Этой строкой заканчивалась первая тетрадь. Написано убористо, даже последняя обложка использована. Перечитываю сначала. Потом прошлогоднее его письмо. Похоже, Ника здорово изменился. Как-то довольно быстро адаптировался к сороковому году. Попытался понять, почему попал не туда. Даже нашёл силы, судя по последней фразе, иронизировать над собой.
Похоже, ему опять повезло в смысле документов. Прямо в руки упали! Второе издание крестьянского сына. Но впереди не гимназия, а что-то более простое. Придётся Нике стать токарем.
Ника знает о сыне. Уже хорошо, а то я совершенно не представлял, как ему об этом всём сказать. И воспринял он эту весть из прошлого вроде бы совершенно по-детски: смесь удивления, восхищения и ещё чего-то непонятного. Вовремя ему Пашка попался!
Год предвоенный. И что с ним будет? Или уже было. Ему по документам шестнадцать, дальше можно особо не рассуждать. Судя по записке, дневник закончен в начале августа. Война уже идет. До наших мест она впрямую не доберётся, но…
Появляются мысли, которые нужно гнать прочь, и гнать немедленно.
А окажись я рядом с ним, что стал бы делать? Точно бы загремел как шпион куда-нибудь. Первый же обыск такое покажет… Взрослый мужик без документов (Киже наоборот) с каким-то совершенно непонятным ноутбуком (там и слова такого не поймут). Паспорт непонятно-понятный, или скорее понятно-непонятный. Чем разбираться (всё равно не получится) проще сразу в тот же Волголаг, благо близко.
Нике легче. Главное – он там существует, даже стал моим тёзкой. Увидит город конца сороковых. Мне это было бы интереснее, хотя бы в смысле родственников.
Где-то рядом живёт прадед Василий Гаврилович, ему под шестьдесят. Овдовел ещё в тридцать третьем, но вскоре женился. Во втором браке у него трое детей, о которых я ничего не знаю, даже имена только приблизительно. Старшей дочери тридцать семь, она работает врачом. Остальные разъехались кто куда.
Интересно было бы и город посмотреть, в разрушенную Мологу, которую на будущий год понемногу заливать начнут, прогуляться, к Вознесенскому храму, где с колокольни так недавно звонил. Yesterday оказался каким-то непонятно пророческим. И до Боброва добраться надо было бы. Деревня, скорее всего, давно уже выселена, дома раскатаны. Может, узнал бы судьбу родового дома – вдруг уцелел, перевезённый куда-нибудь, и стоит себе сейчас. Впрочем, вряд ли. Хозяева у него давно другие (Ксенофонт уже много лет в Питере). Даже если перевезли, так с тех пор семьдесят лет прошло, а он и век назад, видимо, не был новым. Да и ещё много чего надо было бы узнать, но в этом смысле повезло ему.
Вот опять зависть проглядывает. А может, смотрю на Нику как на героя романа, которым увлечён? Примеряю на себя его поступки, пытаюсь встать на его место? Н-нет. Будь это какой-нибудь капитан Немо, а мне лет двенадцать – понятно. Но Ника абсолютно реален. Поэтому и зависть?
Беру вторую тетрадь.
Вот это да. Сам не заметил, как за неделю целую тетрадь исписал и даты не ставил, даже на обложку залез. Сегодня тридцатое октября. Почти два месяца учусь токарному делу.
Первые дни в цехе – принеси-погрузи-разгрузи, но вскоре действительно направили в школу ФЗУ имени А.И. Карлика (это был директор завода, он погиб несколько лет назад). Похоже, пока везёт на хороших людей. Пашка, бригадирша (в первый день, правда, она мне не понравилась, крикливая какая-то), её муж… К началу учебного года опоздал на несколько дней, но приняли, хотя и попеняли, что образование только начальное, трудно будет. И ведь не маленький, почему дальше не учился? Пообещал стараться.
Теоретические уроки сменяются практикой в мастерских. Токарный станок увидел впервые. Не знаю, есть ли что-то подобное в наше время или всё делают автоматы, но здесь у меня вариантов нет. Нас учат читать чертежи плюс металловедение плюс немного математики и т.д. На ближайшую перспективу учебник по токарному делу Оглоблина в четыреста с лишним страниц. Мне выдали спецовку, и сейчас уже совершенно ни от кого не отличаюсь.
Кстати о спецовке. Пацаны здесь ею гордятся, особенно когда утром идут в мастерские, а вечером обратно. Кажется, в этом видят некий шик, принадлежность к чему-то значительному (завод вообще чуть ли не центр здешнего мира, заводские на остальных свысока смотрят). По их мнению, спецовка отличает фабзайцев от простых школьников, которых считают чистюлями и чуть ли не маменькиными сынками, в лучшую сторону. Вот не думал, что такое может быть. У нас совершенно наоборот. Впрочем, пэтэушники у нас в спецовках не ходят. Мне даже показалось, что принадлежностью к станкам и заводу гордятся так, как в наше время навороченным мобильником.
На уроках всё вполне понимаю, учителя даже удивляются – для выпускника сельской начальной школы да с перерывом в несколько лет, говорят, неплохо. Иногда приходится следить, чтобы не показать, что знаю много больше – даже то, чего никто ещё не знает.
Живу в общежитии – как здесь говорят, в общаге. Вполне уютно и чисто. Кормят в столовой. Вечерами иногда ходим в кино, если билеты удаётся купить. На вечерние сеансы, правда, пускают не очень – говорят, рано, молоды ещё. Ну и пусть, подумаешь.
Уже привык к своему новому нику Мишке, под которым живу здесь, хотя как-то раз на уроке откликнулся на Никиту. Мастер удивлённо посмотрел – он вызывал другого. Настоящий Никита тоже пошёл отвечать. На меня немного посмеялись, этим и кончилось. Сейчас стал внимательнее.
На выходной однажды съездил в деревню. Зашёл в Пашкин дом. Когда уезжал, заколотил дверь. Делать мне здесь нечего.
Выбрал время посмотреть город. Сразу пошёл на Казанский. Дом Лукерьи Матвеевны цел, хотя и немного покосился. Посмотрел на своё окно в мезонине – интересно, кто там теперь живёт? Главное изменение на Казанском – нет колокольни, отчего храм сразу потерял свою солидность, да и вся улица стала какая-то не такая. Службы не идут, всё закрыто. Вышел на берег к мельнице. Не сразу и понял, что пристаней почти не осталось. И барж на Волге мало. Потом сообразил, что строят плотину, и здесь теперь, так сказать, конечная станция.
Вышел на Крестовую, она сейчас проспект Ленина. Изменилась мало, гимназия на прежнем месте. Не гимназия, конечно, а школа. Сразу за гимназией стояла огромная Крестовоздвиженская церковь – и нет её, будто и не было. Такую махину разрушили! Сейчас на её месте деревянный забор, за ним новая казарма. Видимо, она сейчас нужнее.
Вскоре оказался у тюремного замка. В нём теперь тоже школа. Почти сразу за ней построили завод, на котором мне предстоит работать, если останусь здесь. Зависит это от меня или нет – не знаю.
Недели через две вдруг объявили соревнования по плаванию среди училищ. Спросили, кто умеет плавать. Оказалось, многие. А кто может не просто проплыть сколько-то там как-нибудь, а сто метров и по-настоящему. Я сразу поднял руку, мол, и больше могу. А всех обгонишь? Чуть не сказал, что обгоню. Откуда здесь настоящие пловцы? Правда, я давно всерьёз не тренировался, но всё-таки кандидат в мастера начала двадцать первого века. А где, спрашиваю, плавать? В бассейне?
Меня подняли на смех. Какой-такой бассейн? Откуда его взять? На Волге, конечно. Ладно, раз вызвался, проплыву. В запасе четыре дня.
Вечером вдруг сообразил, что мне не в чем плыть. То есть мои почти фирменные плавки, конечно, есть, но они меня выдать могут. Такие здесь вообще никто никогда не видел, а тут ещё и в провинциальном городе да на деревенском парне. Может, просто не поймут? А в чём, интересно, другие будут выступать? Спросил у физрука. А в трусах обычных, в чем ещё? Ради такого случая выдадим новые. Плавки – это только у настоящих пловцов. У меня, говорит, есть, но они тебе велики будут. А какие они, спрашиваю. И физрук из стола вынимает что-то чёрное с двумя белыми вязочками сбоку. Я понял, что в своих буду уж слишком выделяться. Хотел было уйти, но физрук вдруг спросил – а выиграть слабо? И я завёлся – не слабо, выиграю. А сам на плавки смотрю. Дома бы я даже такие ни в жисть не надел, но представил себя в длинных сатиновых трусах… Тоскливо как-то стало. А потом подумал – это же соревнования, а не подиум какой. Все плавать придут, а не кто в чём рассматривать. И комплексовать по этому поводу глупо. Поплыву в своих, а в случае чего отговорюсь.
Наступил день соревнований. Уже холодновато, сентябрь на второй половине, но осень вроде бы ещё не очень. Пришли на Волгу. Дистанция размечена – начало и конец. Никаких дорожек, плыви от и до. Секундомера нет, отмашка флажком, и кто быстрее.
Собралось человек тридцать. Запускать будут по пять человек, по два лучших в полуфинал, потом шестеро в финале. Стартовать прямо в воде, вроде как при плавании на спине, только отталкиваться не от чего. Похоже, главное – не столкнуться друг с другом.
Влево-вправо не смотрю, как тренеры учили. По флажку выбросил руку вперёд и спокойно пошёл. Всё оказалось просто. Начал не в полную силу. Сразу выиграл метра три, только чтобы не столкнуться с другими. Понял, что соперников здесь нет, но красоваться на публику не стал. Плыву, посматриваю по сторонам – вдруг кто обгонять начнёт да чтобы самому слишком далеко не ускакать. Так и финишировал. То же и полуфинале. А к финалу уже все на меня смотрят. Может, по полной развернуться? Установлю рекорд города, если не выше, и без секундомера поймут. И что?
Дело даже не в том, кто что заподозрит. Может, врождённый талант какой появился? Ну ладно, на фэзэушных соревнованиях может быть что угодно. Но ведь в городе и не только в нём есть нормальные честные пловцы, которые бьются за свой третий-второй-первый разряд, а тут появляется непонятно кто, чуть ли не валенок деревенский, и на всех их стараниях ставит жирный крест. Вроде прыгуна в длину Боба Бимона, о котором я как-то читал. Но Бимон этот был в своём времени, просто он был сильнее остальных да и с ветром ему повезло. А я выложусь на все сто, сведу всех с ума – нечестно будет.
Поэтому в финале плыл так же, только на всякий случай немного быстрее. В общем, выиграл, как обещал. Физрук только головой покачал. Поздравили, вручили грамоту.
Подошёл незнакомый тренер. Оказывается, он понял, что я не в полную силу плыл, что техника есть, необычная какая-то, хотел бы увидеть меня, как он сказал, во всей красе. Спросил, у кого я тренировался. Да просто, говорю, летом в деревню к родственникам москвич какой-то приезжал, а я увидел, как он плавает, и попытался под него подстроиться. Он сказал, что получается, а когда уезжал, даже плавки подарил (это я уже на опережение пошёл, вдруг спросит). Тренер попросил в полную силу прямо сейчас сотку проплыть, пришлось сослаться на усталость. Тогда он пригласил на будущий год в городскую секцию и т.д. В училище победе обрадовались, и я стал героем дня.
Понемногу познакомился с ребятами. По сравнению с нами они здесь все как-то проще, никакого гонора. Да и с чего ему взяться? Все либо деревенские, либо из самых обычных семей, родители те же рабочие на заводе. Одеваются просто, шмотками, телефонами и прочей аппаратурой друг перед другом не хвастаются – просто ничего такого ни у кого нет. Даже патефон – редкость. Иногда заводские и в кино ходят, в чём на работу.
К получению профессии относятся практично, понимают, что без неё никуда. После училища пойдут работать, а если семь классов ещё закончат – так совсем хорошо. О высшем образовании и не помышляют. Это ж десятилетку иметь надо, да не просто так. И учиться там наверняка трудно. Хотя большинство ребят ничуть не глупее наших, и эта самая десятилетка им вполне по силам. Или всё это просто общие настроения – если все окружающие и родители обычные рабочие, откуда возьмётся стремление вверх?
8 ноября 1940
Вчера впервые попал на демонстрацию в честь 23-й годовщины Октябрьской революции. Пойти надо было обязательно, всех заранее предупредили, но все и так шли с желанием, а мне так вообще было интересно. Духовые оркестры, шум, множество плакатов, портреты вождей – всё это как-то увлекло. Или время подействовало? В наше время пойти с портретом президента или министра на улицу – чего ради? А тут это принято и никого не удивляет.
За несколько дней до праздника всем выдали новую форму, чем-то похожую на военную (с намёком, что впереди армия и даже больше?). Зимняя – шапка, шинель с ремнём, только погон нет. Выглядим достаточно гордо (вот бы интересно на этом фоне оказаться в прошлогоднем гимназическом мундире или в привычных джинсах и куртке – а было ли всё это?). Наверное, связано с тем, что все школы ФЗУ с недавних пор называются ремесленными училищами, я теперь не фабзаяц, а ремесленник. Перед демонстрацией отрабатывали строевой шаг, на нашу колонну все смотрели. Девушки тоже (и мы на них).
Мне, как лучшему спортсмену (так сказал директор), доверили нести портрет Сталина. Накануне долго инструктировали, как держать, как нести, где идти и прочее. Вдруг руки устанут – сразу говори, чтобы другие взяли. Если упадёт или ещё что случится – беды не оберёмся. Но всё обошлось вполне хорошо.
Учителя, увидев мои определённые способности, посоветовали пойти в вечернюю школу, в которой многие из них сами преподают. Семь классов сначала закончишь, понравится – и десятилетку. А там, глядишь, и в институт захочется.
Что в городе есть сейчас авиационный – это я знаю, он рядом с нашим училищем. Правда, мне всегда говорили, что по складу ума я больше гуманитарий, потому и в гуманитарном классе учился. Но здесь, похоже, эти специальности не особо в чести, все лётчиками хотят стать, в аэроклубе многие занимаются.
Однако загадывать на будущее не стоит. А в вечернюю школу придётся пойти – делать всё равно особо нечего.
Приняли меня сразу, хотя уже два месяца как учебный год начался. Пообещал нагнать. Взял в библиотеке учебники, пролистал и понял, что всё это знаю, а многие темы буду изучать аж в третий раз после своей школы и гимназии. Стало быть, опять не высовываться, знаниями не хвастаться и всё такое прочее. Я уже наслышался о врагах народа, о том, что их детей отправляют в детские дома, что под суд можно здесь попасть даже в двенадцать лет за такую ерунду, какую у нас никто и не заметит. Потому, видимо, многие неразговорчивы, о себе и своих семьях рассказывают мало, только самое общее, в гости особо не зовут. А на какие-то отвлечённые темы разговаривать, похоже, просто не принято. Боятся сказать лишнего?
Я понимаю, что если покажу в школе, что знаю намного больше, чем должен, а по истории, к примеру, и совсем не так, как знать положено – могут быть неприятности. Кто-то что-то заподозрит, кому-то скажет – и что я буду объяснять? Что меня в начале двадцать первого века в этом же городе в школе на соседней улице так учили? Тогда лучший вариант – психушка. Вся эта боязнь не просто так взялась. Началось с бригадиршиных угроз Пашке, когда он на работу не пошёл. В наше время проще: работать или нет – твоё личное дело. Может, человек с огорода своего кормится или наследство получил. Здесь же должны работать все, и угрозы были не просто так. А за два месяца я уже видел аресты врагов народа (это здесь так называется). Мастера в училище (он оказался, как сказали, из бывших – я не сразу понял, что это такое) и двоих ребят (что-то не то говорили). Вчера – вот они, рядом. А сегодня – как и не было. После этого собрали всех, ругали врагов, каялись, что не разглядели. Обо всём этом через семьдесят лет я читал, но увидеть живьём оказалось неприятно и даже жутковато. Так что все свои знания загоню подальше от языка и буду немного лицемерить. А что ещё остаётся?
15 ноября
Буду писать раз в неделю, поскольку дни похожи один на другой, если, конечно, не появится какой-нибудь особый повод.
Начал учиться в вечерней школе. Всё оказалось просто, всё знакомо. На алгебре чуть ли не на третий день вызвали к доске, поскольку оказался единственным в классе, решившим дома трудную задачу. Мне она, правда, таковой не показалась, просто решил, особо не задумываясь. Вышел, объяснил. Математичка удивилась, задала пару вопросов. Ответил. Дала какую-то задачу не из учебника. Решил устно. Похвалила. После урока сказала, что способный и надо учиться дальше.
На гуманитарных предметах воспользовался гимназическим опытом. Только по учебнику и не больше. Историчка Надежда Сергеевна однажды стала рассказывать, каким был город до революции. Оказывается, она здесь в женской гимназии училась, закончила её в тысяча девятьсот втором. Так это что, я с ней на рождественском бале мог быть? Сразу начал вспоминать, ведь с тех пор меньше года прошло, да и впервые в таком месте оказался, многое хорошо запомнилось. Вроде бы па-де-какой-то танцевали, потом представились друг другу. Действительно, её звали Надей. Так это она? Узнать трудно, да и виделись недолго, несколько минут. Ей, конечно, на уроке и в голову не могло прийти, что она с этим пацаном, который сидит за последней партой, сорок лет назад танцевала.
Вот уже вторая после Пашки встреча с прошлым. Интересно, ещё будут?
22 ноября
Вчера побывал в Мологе. Оказалось, что Сашка, с которым в одной комнате живу, оттуда. Ещё в позапрошлом году они перевезли сюда дом. Правда, не совсем сюда, а на тот берег Волги, и не только они. Рассказал, что сначала с дома сняли крышу, полы и вообще остался один сруб. Потом все брёвна пронумеровали и сруб раскатали. Брёвна связали в плот, погрузили на него доски и всякую ерунду и сплавились сюда. Дали им место за Волгой. Вытащили брёвна на берег, потом чуть ли не волоком на участок. Год брёвна сохли, прошлым летом сруб собрали и сейчас заканчивают всё остальное, чтобы к зиме можно было жить. Но он, Сашка, всё равно в общаге останется, поскольку из-за Волги каждый день сюда не наездишься. Сначала пешком до переправы, потом через Волгу, потом здесь от переправы – получается в один конец часа полтора, а то и больше.
А сейчас они иногда ездят туда, где их дом раньше стоял. Много всего там брошено, собирают, вдруг пригодится. В этом году ещё пускают. Вот Сашка меня и позвал, тем более что мы вполне уже сдружились. Как было не согласиться? Даже мысль проскочила – вдруг названый брат туда за тем же приедет? Если он, конечно, в том времени остался. Правда, я его вряд ли узнаю, ему должно быть лет семьдесят пять. А вот он меня узнать должен. И о чём говорить будем?
Но вряд ли он там. Даже если в том времени, то, наверное, не в Мологе. Во-первых, он знает её судьбу и вряд ли захотел на старости лет бомжевать. Во-вторых, достаточно умён и наверняка давно уже перебрался в тот же Питер да какую-нибудь карьеру сделал. В-третьих – а что гадать? Всё равно мы должны встретиться в своём дворе и в своём времени. Иначе будет просто несправедливо.
С такими мыслями я и отправился в Мологу. Оделись потеплее, благо фуфайки зимние нам уже выдали. Выехали рано утром, ещё темно было. Если бы с нами был телеоператор из двадцать первого века, какой грустный и страшный фильм он мог бы снять! Закрытую зону строительства плотины объехали стороной (туда не пускают, да и рядом, говорят, лучше не проезжать). Со стороны видна просто большая стройка. Потом пошли деревни. Одни дома вывезены, только следы остались. Другие, постарее, просто брошены – Сашкин отец сказал, гнилые, их разобрать можно, а собирать будет нечего.
Подъехали к Мологе – как после большой войны. Горы камней и мусора. Бывшие улицы и переулки только угадываются. Вспомнил, что ещё в той жизни видел у кого-то старые открытки с Мологой, она показалась маленьким и уютным городком.
Суетится народ, собирают кому что нужно. Кирпичи целыми подводами – всегда пригодятся.
Подъехали к тому месту, где был когда-то Сашкин дом. Разговоры сразу стихли, лица у всех погрустнели, будто на кладбище приехали и кого-то хоронят. Прежнюю жизнь?
От дома почти ничего не осталось, потому сразу поехали в Шуморово, где раньше Сашкин дед жил. Это оказалось недалеко. Дом давно стоял пустой, дед с бабушкой умерли ещё до всех этих бед с переселением (к счастью, сказал Сашкин отец – ничего себе счастье). Дом оказался ещё целым, хотя и заметно покосился. Дома тоже умирают?
Взяли кое-что на память, что раньше не успели. Сашка с братьями поняли, что приехали сюда в последний раз. Скоро зима, а весной, говорят, плотину перекроют, и вода разольётся. Когда что будет затоплено – неизвестно, воду будут копить несколько лет. И ещё одна странная мысль вдруг пришла в голову – если бы всё это началось лет на пять позже. Из-за войны бы ничего не успели, после войны все силы на восстановление – опять не до этого. А там, может, и вообще передумали бы. Кто знает?
Но если бы да кабы, как у нас говорят, не прокатит. Что есть, то есть.
Вернулись поздно, ни о каком хорошем настроении после такой загородной прогулки и говорить нечего.