в окно, отдавшись мельканию обрывков мыслей в такт с мельканием придорожных пейзажей, пока дремота исподволь не одолела меня, и эти мысли не превратились в фантастические образы, кружащиеся передо мною, складывающиеся и распадающиеся, как картинки в калейдоскопе. И значительную часть этих грёз занимала моя Мэри. Оказалось вдруг, что она не умерла, а сбежала с любовником, подделав свидетельство о смерти, и я не знал, отдаться смертельной обиде или радоваться тому, что она жива, пока – тоже во сне – снова не осознал факта её смерти, как некой аксиомы, которую можно нарушить, лишь совершенно нарушив порядок вещей. А главное, что вполне в моей воле было нарушить её, и я не мог решиться - терзался этим ужасно, а всё-таки не мог.
Потом тяжёлый удушливый туман безысходности выбора слегка рассеялся. Меня не вырвали из сна, а лишь приподняли на его верхний слой прикосновение рук Холмса и его голос:
- Подожди-ка, я тебе подушку... А то неудобно так - сны неприятные, шея затечёт...
- Который час? – пробормотал я. – Мы едем? – и зябко поёжился – в вагоне со сна показалось прохладно.
- Едем-едем. Ещё долго. Спи.
Он укрыл меня пледом, и я уснул крепко, да и что ещё делать в дороге?
Когда я проснулся, я был весь в горячем клейком поту – так хорошо согрелся под пледом - и словно бы немного ошалевший. Поезд стоял. Рауха в купе не было, а Холмс сидел, согнув колени и поставив пятки на сидение. Туфли он сбросил, пиджак накинут на плечи – по-домашнему. Очки надеты на левое колено, словно на чью-то голову. Шутник.
-Ну что, больше ничего не снилось? – не оборачиваясь, спросил он. – Ты так крепко спал. Выспался?
- Даже переспал, кажется. А где Раух?
- Мы немного поспорили, - чуть усмехнувшись, ответил он. – Полагаю, господин Раух отправился дышать воздухом подальше от меня. Мы уже минут сорок стоим, и бог знает, сколько простоим ещё.
- Кажется, я догадываюсь, что послужило причиной вашего с ним спора, - осторожно предположил я.
- Правильно догадываешься. Я сказал ему, что, разговаривая с врачом, хотел бы быть уверенным, что наш разговор останется между нами.
- Раух – не болтун, - заступился я за коллегу. – Если он о чём-то и проговорился мне, значит, имел конкретный умысел. Он расчетлив и аккуратен, и без причины ничего не делает.
- Знаю. Я его, собственно, в этом и упрекнул. Сказал ему прямо в глаза, что полное бездушие и холодный расчет – не к лицу врачу.
Я удивлённо взглянул на него. Потом пригляделся внимательнее: его глаза смеялись.
- Разве что сыщику, - наудачу добавил я. И попал – теперь уже Холмс засмеялся, не скрываясь.
- Да ты шутишь! – улыбнулся и я. – Ты ничего подобного ему не говорил. Но где же он всё-таки?
- Решил попробовать себя в качестве интенданта. Представь, здесь даже вагона-ресторана нет. У Рауха здоровый аппетит, он попросту проголодался и отправился на промысел. Надеюсь, что и о нас с тобой он тоже позаботится.
Я встал и взял полотенце:
- Хочу умыться. Надеюсь, скоро поедем. Долго нам ещё осталось?
- Часа четыре. Стемнеть успеет – тут герр Раух был прав.
Пока я умывался, объявили, наконец, отправление, и одновременно с этим появился запыхавшийся нагруженный свёртками Раух.
- Я находить кушаль. Но это сейчас не есть важно совсем! - прерывающимся голосом выпалил он. – Ми сейчас, совсем срочно все сходиль здесь, прыгай с поезд вниз! Ви хватать свой и мой вещи, а я кушаль с собой. Шнеллер! Шнеллер! Время уезжать!!!
Должен отдать справедливость Холмсу, он умел принимать решения молниеносно. И сейчас так же молниеносно он принял решение довериться Рауху, не требуя объяснений.
- Скорее, Уотсон! - схватил два саквояжа – свой и Рауха, сунул мне мой, и бросился в тамбур, к выходу.
Выходить – вернее, прыгать – нам пришлось уже на ходу, к шумному неудовольствию проводника.
- Джентльмены, что вы делаете! – возопил он, когда брошенный Холмсом саквояж закувыркался по насыпи, а потом и Раух закувыркался вслед за ним, спрыгнув не так удачно, как хотел, но отважно прижимая к груди свёрток с продовольствием.
Я прыгал вторым, и должен заметить, что был, как оказалось, неоправданно хорошего мнения о своей физической форме. У меня подвернулась нога, и я тоже покатился под насыпь, ушибаясь о крупный щебень.
Холмс спрыгнул последним, и, в отличие от нас, вполне удачно.
Пока он собирал вещи, я огляделся. Мы находились уже довольно далеко от станционной платформы. Никаких строений вокруг кроме станционного домика я не видел. Впечатление было такое, что мы высадились на необитаемый остров. Невдалеке темнела еловая роща, да ещё несколько одиноких деревьев разбросаны были тут и там по унылой холмистой равнине.
Я сделал попытку подняться на ноги, но щиколотку пронзила острая боль, и я, охнув, снова сел на словно специально для этой цели торчащий из земли валун.
- Что случилось? – тронул меня за плечо Шерлок Холмс. – Ушибся?
- Ногу подвернул, - гримасничая от не проходящей боли, ответил я. – Что это мы сейчас сделали, хотел бы я знать?
- Дай взглянуть, - Холмс присел на корточки и принялся осматривать и ощупывать мой голеностоп. – Похоже, вывих... Раух! – крикнул он. – Раух, вы в порядке?
Раух подошёл, тоже слегка прихрамывая.
- Мы вас слепо послушались, - сказал Холмс. – Но теперь, полагаю, вам придётся дать какие-то объяснения...
- Что с ногой? – спросил Раух.
- Растяжение или вывих.
- Перелома нет?
- Как будто бы нет. Раух, но что происходит? Почему мы так спешно сошли? И что это вообще за станция? – спросил я, оглядываясь. – Такое впечатление, что здесь никто не живёт.
- Живёт, - возразил Холмс. – Тропинки явно хоженые.
- Есть дома вон там, за рощей, - махнул рукой австриец.- А называется всё вместе «Еловый бор». Почему, понятно, я думаю...
- Непонятно другое. Почему вдруг мы спрыгнули с поезда?
- Потому что и они здесь тоже сошли. Я брал снедь в буфете, - Раух огорчённо осмотрел останки «снеди» в грязном надорванном бумажном пакете. - Заодно расспросил, и мне сказали, что мужчина и женщина с инвалидом в коляске сошли на этой станции. Они торопились и ссорились по дороге. У женщины было разбито лицо – наверное, это он её ударил. Я подумал, что вы не захотите проехать мимо.
- Мы? – повторил Холмс. – А вы? Как же ваш семинар?
- Мистер Холмс, вы один – лучше всех вместе взятых семинаров по истерии, - сказал Раух, лукаво усмехаясь. – Ни за что не променяю такую практику, да ещё в экстремальных условиях, на несчастную аудиторскую жвачку.
Не знаю, насколько польстили эти слова Холмсу – во всяком случае, лицо у него вытянулось.
- Но как мы, однако, доберёмся до жилья? – спросил он, меняя тему. – Уотсон не может ступить на ногу, а у нас едва ли получится нести его.
- Я смогу, если фиксировать сустав и найти мне костыль, - сказал я, снова осторожно пробуя встать. – Мне кажется, вывиха всё же нет.
- Дайте шарф, - повернулся Раух к Холмсу. – Мой слишком широк и короток, а ваш просто создан для иммобилизационных повязок.
Холмс с готовностью протянул ему шарф, после чего они вдвоём наложили прекрасную фиксирующую повязку – так, что боль совсем утихла.
- Пойду поищу палку, - сказал Раух. – Скоро стемнеет.
- Оптимистичное заявление, - буркнул Холмс. – Особенно, если принять во внимание, что уже стемнело.
Мы с Раухом быстро переглянулись.
- Ещё нет, - сказал Раух, и тревога завибрировала в его голосе.
Холмс быстро выпрямился и резко побледнел:
- Светло? Вы меня разыгрываете?
- Солнце ещё не село, - сказал я. – Ты только не волнуйся. В любом случае, это лучше, чем...
- Помолчи, - болезненно попросил он. – Помолчи, ладно?
- И как давно стемнело? – спросил Раух. Его голос звучал напряжённо, а зелёные глаза сощурились. – После прыжка из поезда или прежде?
- Я не смотрел в окно в вагоне. Шторы были спущены, так что я...
- Холмс... - я почувствовал, что у меня снова застревают в гортани слова, и мне трудно говорить. – Шторы не были спущены.
По его застывшему лицу я видел, как стремительно нарастает в нём паника. Это могло вылиться во что угодно, и я сам почти поддался сходному чувству.
- Стоп, - сказал Раух. – Отвлекитесь, джентльмены, на проблемы насущные. Даже слепому нужно есть и ночевать, так что...
- Я не слепой! – закричал Холмс, и жилы на его шее вздулись шнурами. – Я вижу вас и вижу Уотсона! Просто мне темно!Темно – и только! Это ещё не слепота!
- Сейчас, - сказал Раух спокойно, хотя, возможно, спокойствие это было напускным, - я всё равно ничего не могу предпринять. Мне нужен хотя бы хороший свет и офтальмоскоп. А вы не кричите. Если помните, не далее, как вчера, я вам говорил, что вы доиграетесь.