Ну и кто обратит внимание на меня, когда я буду разгуливать в галошах? Сейчас многие стали так делать. Вспомнили девятнадцатый век, когда их носили все, берегли обувь и своё здоровье.
Когда я была подростком, у моей матери были резиновые боты. Они были сделаны так, что в них входили туфли на каблуке, они были отделаны искусственным мехом и застёгивались на две фигурные кнопки. Мне они очень нравились. Это было практично и красиво. Ну почему в наши дни не делают такую обувь? Теперь вот приходится довольствоваться галошами.
Уложив в сумку бутерброды с маслом и сыром, бросила в кармашек несколько карамелек. Подумала, и прихватила маленький термос с горячим чаем, сунула в нагрудный карман куртки деньги и пенсионное удостоверение. В другой карман лёг выключенный сотовый телефон. Я решила беречь батареи, неизвестно, сколько мне придётся путешествовать.
Приготовив всё, я позвонила Анне Павловне и спросила разрешения принести к ней Тошку. Она обрадовалась.
- А ты далеко собралась?
- В Марьяновку еду, по делам. С работы посылают, - приврала я, а то ведь не отстанет, замучает вопросами.
- И надолго? – с надеждой в голосе поинтересовалась она.
- Не знаю. Как справлюсь с делами, так сразу вернусь.
- А ты не спеши, не спеши. Тошеньку я не обижу, обихожу. И накормлю, и выгуляю. Так что не беспокойся, езжай по своим делам.
Она выхватила у меня из рук домик, в котором сидел мой любимчик, и быстро захлопнула дверь. Вот и хорошо, я буду спокойна, что мой пёсик пристроен, не скучает один, не сидит голодный и невыгуляный.
Электричка прибыла в Марьяновку в десять часов утра. Я вышла на платформу и остановилась. Куда теперь направиться? Наверняка, в этом городке не один рынок. Мне что, придётся обойти их все? Похоже, что да. Выхода другого нет.
- Вы не подскажете, как пройти на рынок? – остановила я пожилую женщину, катившую продуктовую сумку.
- Их у нас четыре. Вам какой нужен? – поинтересовалась она.
- Подойдёт ближайший. Ведь всё равно на них продают одно и то же, - равнодушно ответила я.
- Ну тогда вам надо пройти через вокзальную площадь, перейти через улицу, пройти прямо. Там увидите, не заблудитесь.
Я поблагодарила женщину и потопала в указанном направлении. Рынок нашла я быстро, остановилась у входа. Сердце бешено колотилось. Вот увижу я Чижова, и что ему сказать? Зачем я его разыскала?
Так, Томочка, не дрейфь! Ты сначала найди его, а потом решишь, как быть. Я глубоко вздохнула и двинулась вперёд.
Я ходила по рядам, интересовалась овощами и фруктами, купила пару яблок, но между делом внимательно осматривалась вокруг. В разных местах рынка сидели и стояли грязно одетые люди. Обросшие и в лохмотьях, они вызывали жалость. Но вместе с жалостью в душе поднималось и презрение. Неужели можно так опуститься? Как можно так жить?
Я старалась изгнать из своей души и разума негативное отношение к таким людям, но как-то не совсем получалось избавиться от отвращения.
Много лет назад знакомая девушка рассказала мне о своём соседе. Он ещё при советской власти был миллионером. А доходы свои он получал, сидя каждый день, с десяти часов утра до пяти вечера, у проходной нефтезавода и прося милостыню. На «работу» он являлся в спецовке – рваных штанах и дырявой рубашке. Люди подавали ему на бедность, а он потом на эти деньги выстроил огромный дом, купил машину.
Я тоже подаю людям милостыню, но только пожилым и немощным. Я не знаю, что их выгнало на улицу, и не стараюсь узнать. Меня это не касается. Главное, что я проявила внимание к этим людям. А их право распоряжаться средствами по своему усмотрению. Возможно, они сами голодают, возможно, помогают своим детям. У меня была соседка, сын которой был алкоголиком. Всю свою пенсию она отдавала невестке, чтобы та содержала несчастного, а сама просила милостыню на своё пропитание.
Возможно, эти люди попали к наглым и жестоким «качкам». Последнее – самое страшное рабство.
Я обошла весь рынок, заглянула во все уголки. Никого из знакомых не встретила.
Спросила у торговки овощами адрес ближайшего рынка и отправилась туда. Там всё повторилось. Снова ничего. На третьем рынке снова пусто.
Было уже около трёх часов дня, когда я попала на четвёртый рынок. Тут было настолько грязно, что я остановилась в нерешительности. Между торговыми рядами стояли лужи воды, которые пополнялись начавшимся дождём. Снова холодный, с примесью снежинок. Ну и что делать?
Мне очень не хотелось лезть в эту грязь, мне хотелось домой, в тёплую постель. Но дом далеко, а у меня остался один объект, который нужно внимательно осмотреть. Делать нечего, пришлось вытаскивать из сумки галоши и натягивать их на кроссовки. Теперь я могла смело топать по лужам, не опасаясь промочить свои ножки.
Торговцы сворачивали свои лотки, рынок стал пустеть. Только в крытом павильоне всё ещё шла торговля мясом и молочными продуктами.
Я обошла весь павильон. Снова ничего. Чижова нет. Разочарование и вместе с тем облегчение. Выходит, Славка ошибся. Вот и отлично! Можно с чистой совестью возвращаться домой. Я ещё могу успеть на электричку, направлявшуюся в Омск.
Выйдя из павильона на улицу через другие двери, я увидела сидящего на земле грязного, в рваной одежде попрошайку. Сердце дрогнуло. Я подошла ближе, опустила в стоящую на земле коробку деньги. Нищий поднял голову… и я увидела Андрея. Да-да, это был именно Андрей Чижов. Бравый майор, шутник и верный товарищ Чижов.
Передо мной на земле сидел обросший, грязный, оборванный и измождённый человек. Он поднял голову, и я увидела пустые, ничего не выражающие глаза. Он не узнал меня, только поблагодарил за милостыню, и снова понурился.
От потрясения я не могла вымолвить слова. Отошла в сторону, стала наблюдать за сидящим на земле человеком.
Чтобы не маячить перед глазами людей, я отходила в сторону, делала круг и снова возвращалась на то место, где был Андрей.
Через два часа он поднялся с места, стал засовывать в карман деньги, сунул свою коробку в грязную сумку, подхватил костыли и заковылял к выходу из рынка. Я двинулась за ним. Теперь не могло и быть речи, чтобы возвратиться домой. Усталость моя прошла, тело налилось силой и энергией, пришло чувство азарта. Теперь я ни за что не вернусь домой, пока не узнаю об Андрее всё.
Он шёл через лужи по грязным улицам. Его непокрытую голову поливал дождь, но он не обращал на это никакого внимания, словно его не волновало то, что его окружало. Он ни разу не обернулся, пробираясь вперёд.
Я шла за ним по тем же лужам, прячась под зонтиком. Благодаря галошам, ноги мои были сухими. Я не опасалась, что Андрей заметит слежку, ведь его ничего не интересовало, да и зонтик надёжно прятал меня от постороннего взгляда.
Мы шли долго, переходили с одной улицы на другую, пока он не открыл калитку какой-то завалюхи, вошёл во двор, достал из кармана ключ и открыл дверь маленькой веранды с облупившейся краской.
Значит, он живёт в этой завалюхе.
Я медленно прошла мимо домика, разглядывая его со всех сторон. Потом прошла ещё раз.
Когда я отошла от домишки, у его калитки остановилась иномарка, вылез плотный, в кожаной куртке молодой человек, и направился к Андрею. Я пошла ещё медленнее, стараясь ничего не пропустить. На моё счастье на другой стороне улицы я увидела магазинчик, который не заметила раньше, ведь всё моё внимание было приковано к дому, куда вошёл Андрей. Я ринулась туда.
В магазине, кроме продавщицы, были ещё три человека. Это даже лучше для меня, я имела возможность, делая вид, что ожидаю своей очереди, наблюдать через окно за калиткой домика Чижова.
- О, опять братки явились за данью, - промолвил пожилой мужчина, за которым я заняла очередь. – Совсем замучили парня, всё отбирают, что ему удаётся набрать за день.
- Ему надо устроиться на работу, тогда он избавиться от этих пиявок, - ответила ему молодая женщина, расплачиваясь за покупки с продавцом.
- Я уж говорил ему об этом, - ответил пожилой мужчина, - да только это бесполезно. У него нет документов, да и эти уроды от него не отстанут, не позволят ему уйти от них. Тут надо что-то другое придумать.
- Да что тут придумаешь, если у него никого нет, кто бы мог заступиться за мужика! – воскликнула женщина. – Я по-соседски подкармливаю его, но не могу же взять его на постой! А у него совсем плохие дела, нога гниёт, посинела. Как бы гангрена не пошла. Тогда совсем он не жилец. Его надо обмыть, да в больницу отвезти, питание улучшить, тогда его ещё можно выходить. Он сам отказывается обращаться к врачу, говорит, что без документов там нечего делать.
- Так что, теперь ему умирать, что ли, раз документов нет? Надо зайти к нему и поговорить, убедить, чтобы шёл к врачу, - пожилой мужчина тяжело вздохнул. – И как так судьба жестоко обошлась с ним? Ведь хороший мужик, всё умеет сделать, а вот приспособили эти хмыри его к попрошайничеству, теперь не вытащишь его от них. Так и погибнет от раны на ноге. Э-хе-хе-хе-хе, жизнь настала, хоть живым в гроб ложись. В советское время такого не было, живо бы милиция им заинтересовалась, определили бы в больницу, устроили на работу. А теперь никто никому не нужен.
Тяжело вздыхая и качая головой, мужчина уложил покупки в сумку и вышел из магазина. Я купила плитку молочного шоколада, булку хлеба, две баночки «Ставриды», сахар и чайную заварку. Шоколад я сунула в свою сумку, а остальное продавщица сложила в пакет. В магазине, кроме нас с ней, никого не было.
- Скажите, как ваше имя? – спросила я молоденькую продавщицу.
- Светлана, - спокойно ответила она и подняла на меня карие глаза, щедро намазанные тушью и голубыми тенями.
- Понимаете, Света, я работник собеса. Меня попросили проверить кто проживает по адресу улица Александра Матросова, дом сорок девять. Вы не знаете, где этот дом, и кто в нём проживает?
- Ой, да это тот дом, где живёт тот бомж, о котором тут только что говорили.
- Бомж? Кто это такой? Как его зовут? Как он тут появился? И на что он живёт? – с замиранием сердца я ждала ответ на свои вопросы.
- Никто не знает как его зовут на самом деле. Он появился здесь месяца два назад. Тут жил один дед, он и привёл того бомжа. И звал его то Петром, то Серёгой, то Андреем. Потом дед умер, а бомж остался жить в его домике. Наши местные братки приспособили его попрошайничать, почти всё забирают у него. На что он живёт – не знаю. Он никогда не заходит в наш магазин, ничего не покупает. А те приезжают к нему каждый день. Не дают ему покоя. Жалко его, - вздохнула она.
- Значит, вы не знаете, как его зовут, как его фамилия? – уточнила я.
- Откуда? – переспросила Светлана. – Он же пришлый, чужой. Сюда он не заходит, а что люди говорят, так не всегда можно узнать правду из их рассказов.
- И что люди говорят? – уцепилась я за последнюю фразу.
- Да разное говорят, - пожала она плечами. – А чего это вы интересуетесь им?
Светлана подозрительно прищурила глаза.
- Интересуюсь, потому что в собес поступил сигнал, вот и хочу собрать информацию об этом человеке. Возможно, ему помощь нужна, в интернат для инвалидов или в больницу его определим.
- Ой, вот было бы хорошо! Хоть он уже и старый, но всё равно его жалко, - расчувствовалась она.
- Как старый? – удивилась я. – Сколько же ему лет?
- Да лет сорок уже есть, - беззаботно ответила Светлана. – Сорок лет – для меня уже старик. Вон, моим родителям уже по сорок пять, они уже старики, раз я у них взрослая. Да и моя дочка им приходится внучкой. Значить, уже старьё.
В её голосе звучало неприкрытая уверенность, что она навсегда останется молодой, двадцатилетней девочкой. А я от её речей почувствовала себя ископаемым существом.
- Светочка, но и у тебя когда-то вырастет дочь, и тебе исполнится сорок лет, и что тогда?
- Мне никогда не исполнится сорок, я на вредной работе. При таких темпах жизни я не доживу до старости, - отмахнулась она от меня.
- Почему такая разочарованность в жизни? Откуда такие мрачные мысли? – удивилась я.
- Да куда не глянь, всюду нищета, всюду больные, обиженные люди. Нужно из сил выбиваться, чтобы жить хоть как-то прилично. Но где для этого найти работу? Вы думаете, что мне доставляет удовольствие стоять за прилавком целыми днями? Я не вижу, как растёт мой ребёнок, мой муж совсем забыл меня, скоро совсем не станет узнавать, потому что когда я прихожу домой, я падаю от усталости и засыпаю. А ему хочется поговорить, сходить в гости. Один он не пойдёт, а у меня нет никогда времени на всё это. Ребёнок и тот забыл меня, совсем не может играть со мной, только и бежит к бабушке, благо, что та не работает. Ну и откуда у меня могут быть радостные мысли? – спросила она меня. На её глазах заблестели слёзы.
– Мне ещё повезло, что я хоть сюда устроилась работать. Многие мои знакомые работают в городе, мотаются туда-сюда каждый день, столько времени тратят на дорогу. Или в городе нужно снимать квартиру, а это тоже стоит немалых денег. То, что заработают, всё идёт на оплату жилья. Скоро будем все как тот бомж, о котором вы спрашиваете.
Её речь не давала мне возможности вернуться к интересующему меня вопросу, но, слава Богу, она сама вернулась к больной теме.
- Света, я вам сочувствую от всей души. Я понимаю, как вам трудно приходится в жизни, но я, к сожалению, ничем не могу облегчить вашу участь. Только попытаюсь помочь тому несчастному человеку, - я указала пальцем на домик, где обитал Андрей.
Из трубы его домика вился дымок. Значит, он дома, никуда не ушёл. Готовит себе еду.
- А что ему, у него никого нет, нет никаких желаний, никакой цели в жизни. Его только бы подлечить, и всё у него будет хорошо.
- Вы же о нем ничего не знаете, а так говорите. А, может быть, у него есть жена, дети, или родители, которые не знают где он, что с ним. Возможно, ночами не спят от неизвестности.
- Может это и так, но ему-то всё равно! Раз он живёт тут один, значит, ему никто не нужен, - она стала терять терпение. Неизвестно, до чего мы с ней договорились бы, но в магазин вошла старушка, и я воспользовалась моментом, выскользнула за дверь. Пока я беседовала с продавщицей, братки уехали, получив свою дань.
Постояв у магазина, оглядев улицу, я направилась к калитке развалюхи. Вошла во двор, постучала в дверь маленькой веранды. Ответа не дождалась. Тогда постучала в окно. За стеклом показалось заросшее щетиной лицо. Мужчина махнул мне рукой, приглашая войти. Я потянула за ручку дверь, она открылась и я вошла.
На веранде было чисто, пол тщательно выметен, все стёкла были вставлены, хоть и из кусочков. Даже старенькая тюль висела на окнах.
Слева я увидела вторую дверь, открыла и её и вошла в маленькую кухню. У окна на табурете сидел мужчина. Андрей Чижов. На рынке он был в грязной и рваной одежде, а сейчас на нём были хоть и старенькие, но чистые рубашка и штаны. На одной ноге у него красовался обрезанный валенок, другая нога была замотана в чистую тряпку.
- Присаживайтесь, - пригласил он меня, подвигая ближе ко мне вторую табуретку.
Я села. Я не знала с чего начать разговор, что ему сказать в первую очередь. Чтобы не молчать, я протянула ему сумку с продуктами.
- Что это? – спросил он.
- Продукты, - ответила я. Голос мой задрожал, в горле пересохло.
- Зачем это? Кто вас послал? – в его голосе послышалась насторожённость.
- Меня послали от фонда милосердия, - принялась я сочинять на ходу небылицы. Я уже начинаю привыкать врать на каждом шагу, потому что боюсь попасть в сложную ситуацию, в которой можно и по шее получить. А мне этого ой как не хочется.
- И что? – упорно допрашивал меня сидящий передо мной мужчина. У меня всё ещё не получается назвать его Андреем, настолько тот, красивый и уверенный в себе майор был не похож на сидящего передо мной человека.
- К нам поступил сигнал, что тут живёт человек, который нуждается в медицинской помощи. Вот я и пришла проверить, не ложный ли сигнал.
- Тут никто не нуждается в помощи, - ответил мне Андрей.
- Как это не нуждается? – удивилась я. – У вас вон нога больная. Да и соседи говорили, что у вас проблема с ногой. Вы позволите мне осмотреть её?
- Ни к чему это, - отмахнулся он. – Ну болит нога, я сам лечу её, перевязки делаю, лопух прикладываю, от деда Василия остался сушёный.
- Это был хозяин этого домика? – спросила я, отвлекая Андрея от неприятной для него темы.
- Да, - ответил он мне. – Дед Василий был хорошим человеком, помогал мне во всём. Да помер недавно. Жалко мне его. А я тут остался, ведь у него тоже никого тут нет. Сын где-то далеко живёт. Если приедет и надумает домик продавать, то я уйду отсюда. Мешать не стану.
- И куда же вы тогда пойдёте? – с болью в сердце спросила я.
- А куда ноги поведут! Мир такой большой, думаю, мне место найдётся. Да и лето скоро, будет тепло, можно и на свежем воздухе ночевать.
В его голосе слышалась грусть. И, вместе с тем, он не унывал, не паниковал.
- Только вот ногу подлечу, и тогда мне ничего не страшно, - сделал он заключение.
Нет, нельзя его здесь оставлять! Надо срочно принимать меры!
- Так вы мне позволите осмотреть вашу ногу? – напомнила я о своём намерении.
- А чё на неё смотреть? Болит и болит - отмахнулся он от меня.
- Это плохо, что болит. Надо к врачу обратиться, - предложила я.
- Да туда же надо идти с документами. А их у меня нет. Украли. А где и когда – я не помню.
- В милицию обращались?
- Нет. Это бесполезно. Кто станет заниматься бездомным бомжом?- безнадёжно отмахнулся он.
- Где ваши родственники? Может они помогут вам? – настаивала я.
- Не помню…не знаю…может, где то и есть. Я не знаю об этом ничего.
- Где вы родились? Где жили раньше? Где работали?
- Помню, что это был большой город, там, где я работал. А где родился, где работал, не знаю.
- А семья? Жена? Дети?
Он долго молчал, потом ответил:
- Нет, не помню.
- Что случилось с вами? Отчего память потеряли?
- Я всегда был таким. Ничего я не терял, - отвернулся он к окну.
- А откуда у вас шрам на лице? – настаивала я.
- Шрам? – удивился он. Долго молчал, потом пожал плечами.
– Не помню.
Да, ситуация сложная. Дорогой мой, как же тебе помочь? Я знаю только одно: тебя нужно вытаскивать из этой жизни. Только вот как?
- Тогда, может, вы вспомните, как вас зовут?
- Все зовут по-разному. Кто зовёт Петром, кто Василием, кто Андреем. Я на любое имя откликаюсь.
Ужас! Кошмар!
- Раз вам всё равно, то можно, я буду называть вас Андреем? Вам это имя больше всех подходит.
- Ну что ж, Андрей, так Андрей. Мне всё равно. Только это имя мне кажется знакомым. А почему – не знаю.
- Вот и хорошо, что вы согласились,– обрадовалась я. В душе затеплилась надежда, что если часто называть его этим именем, то он начнёт хоть что-то вспоминать.
- Вы знаете, я так замерзла и устала, что нет сил куда-то идти. Давайте приготовим поесть, чаю напьёмся и спокойно поговорим?
Он снова пожал плечами. Поднялся с табурета, проковылял к топившейся печке, открыл дверцу и подбросил в топку нарубленный хворост. Печь довольно загудела, по кухне разливалось тепло. Я всегда любила, когда в доме топилась печь. Такое живое тепло от неё исходит! Так замечательно потрескивают в топке дрова!
Я быстро сняла курточку и шапку, стянула с кроссовок галоши. Сразу стало легче, потому что мне было жарко сидеть одетой. Я осмотрелась.
Кухонька маленькая, у окна притулился столик-тумба, накрытый чистой белой бумагой. В противоположном углу на лавке стоит пластиковое ведро с водой, прикрытое крышкой. Пол тоже подметён, но давно уже никто не касался его мокрой тряпкой.
Андрей открыл дверцу стола, достал кастрюлю. Из верхнего ящичка достал нож.
- Там, на веранде стоит картонный ящик. В нём немного картошки.
- Вот и хорошо, - обрадовалась я. – Сейчас суп наварим, наедимся. И жизнь станет веселее.
Он промолчал. Только следил за моими движениями.
Я быстро почистила картошку, покрошила её, залила кастрюлю водой и поставила на плиту, недовольно зашипевшую от капелек воды. Налила воды и в чайник с отколотой эмалью.
Когда вода закипела, я достала баночку консервов и подала её Андрею.
- Я не смогу открыть. Помогите мне.
Он ловко справился с заданием, я выложила содержимое баночки в кипящую воду, добавила соли.
- Эх, жалко, что нет лаврушечки! Такой вкусный суп получился бы, - пожалела я.
- Да уж, чего нет – того нет. Но и так будет неплохо, - отозвался мой подопечный.
Пока суп кипел, я сама залезла в стол, достала две надколотые тарелки, нашлись и погнутые алюминиевые ложки. Когда чайник закипел, я обдала посуду кипятком. Нарезала хлеб.
- А у меня ещё есть лук, - похвастался Андрей.
- Давайте и его сюда, добавим в суп, будет ароматнее и вкуснее.
Я старалась больше говорить, чтобы не упускать его из внимания. Мне это даётся нелегко, ведь я по натуре молчалива. Для меня не свойственно много говорить, но сейчас нужно было переступить через свои привычки, чтобы не потерять, не оборвать тоненькую ниточку нашего контакта.
Занимаясь приготовлением супа, я исподтишка наблюдала за сидящим мужчиной, и заметила, что он тоже присматривается ко мне. Изредка на его лице появлялась задумчивость, словно он пытался что-то вспомнить, потом покачивал головой, будто отгоняя мысли.
Он всматривался в меня тогда, когда я не смотрела на него, его взгляд оживал, в них появлялся вопрос. Когда я смотрела на него, он отводил взгляд, глаза его становились пустыми, ничего не выражающими.
Он пытается вспомнить хоть что-то! Моё появление заставило работать его мозг. Только бы не навредить! Только бы не навредить!
Мы сидели друг против друга и ели суп. Конечно, это не то, что я могу приготовить дома, со всеми приправами, но и этот неплох. Во всяком случае Чижов работал ложкой прилежно, бережно подставляя под неё кусочек хлеба. Отсутствием аппетита он не страдал. Так было всегда, во всяком случае с тех пор, как я с ним познакомилась.
Потом мы пили свежий чай, и всё время молчали. После обеда я засобиралась уходить. Мне нужно было вернуться в Омск и поднять на ноги всех наших общих знакомых. Перед уходом я спросила:
- Так вы покажите мне свою больную ногу?
Он криво усмехнулся.
- А надо ли? Ведь всё равно не вылечите.
- Зато я буду знать, какие лекарства привезти в следующий раз. Посоветуюсь со знакомым врачом и привезу.
- Вы что, собираетесь ещё приходить? – удивился он.
- Конечно! Теперь мы будем видеться часто.
- Я думаю, что это ни к чему. У вас итак заботы много, а тут ещё со мной надо возиться. Как вас зовут? – наконец-то спросил он.
- Меня зовут Тамара, - ответила я, внимательно наблюдая за его поведением.
При звуке моего имени он как-то дёрнулся, потом задумался, словно прислушиваясь к себе.
- Тамара. Тамара. Тамара…
- Ивановна, - подсказала я, вглядываясь в его лицо.
- « Ну вспомни меня, вспомни, прошу тебя, Чижов», - почти кричала я ему мысленно. Но он не вспомнил. Он забыл меня, как и всю свою прошлую жизнь. Что же с тобою приключилось, бравый майор Чижов?!!
Я вышла из его развалюхи, оставив Андрея одного, и отправилась на вокзал. Ноги мои еле передвигались, тело опутала сильная усталость. Хотелось вернуться в домик, где топилась печка, где было тепло, где был Андрей. И пусть он меня совсем не помнит, пусть он стал совсем другим человеком, но это был он, тот заботливый и верный товарищ. Даже в таком своём состоянии он притягивал к себе своей добротой.
Я шла и шла, ускоряя шаг, спешила быстрее сесть в электричку и мчаться в город. А уж там я никому не дам покоя, я вытащу его из этого состояния, приложу все силы, чтобы вернуть ему память.
Уже сидя в несущейся в сумерках к далёкому, освещённому огнями городу электричке, мне пришла мысль. Да такая, что я даже встрепенулась. А думалось мне о том, что возможно, так ему лучше. Вот только нужно подлечить ему ногу, выправить документы, отбить его у братков, устроить на работу, и оставить его в покое. Кто знает, что там у него случилось в той его жизни? Возможно, что что-то такое, от чего его мозг включил защитную реакцию и выключился, стерев из памяти всё, что он не в силах помнить.
Господи, Господи, что же делать? От всех этих мыслей можно самой свихнуться. Так, надо прекращать думать о Чижове. Вот вернусь домой, тогда буду думать.
Я с трудом вернулась в действительность. А она была неприглядной.
По вагону шла растрёпанная парочка с отёкшими от пьянки лицами, грязными и нетрезвыми. Эта парочка горланила песню, а впереди них шёл маленький мальчик и собирал в коробочку милостыню. Личико ребёнка было бледным, болезненным. Маленькие ручки, держащие коробку, были покрыты коростой. От всего этого мне стало плохо с сердцем. Я опустила в его коробку двадцать рублей и полезла в сумку за «Корвалментом». Сидящая напротив меня молодая женщина сочувственно спросила:
- Вам плохо?
- Ничего, сейчас всё пройдёт. Это вид мальчика так повлиял на меня. Не могу видеть, когда дети такие несчастные.
- Не рвите себе сердце, всё равно вы ничем ему не поможете, - посоветовала она.
- Но надо же что-то делать! Нельзя же так жить!
- И что вы предлагаете? – осведомилась она.
- Я не знаю, - тихо ответила я.
Благодаря своим больным суставам я редко выхожу в мир, я не вижу всех этих людских страданий. А сейчас я окунулась во весь ужас. И сердце моё не выдержало.