Мальчик рос в шахтерском поселке. ПГС - поселок городского типа, так это
называлось. Отец у него был шахтер, а мама у него была врачом. Шахтеров в
поселке было много, а вот врачей, кроме мамы, не было, она была такая
единственная. Жили они в финском домике, не спрашивайте, почему этот дом на две
семьи звался финским, так он звался, и всех делов. У них был огород и домашняя
скотина, куры, кролики, хотя, какая это скотина, вот свиньи, которые тоже были,
были скотиной, хотя, тоже, почему это вдруг их называли скотиной, но это не
важно, важно то, что они были. И сколько мальчик себя помнил, столько его
окружали домашние животные, люди ведь тоже домашние животные, правда ведь? Ну
вот. Иногда, отчего-то это было зимой, или это просто запомнилось мальчику, он
помогал бабушке вывозить помои от детского сада. Помои были в огромном баке, это
были объедки после детей, с корками хлеба сверху, они везли этот бак на санках,
от бака поднимался пар, на боку бака были красные буквы, мальчик был брезглив и
избегал контакта с содержимым, поэтому он тянул санки, а бабушка придерживала
бак. Это был корм для их свиней. Еще свиньи ели вареную картошку. Рано утром
бабушка варила свиньям еду из картошки и помоев, туда еще потом добавляли
комбикорм, потом мальчик помогал бабушке тащить варево к стайке, где находились
эти свиньи, которые никак не могли дождаться, когда их уже будут кормить, они
хрюкали, привизгивали и возились в своем остро пахнущем логове, откуда
настойчиво и надежно тянуло жизнью. Когда варево остывало, это занимало время,
несмотря на мороз, мальчик хорошо помнил, как визги свиней становились громче и
настойчивей, что приводило к дискуссии среди домашних, не пора ли уже дать
скотине поесть, чтобы эти визги уже прекратились, в этих дискуссиях всегда
побеждала бабушка, которая следила за тем, чтобы свиньи не сожгли себе все нутро
этим горячим варевом и терпеливо дожидалась, когда свинячья еда остынет. Потом
они с бабушкой шли к стайке, бак был очень тяжелый, теперь уже бабушка была
впереди, тащила его на санках, мальчик помогал сзади, прикосновение к краям бака,
уже не вызывало у него отвращения, помои волшебным образом превращались в еду,
они снова отворяли загадочное пахучее темное обиталище и вываливали содержимое
бака в продолговатую деревянную кормушку, у которой нетерпеливо и суетливо
толкались голодные свиньи. Главным в этой животной семье был Борька, боров с
белесыми ресницами, он просто рыл землю своим подвижным живым розовым пятачком,
пытаясь добраться до еды, но свиней от колоды с едой отделяла специальная доска,
свиньи отчаянно, но уже очень довольно хрюкали, толкаясь и напирая. Бабушка
деревянной лопаткой равномерно распределяла корм по кормушке, досыпала туда
комбикорма, и, о чудо!, убирала наконец доску, движение животных достигало
своего максимума, они мгновенно окунали свои рыла в еду и начинали пировать,
если и можно звуками выразить счастье, то это были те самые звуки чавканья и
удовлетворенного похрюкивания, которые сопровождали трапезу. Свиньи занимались
своим делом убежденно увлеченно и сосредоточенно, боров каким то образом успевал
вклиниваться то тут, то там, пытаясь сожрать всё и сразу, стараясь, это было
отчетливо видно, отогнать подруг от корма, но не мог сам от него оторваться, ему
не хватало ширины, чтобы занять всю длину этой колоды, видно было, как он
удивлен и огорчен тем, что ему приходится жрать рядом и вместе с простым народом,
на его морде, каким-то неуловимым образом проявлялось изумление, обида,
покорность судьбе и непонимание людских законов, но, несмотря на занятость этими
переживаниями, он ухитрялся действительно пожрать везде, успев помешать всем и
каждому, но, похоже, никто на него не обижался. Поев и и обследовав каждый
сантиметр влажного дна колоды свиньи, получив несколько последних тычков от
Борьки, разваливались в задней части своего обиталища, все затихало, доска
водворялось на свое место, и мальчик, бабушка никогда не задерживалась больше,
чем было необходимо, затворив стайку, возвращался в дом. Дорога к дому проходила
по краю огорода, к концу зимы это уже была не тропинка, а настоящая траншея, в
некоторых местах края её возвышались до уровня мальчиковых глаз, но,
возвращаться было легко, бак был пустой, мальчик частенько задерживался,
рассматривая края-стенки тропинки-траншеи, на которых можно было прочесть
историю снегопадов текущей зимы. Вообще, зима в жизни мальчика занимала много
места, зимы было много, как много было снега и много было ночи и много было
холода. Было много и солнца, было много тепла, много сверкания солнца на снеге и
скрипа снега под ногами и много пара изо рта. И вообще, всего было много, много
взрослых, много собак, много животных, много любви и заботы, и много труда, но
труда было много летом, а зимой у мальчика было много, очень много, изумительно
много книг. Книги стояли в шкафах и на полках, их было много, и что самое
главное, их можно было читать сколько угодно, многие книги можно было брать
домой, остальные можно было читать на месте, мальчик использовал оба способа,
вообще можно сказать, он только и делал, что читал, все остальное было другим,
побочным, необходимым, но не таким интересным, как книги. Хотя нет. Некоторые
вещи в жизни были почти такими же интересными, как и книги, только книги всегда
выигрывали, потому что они не были таким жуткими и опасными, как то, что было
интересно в жизни. Книги. Книги. Книги. Младший брат. Еще у мальчика был младший
брат. Он не был таким интересным, он вообще не был интересным, но его нужно было
возить в ясли, это происходило ночью, вообще-то это бывало по утрам, но это было
все равно, что ночью, бабушка укутывала обоих до такой степени, что для обзора
оставалась только треугольная щель в шерстяном платке, который был такой большой,
что дважды поверх пальто огибал тело мальчика и завязывался на животе, младший
брат на санках был упакован аналогичным образом и лишь хрупкий звонкий пар от
его дыхания выдавал живое на санках. Снег звенел под ногами мальчика, повизгивал
под полозьями санок, пар от их дыхания и от дыхания прохожих был живуч и видим в
темно синей прозрачности утра, особенно много пара было на автобусной станции,
которая пахла запахом старых кожаных перчаток пропитанных бензином, этот запах
мальчик ненавидел, его всегда тошнило и рвало в автобусах. Всего этого мальчик
не осознавал, он тащил санки мимо, иной раз оборачиваясь на брата, дышит ли,
потом все кончалось теплом и светом яслей, где он освобождался от своего груза,
и, налегке, санки оставались в яслях возвращался домой, ему никогда не удавалсь
запомнить путь домой, впрочем, он об этом и не задумывался, в его жизни тогда
совсем не было прошлого, все происходило всегда, везде и сразу, и не было
причины задумываться и прекращать жить. Мальчик и жил, а что еще ему оставалось?
Автор тоже жил, и тоже был мальчиком, и в жизни его тоже были книги, но о книгах
потом, да и хватит уже идти на поводу у автора, мне вот тоже хочется рассказать
кое что, что всплывает в памяти, когда я читаю о мальчике, и хотя никому это не
интересно, я расскажу. Однажды, я лег спать с немытыми ногами. Я уже уснул,
когда отец вернулся с работы и разбудил меня, я был в полной уверенности в том,
что мне предстоит наказание за мою забывчивость, но отец разбудил меня и не
проверив, помыл ли я ноги, велел быстро одеваться. Радость моя была безмерной,
дело было не в грязных ногах. Мы сели на мотоцикл и отец погнал к выезду из
городка. Был вечер, но было еще очень светло, издалека было видно, как множество
людей собралось на дороге, около большой поляны, на которой во множестве росли
огоньки, это такие сибирские цветы, их собирают, когда они появляются, вообще в
сибири самые скромные цветы бывают отчего то очень красивыми. Люди не собирали
цветы, они молча смотрели, как на поляне паслась лосиная семья, огромный лось,
несколько лосих поменьше и двое лосят. Люди смотрели на их занятие, среди людей
было несколько человек с ружьями, человек с ружьем вообще часто встречался в
нашей местности, но, как видно, никому и в голову не приходило смотреть на лосей,
как на добычу, заходящее солнце било в рыжие лосинные бока, лосята светились на
солнце, цветы светились на солнце, люди молчали. Я очень хорошо помню, что никто
ничего не говорил, похоже, красота этой картины лишила всех дара речи. Животные
не обращали на людей никакого внимания, просто наступил момент, когда солнце
перестало высвечивать поляну и лоси ушли. Люди некоторое время постояли и начали
разъезжаться, отец нарвал букет огоньков и мы тоже уехали домой. И, как и
мальчик, я тоже совершенно не помню дорогу домой и что было, когда мы туда
попали, но ноги я видимо, тогда точно вымыл...