Второй
Второй. Тяжелее всего приходилось второму. На самом деле не первый, а именно второй был настоящим героем. Первый поднимался в атаку, потому, что он был командиром, потому, что он был офицером, потому, что он получил приказ в опечатанном сургучом конверте или по рации, он за это получал усиленный офицерский паёк, зарплату и премиальные, повышение по служебной лестнице и очередную звезду, да и в конце концов, его четыре года учили быть первым. Он сам выбрал свой путь. Второму подниматься было тяжелее. Он был простым солдатом, в прошлой жизни он был простым пекарем или студентом, художником или водителем. Именно ему не надо было спешить на эту смерть, потому, что ничего, кроме скупого солдатского пайка, сигарет и обновлённого боезапаса он после боя не получит. Его никто не помнил после победы, и его чаще, чем кого бы то ни было скашивала пулемётная очередь. Но именно после того, как он отвечая на призыв своего командира оттолкнувшись от бруствера бросал своё бренное тело с боевым кличем на этот клочок земли между своим и чужим окопом навстречу огню и воющей стали, это пространство превращалось в поле боя. А до этого этот участок, эта растянутая простыня земли между окопами, покрытая зелёной травой и украшенная полевыми цветами, был ничем не более, чем тиром, в котором первый играл всего лишь роль мишени. Поэтому первый был обязан своей жизнью второму. Всегда. Именно после второго появлялся третий, чётвёртый и подразделение приобретало свою структуру, свою плоть и мышцы, свою огневую мощь, остриё атаки и фланги, устремление к победе, моральный подъём, содружество орущих в восторге боя глоток и нажимающих на курок пальцев, превращалось в таран, несущийся со свистом и пробивающий тело врага, в разящий меч, разрубающий оппонента от плеча до седла, в водопад адреналина в крови и ручьи этой самой крови, обильно проливающейся на эту девственную простыню, на это поле боя, в результате чего и рождалась Победа. Одна на всех. Второй в отличие от первого всегда мог стать третьим, четвёртым или даже последним, ему просто не надо было спешить после первого, ведь тем самым он не нарушал солдатского долга, присяги, он всё ещё участвовал в атаке, просто шансов остаться в живых победителях у него в таком случае было больше. Но он оставался верен себе, он оставался вторым. И любой победе подразделение обязано этому второму.
Нури раздавил передними зубами стебелёк, и попробовал привкус. Потом взявшись за узел потянул травинку изо рта, выжимая сок и расплющивая её зубами. Скосил глаза и посмотрил на то, что получилось. Травинка приняла форму полусерпантина. Пожевал, прислушиваясь ко вкусу. Сплюнул вбок. Почесал висок, от чего до его собственного носа донёсся насыщенный запах мужских волос. «Кажется, начинаю пахнуть» - между делом подумал он. Подвигал спиной, почувствовав за спиной стенку окопа. Перебросил автомат в левую руку, провёл правую назад и сковырнул из стенки, за левой лопаткой камушек.
Откинул голову назад. Вспомнил, что земля грязная и отодвинулся. Подняв козырёк к небу, придвинул военную кепку на затылок, и снова прислонился затылком к стенке. Шепотом говорили справа, командир отняв у радиста наушники слушал эфир. Иногда пряжка автомата робко клацала об ствол.
Эта война отличалась от того, к чему его готовила его прошлая гражданская жизнь. Война не была лейтмотивом его прошлой жизни. Да, он вырос в той эпохе, когда мальчишки с замиранием духа смотрели военные фильмы, но просмотренные фильмы, увиденные плакаты, прочитанные книги, разговоры о войне в прошлом никак не накладывались на то, что он видел здесь. Никаких масштабных операций, когда армии и корпуса в едином порыве поднимались в атаку и встречный огонь косил целые дивизии и корпуса в считанные часы, а порой и минуты. Никаких танковых побоищ, когда десятки, а иногда сотни бронированных монстров мчались навстречу друг другу, поджигая друг друга на расстоянии и сшибаясь широкой грудью, сгибая стволы и выворачивая друг другу гусеницы. Никаких часовых артподготовок, когда сотни орудий извергая пламя, накрывали плацдармы вражьих армий, обрушивая на них тонны металла и тротила, выворачивая бетонные укрепления, доты и дзоты. Не было тут и воздушных сражений, когда вертливые истребители пытались прорваться к грузным бомбардировщикам со смертоносным грузом, а штурмовики отметав свои бомбы неслись навстречу друг другу, чтобы успеть с оставшимся топливом унести жизнь врага. Да, были здесь и танки, и самолёты, и орудия, были и убитые, и раненые, но что-то было не так. Может дело в размере? Масштабых войны? И да, и нет. Схожести было мало. Но он убеждался, что главное различие всё же было в другом. Наверно, в том, что ни одна из войн, о которых он знал, читал или слышал, не касалась его, его сверстников, родителей, соседей и бывших однокласников. Ни одна из прошлых войн не гладила своей закорузлой и смертоносной ладонью, не подкладывала в почтовые ящики официальные бумажки, не отрыгивала в лицо гарью жжёного пороха, не глушила автоматной очередью над ухом, не отбрасывала откатом орудий, не залезала холодом под одежду на постах, не натирала ноги обувью не в размер. А вот эта касалась, трогала их вживую, отбирая из их рядов вчерашних знакомых, хороших и не очень, образованных и тех, кто едва писал своё имя, подтянутых спортсменов и тучных интеллигентов, восемнадцатилетних парней и взрослых отцов семейства. Эта война скальпировала их детей, расстреливала больных стариков, брала в заложники и подвергала пыткам их самих, ставила им растяжки и рассыпала мины, ловила в перекрестье прицела, легко нажимала гашетку пулемётов, отпускала ударный боёк орудий и гаубиц, с полоборота заводила бронетенику и грузовики с живой силой. Люди, его люди, его народ, в конце концов, наивный и доверчивый по большому счёту, стоял замерев перед этой войной как перед неизбежностью, а она ходила перед ними и выбирала себе жертвы, протягивая пальцем «Ты, ты и ты. И ты тоже»;– останавливалась, и вытягиваясь в хорошо начищенных сапогах, с хлыстом за спиной, в пенсне и высокой фуражке продолжала, делая круговое движение кистью уже над целой семьёй «И вы все.» – и заметив растерянное лицо маленькой девочки и отказывающиеся верить в эту несправедливость глаза отца и матери с грудным ребёнком на руках, медленно и с достоинством переподтверждала «Да, именно, вы все», и шла дальше вдоль строя, останавливалась, чтобы снять пылинку с погона, косясь на собственное плечо, и как ни в чём не бывало продолжала свою медленную поступь. А Смерть шла рядом и угодливо записывала всех этих людей, не пропуская ни одного, не делая ошибок в заранее разлинованной толстой канцелярской книге Судьбы.
Он заметил, что сосед справа пристально смотрит налево, через него. Нури тоже наклонился и посмотрел туда же. Слева недавний призывник игрался с взрывателем гранаты. Шикнув Нури показал рукой, чтобы тот перестал. Сделав в шутку удивлённые глаза, новичок, тем не менее послушно убрал взрыватель в карман. Потом снова достал его и показал руками «Может в гранату ввинтить?». Нури отрицательно покачал рукой, мол, пока ещё не время. Чем позже молодой получит в руки оснащённую гранату, тем безопаснее, а значит и лучше.
Жара постепенно накаляла воздух и землю. Голод постепенно давал о себе знать. Окоп был старый, неглубокий и обсыпанный. Его построили ещё в начале событий и по нему невозможно было понять, кто его выкопал, наши или они. Скорее всего наши, заключил он мысленно, те строят более аккуратно. Он начал вытаскивать из под себя мелкие камни и бросать их перед собой, чтобы хоть чем-то себя занять. Часть взвода сидела тут, другая чуть поодаль, уже в другом гнезде. Весь второй взвод сидел за небольшой группой шелковиц, в небольшом овраге. Все ждали. Для поддержания атаки деревни, которая стояла в полукилометре должны были дать два БМП , а если повезёт, то и танк.
Большая часть роты состояла из добровольцев. А если сказать точнее, воюющее большинство состояло из добровольцев. Вновь прибывшие, частично отозванные из запаса, частично молодёжь призывного возраста, пока ещё не заплатили свою дань смертью и ранениями, входили в группу риска и поэтому старики их сторонились. Они пока ещё не прошли испытательный срок. Именно эта часть воюющей братии несла самые большие потери, как по собственной невнимательности, так и во время боевых действий. Они чаще взрывались на минах, их чаще подстреливали снайперы, они чаще умирали от кровопотерь, не умея наложить правильно давящую повязку или отсечь ампутированную конечность до конца, подхватывали дизентерию, застужались на постах, на постах же засыпали, часто становясь жертвой вражеских лазутчиков. Именно они не могли найти укрытия, если захлёбывалась атака и роте приходилось ложиться прямо посередине поля, первыми поворачивались к врагу спиной и бежали во весь рост к своим окопам, бросая оружие, не умели прятаться, удивлённо рассматривали первых раненных и убитых рядом, застывая и превращаясь в удобную мишень для врага. Это их убивало собственное почти детское любопытство: глянуть на взрыв собственной гранаты или же открыть дверь во вновь занятой деревне, от чего часто срабатывала ловушка с гранатой или миной.
Нури вспомнил себя, ещё совсем недавно, когда он также удивился, услышав звук разбитого стакана, когда он открыл дверь. Но он не был новичком и просто успел среагировать, потому, что уже слышал об этих ловушках. Гранаты в стаканах, их устанавливали на дверных косяках и в момент когда дверь открывалась, стакан просто падал на землю и разбивался, освобождая взрыватель. Психологически человек реагировал на звук разбитого стакана, как на нечто мирное, просто звук бьющейся домашней посуды на кухне, а когда смертоносный огонь накрывал его, было уже поздно.
Он не любил ходить по домам. Даже в деревнях, которые они освобождали или занимали большой кровью и он, как солдат имел все права на военный трофей. Разве что, когда они были голодны. Армянские дома как правило изобиловали съестными запасами, домашними консервами, сухими крупами, а что было более ценным для солдат, так это домашняя водка или настойки.
Нури почувствовал за спиной вибрацию. Чуть заметную. Надо посмотреть, но как? Он свистнул правому флангу, человеку, который мог подняться по пояс, без страха быть подстреленным снайпером, так как прямо перед ним стояло дерево. Командир оторвавшись от наушников тоже смотрел на правофлангового. Тот встал, оглянулся, потом наклоняясь, почти на четверенках побежал к командиру. Нури напряг слух. «Командир, это БМПшки. Кажется наши». Командир побежал на правый фланг, к дереву. Взглянул. Нури передёрнул затвор и зашипел молодому, показывая «Ввинчивай взрыватели». Ребята начали двигаться. Гордо подняв атлетическую армированную грудь на холм забрался БМП. Командир побежал ему навстречу, и помахал рукой, чтобы тот остановился. Было явно, что появление БМП без предварительного уведомления по рации было неожиданным для командира. За первым БМП шёл второй. Из башни высунулся человек в шлемофоне и показал рукой в сторону деревни и не останавливаясь объехал командира, а потом и людей в окопе. После этого он направился к деревне. Пройдя почти по его следу, второй БМП также вышел на пространство перед окопами и запылил, стараясь рассредоточиться. Командир бежал обратно к окопу, ругаясь и хлопая себя по бедру: «Ну что, блин, с такими тупицами сделаешь. То они опаздывают на полдня, то на свою смерть спешат». Он крикнул взводному за шелковицами: «Поднимай взвод!». БМП оторвавшись на пару десятков метров решило дождаться пехоту и замедлило ход. Командир крикнул: «Вставайте, вперёд, а то их сейчас подобьют к такой-то матери!». Сказал и перемахнул через окоп, мельком взглянув на Нури. Нури понял его взляд, успел напялить каску поверх кепки – опять её после боя два часа разглаживать – и крикнув «Йа-Аллах!», метнулся вперёд. Тут же поднялся пулемётчик, слева бросился новичок с горящим интересом к первому бою, и постепенно подразделение вступило в бой. Позади всех бежал гранатомётчик, с гранатомётом за плечом, рядом с ним положенный по штату помощник, за спиной которого были видны перекрещенные гранаты. Ухнул короткой пушкой первый БМП, и тут же следом забился сердцем боя пулемёт. «Чёрт, куда он стреляет? Устрашает, наверно. А чего второй молчит?» - подумалось ему.
Солдату на поле боя начинает везти, когда он засекает огневые точки врага. Смешная, скудная удача, но лучше, чем если огонь открывают прямо по тебе, когда до вражьих позиций остаётся метров сто-двести. С такого расстояния из современного стрелкового оружия стреляется почти в упор, даже не меняя прицельную планку на шкале дальностей. Сегодня удача обещала быть на их стороне, потому, что армяне открыли огонь почти сразу. «Сейчас должны начать работать их миномёты. Если, конечно, они у них есть» - мысли сами лезли в голову. Огонь шёл с нескольких направлений, но пока не плотный. Частично Нури прикрывался корпусом идущего впереди БМП. Запах отработанной солярки, раздавленных растений и пыли забивался в самые ноздри. Атака длилась секунды, но сердце уже начало заходиться и дыхания не хватало. В голову опять залезла неуместная мысль «А что бы подумала обо мне девочки, увидь она меня сейчас?»
***
Нури работал на приёмной в больнице. Вернее на входе в больницу. Охранником. В ночное время. А днём учился. На физкультурном. Посредственно учился. Не по душе ему было учиться на учителя физкультуры. Украдкой читал стихи. Это ему нравилось больше. Иногда деклалировал. Чаще про себя. Очень редко на людях. По вечерам, когда уже заканчивались приёмные часы, и медперсонал садился ужинать, его приглашали за стол. Обычно медсёстры и санитарки. Правда было немного неудобно, каждый раз вскакивать из-за стола и бежать на стук позднего посетителя, но за столом было хоть какое-то общение. Врачи с ними не садились, да он и сам держал с ними почтительную дистанцию. Они изредка появлялись, чтобы выпить чаю, но никогда не ужинали со средним и младшим персоналом. Чуть позже Нури узнал, что он тоже младший персонал. Охранник, вроде, но персонал. Звучит научно, и что греха таить, Нури так нравилось больше, чем охранник.
Нури знал, как держаться в компании с девушками, да и чаще он был единственным мужчиной за столом. Был ещё и Азад, парень из Ленкорани, который подрабатывал фельшером, но он был себе на уме, и покушав уходил читать книги или готовиться к экзамену. А Нури оставался с девушками. Ему нравилось окружение женщин, он мог быть с ними откровенным, женщины не стали бы потешаться над его увлечением лирикой, не осуждали, когда он порой увлекался сентиментальными признаниями вслух. Он нравился девушкам. Некоторым. Некоторые нравились ему.
Работала там девушка. Рася. Полное имя Разия. Начитанная была. В семье у неё не всё было благополучно, отец ушёл из семьи. Мать почему-то из-за отсутствия отца вела себя достаточно вспыльчиво. Как-то она призналась Нури, что возможно ей не хватает мужской ласки. Или по простому секса. Кроме Раси в семье у неё были ещё две сестры. Младше её. Но работала она одна. Даже мать не работала. Ей было тяжело. Она была красивая. Светлая чистая кожа, каштановые волосы. Рася была близорукой, но очки одевала только когда нужно было по работе – набрать что-то в шприц или поймать вену больного – или что-то прочитать. И поэтому её близорукий взгляд придавал её лицу необъяснимый шарм, какую-то готовность быть обиженной, и поэтому внутри возникало желание заступиться за неё. Она нравилась доктору Габибу. Габиб был беженцем, оставившим свой дом в Губадлы, но при этом у него был такой сильный покровитель в верхних эшелонах власти, что несмотря на не очень глубокие знания, если не сказать их почти полное отсутствие, вытащить его из этого достаточно элитного медицинского подразделения республиканского значения, никто не мог. Габиб был холост и имел самые серьёзные намерения на счёт Раси. Но Расе он не нравился. Она любила Нури. Сам того не замечая, Нури оказывался постоянно в одной смене с Расей. Он не мог знать, что Рася сама просила старшую медсестру составлять график таким образом, чтобы он совпадал с графиком Нури. Но Нури не тянуло к Расе. Да, она была красивая, намного красивее, чем все девушки, которых он встречал в своей жизни. Кроме этого, она была очень начитанной, что ему тоже очень нравилось. Но у Раси не было той врождённой природной способности некоторых сильных женщин, которым удаётся придать своим чувствам и увлечениям заметную, и что самое главное привлекательную форму. Вроде бы у неё было всё, что нужно женщине, чтобы быть успешной, и в то же самое время, чего-то не хватало. Она старалась быть ближе к Нури, хотя и стеснялась этого, часто краснела. При этом у неё совсем не было постыдных намерений и поэтому она могла запросто спуститься к нему дежурку. Просто так, чтобы позвать попить чаю или поговорить. Так продолжалась, пока к ним не пришла Нара. Вообще-то её звали Нигяр, но почему-то все к ней обращались: Нара. Нара не была красивой, не настолько красивой, как Рася: крупный нос, смуглое лицо, мелкие глаза. Но она посещала профессиональный кружок танца и у неё было красивое, сильное и гибкое тело. У неё были красивые, прямые плотные волосы, которые падали ей на плечи, и каждый раз, когда Нури проходил мимо, от них поднимался запах неизвестных ему благовоний. Это не был запах духов, не был запах шампуня. Тонкий аромат цветов в неизвестной пропорции, дурманили сознание. Зубы у неё были некрупные, но белоснежные из-за внимательного ухода.
Была у Нары одна черта характера: она привыкла брать то, что ей было нужно. Вернее, что ей нравилось. Это касалось всего, и в том числе и мужчин. Она заметила, что Нури пользуются неким успехом у девушек больницы, и с охотой включилась в эту игру. Пронзительные и откровенные взгляды её чёрных глаз испытывали Нури вечерами, когда он сидел в кругу девушек. Она смотрела на него с улыбкой, охотно смеялась его шуткам, старалась сама ухаживать за ним за столом. Подходила летняя пора, и она была первой и пока ещё единственной из женщин отдела, кто перестал под обязательным медицинским халатом одевать одежду. Пользуясь ночной сменой, она брала на дежурства самые короткие свои халаты, и Нури с удовольствием рассматривал её аккуратные гладкие бёдра. Но он всё равно не решался перейти рубеж и прикоснуться к ней, пока в один прекрасный день, когда он стоял оперевшись на стул, он не почувствовал её руку на своей. Она положила руку как бы нечаянно, но не стала убирать, а даже немного сжала его кисть своими тонкими сильными пальцами. Нури понял к чему всё это идёт, и в душе решил не противиться естественному ходу событий. Потом уже, спустя несколько дней, она попросил девочек размять ей позвоночник. Прямо на кухне, где они ужинали. Не понравилось. Повернулась к Нури «Может ты?». Вызов? Он поднял перчатку. Он попросил её облокотиться об спинку стула и придать позвоночнику горизонтальное положение. Одну руку опустил под живот, чтобы поддержать тело, а другой нажал на спину. Хрустнуло. «Как хорошо» - отозвалась Нара, не поднимаясь. Девочки вокруг начали пересмеиваться. Нури сместил руку и незаметно взял Нару за грудь. Она хихикнула и взвилась в воздух и... снова вернулась в исходное положение. Нури убрал руку, потому, что понимал, что шутка и их заигрывания немного затянулись. Но именно с этого момента началось их сближение. Он учил её целоваться и она наутро показывало синяки на своей губе и языке: «Посмотри, что ты сделал?». Он отшучивался. На следующем дежурстве она возвращалась и заигрывала с ним снова. Не грубо, не настойчиво, но напористо. Ему нравилась эта игра. Как-то раз она вошла в комнату, где он был один. Закрыла за собой дверь.
- Нури...
- Да?
- Я хочу раздеться... для тебя... прямо здесь... прямо сейчас
- Ты с ума сошла! А если кто зайдёт?
- Запру дверь, никто не зайдёт.
Он на всякий случай, боясь собственной реакции отошёл чуть дальше, глянул в окно и понял, что мало того, что она сошла с ума, что и он не лучше. Она смотрела ему прямо в глаза, и медленно стягивала с себя халат. Поднимая и опуская его, она подняла его до уровня своего неглиже, розового, полупрозрачного, через который виделся таинственный тёмный треугольник, при виде которого у любого полноценного мужчины кровь приливает к голове. Нури был таким же мужчиной, и всё равно он пытался не терять глаза Нары. Вскоре она сняла халат через голову и Нара предстала перед ним в первозданной красоте почти обнажённый женщины, в крови которой играла недетская страсть. Он подошёл к ней и попытался откинуть брительку от бюстгалтера. Нара сказала «У тебя слишком трезвый взгляд и ты даже не попытался меня поцеловать» и отвела его руку. Дурацкое положение, и он не знал как из него выходить: то ли проявить напор, то ли уступить и велеть ей одеваться. Провидение было благосклонно в тот вечер, причём к ним обоим. За дверью послышалась возня, и Нара быстро накинула халат.
Странно было то, что Рася при всём при этом присутствовала и, казалось, что не противилась их отношениям. Более того, она дружила с Нарой и часто рассказывала ему о достоинствах Нары. А может и ей о нём рассказывала.
Как-то раз, Нара отозвала Нури в сторону и совсем не присущим ей серьёзным голосом сказала ему:
- Ты знаешь, мне Рася рассказывала о тебе. Оказывается ты умеешь декларировать стихи. Красивые. А мне ты их никогда не читал.
- Как-то не получалось.
- А ещё она сказала, что ты начитанный.
- Ну, разве что по сравнению с кем-то. Да и... по настоящему начитанный не учился бы в физкультурном и не работал охранником.
- Разве это критерий? Человеческое достоинство не определяется занимаемой должностью или полученным образованием.
- А чем оно определяется?
- Самим человеческим достоинством.
Он улыбнулся и взяв её за талию потянул к себе. Влажные губы пахли клубникой. Нара научилась целоваться и уже умела отвечать на поцелуи. Он прошептал ей на ухо: «Я люблю тебя».
Кажется, Нури был каким-то отвлечённым мужским символом, и хотя между девушками было соперничество, не было ревности, проявляемой в заявленных правах на него. Отношения жили в одном дне, и никто не строил планов на завтра. Каждая из них, и Рася и Нара действовали на своё усмотрение и не позволяли чувствам выплёскиваться на работу или отношения. Девушки продолжали встречаться между собой на посиделках, днях рождениях, и делились впоследствии впечатлениями с Нури.
Ситуация немного поменялась, когда они узнали о решении Нури уйти добровольцем на фронт. Как-то вечером, после ужина, Рася позвала его на откровенную беседу:
- Нам надо поговорить. Наедине.
- Да, конечно.
- Не здесь. Пойдём к тебе.
Нара была на том же дежурстве, но никак не отреагировала на них, покинувших кухню. После того, как они пришли в дежурку Нури, Рася закрыла за собой дверь, и стала опершись на неё. Облизав высохшие губы, она поднесла руку тыльной стороной ко рту. Она явно нервничала. Нури прервал молчание:
- Я сяду?
- Да, конечно. Я вот о чём хотела с тобой поговорить.
Он пригласил её к продолжению, утвердительно покачав головой.
- Что ты думаешь обо мне, Нури?
- Много чего хорошего.
- А как ты ко мне относишься?
Он задумался
- Ну ты спросила.
- Я поставила тебя в тупик?
-Нет, не то, чтобы поставила в тупик, - зачесалась голова. Голова, а вернее корни волос, имеют обыкновение всегда чесаться в самый неподходящий момент. – Я к тебе хорошо отношусь, Рася.
- Насколько хорошо?
- Очень хорошо.
- Нури, ты прекрасно понимаешь о чём я спрашиваю. Не надо уходить от ответа. Ты меня совсем не хочешь?
- Что ты, Рася? Ты одна из самых красивых девушек, которых я когда-то встречал.
- Я не требую от тебя замужества. Ни сейчас, ни когда-либо не потребую. И даже не попрошу.
Он подошёл к ней. Близко. Она продолжала стоять, опёршись телом на руки за спиной, и даже не попыталась поменять позу. Просто отвернула голову чуть в сторону и вниз. Он прикоснулся к ней правой рукой. К лицу. Чувствовалась, что она была смущена, но терпеливо ждала. Он остановился, что-то сдерживало его. Он опёрся об стену рядом с ней. Она заговорила и только провидению было известно, как тяжело ей приходилось:
- Мама хочет сдать вторую квартиру. Пока она пустая. Ключи у меня. Я хочу увидеться с тобой там.
- Рася, ты потом будешь жалеть об этом.
- Я не буду. Главное, чтобы ты не жалел.
- Мы вернёмся к этой беседе... через несколько лет.
Она тихо открыла дверь и вышла.
У Нури намечалось последнее дежурство. Девушки знали это и у них намечалось некое подобие проводов Нури. Спиртного не было. Или почти не было. Маленькая бутылочка местного коньяка, которую принесла Нара, была не в счёт.
После ужина, Нара подошла к Нури: «Я хочу станцевать для тебя. Пойдём». Возможно, она хотела сделать это только для Нури, но тут подошла Рася, и Нури повернулся к Наре:
- Можно, Рася тоже будет с нами?
- Да, конечно.
Была одна из последних ночей весны 1992-года. Во дворике больницы, сидел парень. Рядом с ним, вплотную, положив голову ему на плечо сидела девушка. Играл магнитофон, и маленькая, страстная девушка исполняла танец огня. Это было последнее, что осталось в памяти у Нури о гражданской жизни.