глава 9. ВСТРЕЧИ И РАССТАВАНИЯ
Я с тобою не ласков немного,
И шучу, и смеюсь, не любя,
И в глазах голубых с поволокой
Не тебя я ищу, не тебя.
Ты лишь отблеск зари отсветившей,
Что горела когда-то огнём.
Я сумел бы уйти, не простившись,
Но не так одиноко вдвоём.
У тёплого моря буйствовала весна. Эдуард Доронин отдыхал здесь уже вторую неделю. Большой сезон ещё не начался, но народ прибывал с каждым днём. Круглосуточно каждые несколько минут в аэропорту садились и взлетали самолёты, привозя сюда с северных сторон всё больше отдыхающих.
Распорядок дня у него был самый примитивный: подъём, если хотелось вставать, завтрак, потом, лёжа на кровати, как и подобает бездельнику, чтение газет, которые он в изобилии накупал в киоске пансионата. После обеда, когда прогревался воздух и вода, уходил к морю. Но вода была ещё холодной, и желающих плавать находилось мало. Почти все валялись на берегу, греясь под лучами ядовитого и коварного южного солнца. Кое-кто из северян уже выглядел так, будто их поджаривали на костре. Эти лежали теперь только в тени.
Часа четыре Эдуард проводил на пляже, лёжа на жёстком и неудобном деревянном лежаке, пару раз делая небольшие заплывы, чем и обращал на себя повышенное внимание присутствующих. Всем было интересно, кто это лезет в такую холодную воду? Потом, затягиваясь сигаретой (тут и не хочешь - закуришь), лениво обозревал окрестности сквозь тёмные очки. Время от времени голова его делала повороты влево вправо, словно антенна курсового локатора. В мельтешивших окрест женщинах он пытался определить холостячек. Но в поле зрения попадались то матери с детьми, то женщины, сопровождаемые мужчинами, или - совсем плохо - молодящиеся дамы с размытыми неопределёнными формами. Два дня назад одна такая подкатила на пляже, защебетала, зачирикала о скуке, о холодном море и что ей самой холодно в этих южных краях. А потом сказала, что не прочь бы и поразвлечься. Эдуард поднялся с лежака, сверху вниз оценивающе осмотрел собеседницу - явно за сорок, а туда же, да и ликом страшновата. Не менее холодным голосом, чем вода в море, пояснил ей, что приехал сюда не развлекаться, а выполнять спецзадание КГБ. Дама отпрянула, а он поспешил нырнуть в набежавшую волну.
Вчера, правда, мимо сидевшего в раздумье Эдуарда прошла прехорошенькая девушка, имея на себе из одежды один купальник. Если, конечно, это можно назвать купальником. Он совсем было перестроился в режим «сопровождение», но вовремя заметил ждавшего её у волнореза мужчину. Облом!
Нет, отдых определенно не складывался. Он никак не мог настроиться на ничегонеделанье. Отчасти оттого, что отдых этот был скорее вынужденным, чем запланированным, а в основном потому, что не покидали мысли: как всё дальше сложится на работе? Ведь вполне возможно, что снова пересадят в правое кресло второго пилота. Вспомнят все старые прегрешения, да и развод с женой могут сюда присовокупить. Хотя, нет. Они же официально не разведены, да и перестройка даёт себя знать. Не лезут теперь парткомы и комсомольцы в семейные дела.
Боль от неудачно сложившейся семейной жизни уже притупилась, он смирился с этой неизбежностью и воспринимал всё происшедшее так, как будто это и не с ним случилось, а с каким-то знакомым, которому он от души сочувствует.
Он часто с теплотой в груди вспоминал Герарда Васина, сумевшего сдержать его от неминуемого срыва. С полным безразличием к себе и окружающим он катился по наклонной плоскости, и не было рядом ни отца, ни матери - светлая им память - ни друзей-товарищей, которые могли бы помочь. Не делом - как тут поможешь - словом добрым. Конечно, друзья сочувствовали и... наливали. Пей, пройдёт! Но для них водка - баловство в свободное время, для него - яд. Он и за руль машины начал садиться поддатым, чего раньше никогда себе не позволял. И в дорожное происшествие попал в таком же виде. Виноват, правда, был не он, а какой-то начинающий водитель, перепутавший педаль тормоза и газа и вкативший ему в багажник на глазах инспектора ГАИ. Права ему на второй день отдали (знали, чей он зять). Сам начальник областной ГАИ с ним беседовал. Но что ГАИ, тут, считай, жизнь наперекосяк пошла, а ему за какие-то 100 грамм морали читают.
В таких случаях нужна человеку рядом сильная, цельная личность. Герард Васин таковой и стал. Не замполит, не командир эскадрильи, а рядовой пилот-инструктор. Что-то было бы с ним, если б не Васин?
Да, отдых не складывался. Вечера Доронин проводил в холле у телевизора, потом сидел на балконе и курил, слушая монотонный шум ночного прибоя. И решал, оставаться ли ему ещё здесь или ехать на родину, на могилу родителей. Ну а оттуда уже в Бронск. Но выходило, что там, на родине, ему вполне хватит двух дней. А что дальше? Что ему делать на родине, где никого из родных не осталось целых две недели? Всё-таки зря он не поехал сюда на машине. В дороге бы и время быстрее прошло.
Сегодня по телевизору ничего хорошего не было, и он решил прогуляться к берегу моря. Из близкого посёлка доносились звуки оркестра. Он вспомнил, утром говорил сосед по столику за завтраком: в посёлке есть открытая эстрада. Вдоль берега, не спеша, направился на звуки музыки. Рядом лениво плескалось море. От ног Эдуарда до самого горизонта протянулась мерцающая зыбкая лунная дорожка. Она зачаровывала, гипнотизировала. Море! Оно красиво в любую погоду, а ночью ещё и таинственно. Вот и сейчас оно, кажется, вздыхает, как живое существо, плавно вздымая и опуская свою грудь. Это зыбь. Глядя на море, почему-то остро ощущаешь своё короткое пребывание на этой земле и вечность этого плескающегося у ног существа. Оно также плескалось миллионы, десятки миллионов лет назад. Какая чудовищная несправедливость между этой вечностью и мгновенным росчерком . человеческой жизни!
Эдуарду почему-то вдруг стало жаль себя. Вот не будет его, не будет никого из ныне живущих, а море будет так же плескаться, безразличное к смене поколений, эпох, веков. Чёрт возьми, какой-то ворон больше живёт! Несправедливо.
Танцевальной площадки, как таковой, не было. На свободном пятачке расположился оркестр, каких много в этих краях, рядом топтались танцующие пары. Собственно таковых было немного, те, кто постарше. А основной контингент - местная молодёжь - изображала нечто, на танцы мало похожее. Она вихлялась, извивалась, кричала, визжала и дёргалась.
Любимый танец Эдуарда - танго, но вряд ли эти доморощенные музыканты такое играют.
- Да, не очень-то тут потанцуешь, - сказал Эдуард стоявшему рядом мужчине.
- Музыка не та, - согласился тот.
- Они не только это играют.
Доронин повернулся на голос. В тени дерева, прижавшись спиной к стволу, стояла девушка. Одна. Кажется, хорошенькая. Руки она сунула под кофту, сложив их на груди.
- Вы же у моря, - пояснила она. - А танго «Катятся волны» здесь играют по всему побережью.
- Действительно, как я забыл, - согласился он.- Вот тогда мы с вами и потанцуем.
- Я танцую только нормальные танцы.
- Я про это и говорю.
Он адаптировался к темноте и лучше рассмотрел соседку. Чёрт, красива! Но одна ли? Нет, таких красивых не отпускают одних. Хотя, рядом никого нет.
- Уже неделю живу тут, а сюда пришёл первый раз, - сказал он, пытаясь как-то поддержать разговор.
- Я тоже тут первый раз.
- У нас много общего, - заключил Доронин.
Девушка оценила шутку и улыбнулась:
- Вы поразительно проницательны! Однако скучновато здесь.
- Я же говорю, что у нас много общего. Мне тоже здесь не нравится. А вы... одна тут?
Незнакомка развела руки под кофтой в стороны, повела головой влево вправо и пожала плечами: мол, видишь, ежу понятно, что одна. И так это мило и непосредственно у ней получилось, что Эдуард приободрился и нагло предложил:
- Вот потому вам и скучно. Есть предложение погулять.
Девушка сделала шаг вперёд в освещенное фонарём пространство. О-о! Да она совсем даже недурна. Он выбросил из головы последние мысли о бренности и скоротечности пребывания на этой земле, навеянные монотонным шёпотом волн, а также не до конца созревшее решение покинуть эти берега раньше срока.
- Вы уверены, что прогулка рассеет скуку? И полагаете, что я пойду ночью к морю с человеком, которого не знаю?
- Вам же хуже будет, если не пойдёте.
- Какая наглость! Чем же мне будет хуже?
- Вы останетесь одна. Послушайте, да не утоплю я вас там, на берегу. Кстати, вы в каком корпусе живёте?
- Рядом с вашим. Я вас несколько раз на пляже видела.
- Ну вот, значит, вы меня давно знаете. А говорите - незнакомый.
- Давайте по посёлку прогуляемся, у воды холодно, - легко согласилась она.
Через 20 минут неожиданная спутница Эдуарда изнемогала от смеха. Доронин превзошёл самого себя. Впервые на этом побережье ему было весело и легко. Он шутил, рассказывал смешные истории, переплетая быль и небылицы, не забывая при этом оказывать своей спутнице мелкие знаки внимания, проявляя деликатность и предупредительность.
- Да вы просто идеальный дамский угодник! - смеялась девушка. - Если бы на свете существовала такая профессия, вы бы были в ней несравненны. Какой талант пропадает! Кстати, кто вы по профессии? Артист? Конферансье?
- Я же не спрашиваю, как вас зовут.
- Ольга.
- А я, кажется, Эдуард.
- У вас неплохая память. Я о профессии спрашивала.
- А-а, - отмахнулся Эдуард, - ничего интересного, да вы и не поверите.
- Ну а всё же? Apтист? Музыкант?
- Почему вы так решили?
- Потому, что здесь, на море, при знакомстве все называют престижные профессии. Ложь ни к чему не обязывающая. Ибо через неделю другую расстаются и, как правило, никогда не встречаются.
- Ну, тогда моя профессия не престижная.
- А всё же?
- Я пилот.
- Тоже неплохо. И с фантазией у вас хорошо. Значит, вы из Аэрофлота, который эталон на транспорте?
- Пока это анекдот на транспорте. Я улетел сюда с задержкой на пять часов. А откуда вы знаете про этот эталон?
- Газетки почитываем, в том числе и вашу «ВТ». Корреспондент ведь должен быть в курсе всех событий.
- Не понял. Кто корреспондент?
- Тот, кто идёт рядом с вами.
- Ничего себе! Тогда про анекдот на транспорте я пошутил. Это не для прессы.
- Ага, бросились защищать честь мундира? Оставьте! Я тоже улетела сюда не по расписанию. А почему, кстати, анекдот на транспорте? Что вы имеете в виду?
- Порядки. Видимость порядка порой хуже беспорядка.
- Так почему же не меняете эти порядки? Вон перестройка вовсю идёт. Или не зря бытует мнение, что где начинается авиация - там кончается порядок?
- Это шутка, - обиделся за свою отрасль Доронин. - Хотя, бардака везде хватает. Вот вы из газеты? А что в них пишете? Одни победные реляции: досрочно сдали, досрочно убрали, досрочно подоили...
- Сейчас больше о негативе писать стали, соскучились по критике.
- Сейчас. А раньше? Где вы были раньше?
- Были другие времена и порядки, - вздохнула Ольга.
- Вот у кого это в прошлом, а у нас и поныне ничего не изменилось. Если всё говорить - не поверите.
- А вы расскажите.
- А вы потом опубликуете это в рубрике «Встреча с человеком интересной профессии».
- У нас нет такой рубрики. Пойдёмте обратно, мы уже далеко зашли.
Увлечённые разговором, они не заметили, что прошли всю главную улицу посёлка. Повернули обратно. Доронин закурил, и некоторое время они шли молча. Тишину нарушал только стук Ольгиных каблучков да шорох ночного прибоя.
- Что же вы замолчали? А обещали меня развлекать? Кстати, вы ни разу не повторились в своих остротах. Скажите, «кажется, Эдуард», вам нравится ваша профессия?
- Конечно.
- А если вам скажет, представьте такое, жена: я - или авиация? Что выберете?
- Авиацию, - нисколько не сомневаясь, ответил он.
- И если вы даже очень любите жену?
- Даже, если даже...
- Все вы, лётчики, немного чокнутые, простите, - помолчав, сказала Ольга. – Я нескольких знакомых пилотов спрашивала, все так же ответили. Ненормальные! Ради работы семью разрушать!
- А, может, как раз все остальные не нормальные.
К остальным он относил всех, кому были безразличны небо и самолёты. Но таких людей было не так уж и много.
- Эгоисты вы, мужчины. Ради своих железок способны бросить любимую женщину.
- Это потому, что вы - женщина. И не поймёте такой философии.
- Какой?
- Философии полёта. Она затягивает, словно трясина.
- Куда уж нам! А вы понимаете женщин, сильный пол? Мы же для вас существа, прежде всего призванные удовлетворять ваши прихоти и потребности. Или я не права?
- Сдаюсь, сдаюсь! - поднял руки вверх Эдуард. - Можно нескромный вопрос?
- Валяйте! Чего уж...
- Вы замужем? Кажется, какой-то мужчина вам сильно насолил?
- Угадали. У меня есть муж, с которым не живу два года. - Ольга подняла голову
повыше и вызывающе спросила: - Удовлетворены ответом?
- Извините, Ольга! - Он отвернулся, чтобы не смотреть на неё. - Мне показалось... вот чёрт, совпадения. Я тоже не живу с женой уже долго.
- Надо же, действительно совпадения! - Ольга чисто женским движением хлопнула себя по бёдрам.- Я за десять дней пребывания здесь не встретила ни одного женатого мужчины. Я вам не верю. Зачем вы это сказали? Вас же об этом не спрашивали.
- Чтобы вас успокоить. Не вам же одной быть холостой! Это я сказал в качестве мелкого подхалимажа. Слов не жалко, а человеку приятно.
- Вот как! Мы сейчас поругаемся. Хотя, нет, не успеем. Я уже пришла. Спокойной ночи.
- И это всё! - тихонько воскликнул Доронин. — После всего, что у нас было?
Ольга не удержалась от улыбки, на секунду остановилась, вопросительно глядя на него.
- Мне не везёт тут на людей, - пожаловался он, - Вторую неделю живу, и не встретил ни разу близкого мне по духу человека. Поговорить не с кем...
- Это с вашим-то нахальством? Вы же меня после первой фразы пытались к тёмному берегу тащить.
- А что толку-то? - искренне удивился Эдуард.- Вы же не пошли, вы - трусиха! Но завтра-то днём мы встретимся?
- Надейтесь.
- Где и когда?
- Там, где я бываю ежедневно, - пожала девушка плечами.
- Ах, да, Но почему я вас там не видел раньше? Я красивых женщин замечаю.
- Не сомневаюсь. Но, видимо, плохо смотрели. А я видела, как вы плескались в холодных волнах. Спасибо за компанию. Спокойной ночи.
- Вы стали вдруг так холодны со мной. За что? Я же не виноват, что у нас такие совпадения. Ну, не люблю я дурных танцев! Ну, не живу больше с женой. Ну и что? За что же на меня обижаться? Вы же пресса. Должны понимать...
- Да не плачьте вы и не оправдывайтесь, - она погладила его по плечу. - Бедненький. Я вас простила. Однако кто же вы? Артист?
- Простили, но не поверили. А я настолько искренен с вами, что могу сказать: мне очень хочется вас... поцеловать.
- Вы поразительно искренни! - ахнула Ольга. - Тут много таких любителей чужих жён.
- Но вы-то не чужая жена, - возразил Эдуард, - у вас нет мужа, сами же говорили. Вы - ничья!
- Что-о? Слово-то какое! Что значит - ничья? Или я вам вещь? Да вы такой же Дон Жуан, как все на этом побережье. Ничья-а! Спокойной ночи! - и девушка шагнула к подъезду своего корпуса.
- Да подождите же, Ольга! - тихо позвал Доронин. - Уйти успеете. Вот так всегда: сначала всё хорошо, а потом! Ну, в чём я виноват? И какой я Жуан? Это вот кто Доны Жуаны...
Они стояли в десяти шагах от скамейки, на концах которой сидели по парочке и интенсивно целовались, не обращая внимания на редких прохожих.
- Кошмар! - тихонько пискнула Ольга и схватилась за щёки. - Пойдёмте, мы же им мешаем. Как я сразу не заметила! Уже поздно. Я трусиха, Эдуард, вы правильно сказали. Ужасно боюсь темноты. Постойте здесь, пока я не войду в дверь. Не обижайтесь, ладно? Спокойной ночи.
Она нагнулась, быстро сняла туфли, чтобы не стучать каблуками по асфальту и не отвлекать этим парочки от приятных занятий на скамейке, перебежала дорогу, у подъезда остановилась на секунду, махнула ему рукой и, словно мышка в нору, быстро нырнула в подъезд.
Есть много скептиков, не верящих в чистоту и искренность человеческих отношений. Но в жизни бывает всякое. Одни начинают в это верить в зрелом возрасте, другие так и не могут до конца пересмотреть своих убеждений, становясь к старости угрюмыми, необщительными и сварливыми. Про таких говорят: виновата наследственность.
Доронину с этим повезло. Он с детства воспитывался в духе полного доверия к людям. И тем больней было, когда приходилось в ком-то разочаровываться. После трагической гибели родителей он как-то быстро почувствовал себя взрослым. Ему, жившему в одиночестве со школьных лет, не раз приходилось сталкиваться с равнодушием и хамством, с хитростью и лицемерием. Постепенно у него выработалась своего рода избирательность к людям, какая-то проницательность, служащая своего рода иммунитетом от людей замкнутых, поступки которых было невозможно предвидеть и понять. От таких он всегда дистанцировался, стараясь не заводить с ними никаких контактов. Быть может, это и есть то, что называют интуицией. К сожалению, интуиция не помогла ему разобраться в Элеоноре. Да и не до интуиции было. Уж слишком его избранница была сногсшибательно красива. А там, где говорит любовь, интуиция молчит.
Случайная встреча с Ольгой разбудила в нём это забытое чувство. Она показалась ему чистой, открытой и непосредственной. С такими легко общаться. К тому же она была красива не только внешне, в ней ощущалась какая-то внутренняя, душевная красота, чего так не хватало Элеоноре. Что ещё нужно для курортного романа? И Эдуард решил, что оставшиеся дни он проведёт вместе с Ольгой. Если она не против.
Ольга, кажется, была не против.
Интуиция, верный помощник в жизненных коллизиях, что ты скажешь на этот раз? Не обмани. Не дай повода разочароваться.
Симпатии оказались взаимными и всю следующую неделю они были вместе. Ольга ему нравилась. Приятно было слышать её негромкий, грудной воркующий голос и её смех. Приятны были её маленькие хитрости, к которым она прибегала, пытаясь выяснить некоторые моменты его жизни. С ней было весело и спокойно. Она понимала его с полуслова, так же, как и он её. Порой ему казалось, что он знает её много лет. А сегодня он впервые подумал, что через несколько дней ему предстоит покинуть этот берег и расстаться с Ольгой навсегда. И поймал себя на мысли, что расставаться с этой девушкой ему не хочется. А ведь всего неделю назад он расстался бы с ней так же равнодушно, как с обычными людьми, с которыми приходилось в силу различных причин сталкиваться по работе и в повседневном быту. Просто привык уже, подумалось ему. Несколько дней - и всё забудется.
Они поужинали в полутёмном баре, и вышли на улицу. С моря потягивало сыростью, был слышен ни с чем не сравнимый шум прибоя: третий день штормило. Быстро темнело. В южных широтах всегда быстро темнеет.
- А не пригласить ли мне вас сегодня в гости? - спросил Эдуард, спускаясь по ступенькам и придерживая Ольгу за локоть. - Мой сосед по комнате вчера уехал. А на улице сегодня прохладно. Тоже мне, юг.
- Противоположная сторона сомневается в целесообразности такого приглашения, - дипломатично возразила она. - Противоположной стороне известно, чем это заканчивается.
- Вы до сих пор меня боитесь?
- Боюсь отнюдь не человека, а гнусных сплетен и молвы, - продекламировала она.
- А я выше сплетен и сей гнусности не приемлю, - в тон ей ответил он.
- Просто вы не сталкивались с этим, - возразила девушка и снова продекламировала: - Людские сплетни сердце ранят порой сильнее, чем свинец! Давайте лучше к морю. Не так уж и холодно.
Все уединённые скамейки в аллее, ведущей к морю, были заняты, и лишь одна оказалась свободна, да и то потому, что прямо над ней ярко светил фонарь и было светло, словно днём.
- Вот идеальное место для таких, как мы с вами. Посидим?
- А не боитесь? Место видное. Могут знакомые заметить, и скандал обеспечен.
- Вы всё ещё не верите, что я одинок?
- Я же уже говорила, что не встретила тут ни одного женатого мужчины. Похоже, что все холостяки страны сюда съехались. А вот знакомых москвичей я встречала. Мало того – в одном доме живём.
- Я всегда говорил, что мир тесен, - забеспокоился Эдуард. - Немедленно уходим отсюда ко мне. Там нас никто не встретит и не увидит.
- Мне-то можно не опасаться, - сказала она и погрустнела. - Послушайте, Эдуард, вам не кажется, что пора сменить пластинку?
- Отчего же? Пусть играет, - попытался схохмить он.
- Да? Ну, что же, тогда я буду слушать, а вы пойте, пойте...
- А о чём петь? - спросил он и подвинулся к ней ближе.
- О том, что вы холост и одинок в этом мире, о том, что вас никто не любит, ну и не знаю уж, что там у вас ещё по программе. Только учтите: эти песни мне хорошо известны. Тут мужчины, как не изощрялись, не придумали ничего нового.
- Да что же мне теперь говорить, что я женат? Врать вам? Вот я же вам сразу поверил, что вы одинока.
- Я этого не говорила, - смеялась Ольга, - муж-то как раз у меня есть. А вы хитрец! Ну да лучшая защита - это нападение.
- Да какое нападение? Это я от ваших нападок защищаюсь. Я ведь действительно одинок, разве не видите?
- Ах, да! Я совсем забыла, - принимая его тон, улыбнулась Ольга. - У вас же не в паспорте, у вас это на лбу написано.
- И в паспорте - тоже. Я вам завтра покажу. Правда, штамп о браке всё ещё стоит.
- Какая наглость! Увольте меня от вашего паспорта. Ведь через три дня мы расстанемся навсегда. Кстати, я вас поеду проводить в аэропорт, если уж случай свёл нас. Ну, не возражаете?
- Спрашиваете!
- Ну и отлично. А теперь послушайте правду о себе.
- Интересно!
- Итак, вы, вероятно, пилот. По крайней мере, разбираетесь в чём-то.
- А вот это уже, простите...
- Не перебивайте! Вам хорошо работается, свою работу вы любите. Денег вам хватает.
- Неправда, не хватает.
- Не перебивать! У вас есть семья, квартира, машина, дача. Хорошая тихая жена. На работе вас ценят. Вы имеете возможность отдыхать ежегодно у моря. Вот только не пойму, почему вы один здесь? Вероятно потому, чтобы поразвлечься с такими дурёхами, как я. Или ваша жена беременна.
- С вами поразвлечёшься! - скептически произнёс Эдуард и положил руку ей на плечо.
Ольга молча повела плечом, стряхивая его руку.
- Да, милая Ольга! Чудную вы мне картину нарисовали. Но ваша корреспондентская проницательность никудышная. Как таких на работе держат? Правда, кое-что вы угадали. Работу люблю. Машина тоже есть и знакомый автослесарь имеется. Он мне запчасти достаёт втридорога. Квартира? Дал я государству взятку, оно мне за это вне очереди жильё обещает. Кооператив. Да и то это заслуга моего бывшего тестя. Машина, кстати, тоже. Тесть у меня - бывший, подчёркиваю - начальник областного масштаба. Им всё можно, чего другим нельзя. Вот. А наша фирма не щедра ни на жильё, ни на машины, ни на что другое. И на зарплату - тоже. Советские лётчики – самые малооплачиваемые в мире. Вот и всё. Больше ничего у меня нет,- вздохнул он. - Жены тоже нет.
- Хотя имеется штамп в паспорте, - с сарказмом и, как ему показалось, с обидой в голосе произнесла Ольга.
- Просто бывшая жена не даёт развода.
- Скажите, Эдуард, а почему вы разошлись?
- Я не хочу про это говорить. Всё так сложно и не просто.
С минуту они молчали.
- Извините меня, - вдруг произнесла девушка.
- За что?
- Я задала бестактный вопрос, но, кажется, получила честный ответ. Если бы вы пустились в объяснения - я бы не поверила.
- И в очередной раз подумали бы: ах, каков артист!
- Может быть. Но вы не печальтесь. Скоро заживёте в вашей новой квартире новой жизнью, обставите её новой мебелью. С вашей зарплатой это не обременительно.
- Прессу, вероятно, тоже деньгами не обижают?
- Я на свою зарплату могу купить какие-нибудь поддельные джинсы а к ним ещё и одну кроссовку.
- Ну, вот видите!
- Но я же тогда умру с голода!
- А вы кроссовку не покупайте. Кстати, ваш-то муж, где обретается?
- Он бармен с университетским образованием. У него свои ценности в жизни. И хорошие чаевые. На «Ладе» пока ездит, но мечтает об иномарке. Господи, как он мне противен!
- Извините, Ольга, Мне тоже не стоило касаться этой темы.
- Да что вы, Эдуард. Зажившим ранам соль не страшна. А, потом, нужно уметь платить за ошибки молодости.
- К сожалению, дорогие ошибки. И мы платим за них дальнейшей своей жизнью. Иногда до самого конца.
Ольга с интересом взглянула на него.
- Стихов, случайно не пишете?
- Пишу иногда. А что?
- Просто проверила предположение.
Мимо прошла какая-то парочка, целуясь на каждом шагу. Потом в конце аллеи раздался смех, звон гитары и появилась весёлая компания уже не молодых мужчин и женщин. Они шли к берегу.
- Вот видите, не все занимаются поцелуями под луной, как вы утверждали.
- У них это ещё впереди.
- Или уже позади, - поёжилась от вечерней прохлады Ольга.
- А как же с тем, что любви все возрасты покорны?
- Пушкин так сказал потому, что был молод сам. Вряд ли бы он сказал это, будучи стариком. Кстати, почитайте мне какое-нибудь ваше стихотворение.
- Вы этого хотите? Правда?
- А почему бы и нет.
- Тогда я вам лучше спою. Под гитару.
Весёлая кампания как раз поравнялась с ними.
- Простите, маэстро! - шагнул Доронин к обладателю гитары. - Можно вас на минутку задержать?
- Вам, вероятно, дать сигарету? - остановился тот.
- Нет, спасибо. Вот девушка хочет песню послушать, а без гитары - сами знаете...
- Так вам нужна гитара? А то сейчас молодые люди всё больше закурить просят, -хохотнул он и пояснил остальным: - Ему нужна гитара, он петь хочет.
- Это интересно! Василий Семёнович, дайте ему гитару, - игривым голосом пропела дородная женщина, подходя вплотную к Эдуарду.
Мужчина протянул гитару. Эдуард провёл по струнам - настроена нормально. Взял первый аккорд.
Вот и снова шуршит листопад!
Я нарядные листья ловлю,
И кричу на весь лес невпопад,
Что тебя больше жизни люблю.
Ты молчишь, а глаза говорят:
Повтори, повтори, повтори!
Твои щёки румянцем горят,
Словно отблески майской зари.
Кампания притихла. Они с интересом и удивлением слушали слова незнакомой песни.
Но на май нам наложен запрет,
Наше счастье всего лишь на час,
И для всех наши встречи секрет,
И цветенье весны не для нас.
Я приник к дорогому плечу,
Словно школьник, считаю года,
И теперь не кричу, а шепчу:
Лучше поздно, уж чем никогда!
Смолк последний аккорд. Так неожиданна была здесь эта печальная лирическая песня. Ольга, обняв себя за плечи, улыбалась удивлённо и радостно. А потом раздались аплодисменты. Эдик встал, поклонился и отдал гитару хозяину.
- Молодец, хорошо поёшь, - похвалил тот. - И песня хорошая.
- Душевная. А слова-то какие! Плакать хочется! - снова подкатила к нему толстушка. – А про волны вы нам споёте? Волны, катятся волны...
- С удовольствием спел бы, но у нас...
- Пошли к морю, девочки, - увлекла компанию одна из женщин. - У них дело
молодое, нечего мешать. И все тронулись дальше. Толстушка, приплясывая на асфальте,
пропела:
Мама, я лётчика люблю!
Мама, за лётчика пойду!
Он летает выше крыши,
Получает больше тыщи -
Вот за это я его люблю! Да! Да!
- Теперь поняли, что к вам привлекает женщин? - тихо смеясь, спросила Ольга.
- А знаете, что привлекает в женщинах мужчин? Нет? На этот счёт тоже произведение имеется.
- Ну-ка, изобразите.
- Это из блатного эпоса. Гоп со смыком. Всю не помню, но куплет напою:
Ах, как свою маруху я люблю!
За неё любого удавлю!
Пусть она крива, горбата.
Но червоцами богата -
Вот за это я её люблю!
- Ой, кошмар! - хохотала Ольга. - Я сегодня заикой стану! Давно так не смеялась. Весёлый вы человек, Эдуард, и легко-то вам живется.
- Вот выйдете за меня замуж, и вам легко будет житься. Больше тыщи всё же.
- Но я вас совсем не знаю, - смеялась она, - да и место тут не подходящее для свадеб.
- Ну и что? Мой дед совсем свою бабку до свадьбы не знал, а увидел только в церкви под венцом. И чуть не упал там же, у царских врат: уж больно ликом была страшна невеста. Но богата. Ничего, потом отошёл. И так весело жизнь прожили.
- У деда жизнь сложилась, а что же у вас? Или жена была ещё страшнее, чем ваша бабка?
- Ага, вижу, соль приготовили на мои раны сыпать?
- Да заросли они у вас давно.
- Может, я оттого и весёлый такой, что мне грустно и одиноко. А вы с солью...
- Бедняга! И такое может быть? Придётся вас пожалеть.
Эдуард воспользовался моментом и придвинулся к ней вплотную.
- Вам же холодно.
- Немного, - она убрала его руку с плеча. - Всё же мне интересно, что у вас произошло с женой. Ненасытное бабье любопытство.
- Если бы её хоть немного интересовала моя работа. Но её только интересовала моя зарплата. И тёщу тоже. А ещё я ей был нужен, чтобы каждую неделю трясти ковры и паласы.
- Бедняга, как жалко, - посочувствовала она.
- Вот именно, - снова прижался к ней Эдуард, - иногда на работе так намаешься...
- Мне не вас жалко, тёщу. Кто же ей теперь ковры вытрясать будет?
Она посмотрела на часы и поёжилась. - Мне холодно. Пойдёмте домой.
- А обнять себя не разрешаете.
- Это не согреет. - Она встала. - Давить в себе надо эти инстинкты.
- Пробовал - не получается. А вы?
- Что - я?
- Вы уже подавили в себе эти инстинкты? Посоветуйте, как это сделать?
Они подошли к подъезду здания, где она жила.
- Ну что же, милая Ольга, спокойной ночи. Но прежде, чем расстаться, разрешите небольшое интервью?
- Обычно это делаю я. Но в качестве исключения разрешаю.
- Спасибо. Скажите, считает ли современная пресса поцелуй при прощании
деянием безнравственным?
- Ну, нет, конечно... пресса так не считает, - неуверенно произнесла она, пятясь от него назад, и кивнула на фонари. - Но ведь светло же кругом!
- Не бить же мне их, - ответил он, привлекая её к себе.
- Вы действуете с позиции силы, - выдохнула Ольга в перерыве между поцелуями. – Это недостойно.
- Ничего подобного, вы первая меня поцеловали.
- Какая наглость! Какая чудовищная наглость! Чтобы я приставала ночью к незнакомому мужчине с поцелуями? - счастливо смеялась она и обнимала его за шею.
- Ольга?
- Что?
- Я не засну без тебя.
- Как будто ты со мной заснёшь!
- Ольга!
- Ну что, что?
- Я боюсь один находиться в комнате. А сосед вчера уехал. Ольга!
Она ничего не ответила, только закрыла его губы поцелуем.
- Мне будет очень не хватать тебя, милая Ольга! - сказал он, когда объявили посадку на его рейс.
- Но что же делать? - она беспомощно развела руками и повлажневшими глазами посмотрела на него. - Быть может, ты останешься?
- У меня заканчивается отпуск. Но я найду тебя. Я обязательно тебя найду, - торопливо и бессвязно бормотал он, целуя её глаза, нос, губы...
- Ох! - выдохнула она. - Ну откуда ты взялся? Зачем ты улетаешь? Прощай...
- Я найду тебя!
- Прощай!
И только в самолете он вспомнил, что не знает не только адреса Ольги, но даже не знает её фамилии и точного места работы.
-------------------------------------
Какая неведомая сила тянет нас в места, где родился, где прошло детство и юность? Желание увидеть знакомые до боли родные края? Отчий дом? Память первой юношеской любви? А если уже нет и ничего не осталось от отчего дома? Ничего, кроме памяти. Да на заброшенном погосте две дорогие могилы. И ты от них живёшь за тысячи вёрст.
Читатель, рассуди сам. Я не берусь об этом писать.
Всего 7 часов понадобилось Эдуарду, чтобы добраться с южного моря сюда, в центр России, в небольшой районный городишко с населением 70 тысяч человек. Здесь жил друг детства, самый близкий из ныне живущих во всём районе. Конечно, были тут и другие одноклассники, но связи с ними были утеряны. Они также давно покинули бесперспективную погибающую деревню и осели в районном и областном центрах.
Друг детства оказался дома. К нему он мог приехать через много лет и появиться без предупреждения, как будто жил не за тысячи вёрст, а где-то по соседству и виделся с ним ежедневно. Они до утра просидели на кухне за бутылкой вина. Здесь не так рьяно боролись с горбачёвской винной перестройкой, и тысячных очередей за спиртным не было. Даже ночью можно было купить водку у вездесущих бабулек. Разговор вёлся как-то отрывочно, перескакивали с одного на другое. Так обычно говорят долго не видевшиеся люди. Говорили тихо, чтобы не разбудить давно спящих жену и детей, много курили, прихлёбывая каждую затяжку глотком паршивого вина местного разлива. Утром хозяин протянул ключи от своей старой машины, потрёпанной временем и каторжными дорогами.
- Я пошёл на работу, а ты сгоняй в деревню, поклонись родителям, воздухом детства подыши. Это, - протянул какие-то орешки, - погрызи, не дай бог гаишники остановят. Дорого обойдётся тогда. Да, не говори, что лётчик, три шкуры сдерут. У нас во всём районе не найдёшь ни одного лётчика. Дома-то вашего бывшего давно нет, - вздохнул он, - разобрали его. Умирает деревня. Одни пенсионеры там остались. Школу закрыли, больницу - тоже. Клуб в развалинах. А дома получше горожане на дачи скупают. Земля кругом бурьяном заросла. И никому до этого нет дела. Да сам увидишь.
Пятнадцать километров он проехал за полчаса. Дорога стала ещё хуже, чем была раньше. По огромной высохшей колее нетрудно было представить, каково тут ехать в осеннюю распутицу. Собственно, в это время тут можно проехать только на гусеничной технике.
Казалось, многое уже забылось. Но стоило увидеть родные места и всё вспомнилось. Да, память детства и юности ничем не истребить. Даже очень старый человек, забывающий всё через минуту, забывший своё имя, помнит все картины своего детства, мало того, помнит даже незначительные детали, которые, казалось бы, должны давно навсегда выветриться из памяти. Так мудро распорядилась природа. А, может быть, без памяти прошлого мы и людьми-то не были бы?
Он проезжал мимо знакомых перелесков и чем ближе подъезжал к месту, где когда-то родился, тем сильнее в душе возникало какое-то непонятное томление, беспокойство, заставлявшее сильнее давить на сектор газа. Машина, поднимая облака пыли, прыгала по ухабам. Скорее туда, туда в детство! Оно уже недалеко, вот тут, за этим поворотом.
У знакомой излучины реки в километре от деревни он выключил двигатель. Вышел из кабины. Закуривая, заметил, как дрожат пальцы. Окинул взглядом окрестности, и вмиг услужливая память воскресила всё прошлое. Волна томления подкатила к горлу, и сердце забилось беспокойно и тревожно. Он понял: это память прошлого, зов прошлого. Чувство это, казалось, приобрело некую материальную субстанцию.
Неведомые нити связывают нас с прошлым и не уйти от него. Не уйти. Настоящее - это только граница, незримый рубеж. Это переход будущего в прошлое. Будущее непредсказуемо в нашей жизни, прошлое же мы знаем и помним, ценим или проклинаем. Но какое бы оно ни было оно всегда с нами. От него не уйти, его не вернуть и, увы, не переделать. Оно незримо присутствует с нами всю жизнь. Какой-то философ сказал: расскажи мне о своём прошлом и я предскажу тебе твоё будущее. Может он и прав. Но ясно одно: без прошлого не может быть и будущего.
В родных местах почему-то обостряется чувство восприятия жизни. Или это чувство обостряет смена жизненных декораций? Не оттого ли писатели и художники много путешествуют?
Он шёл дорогой к реке, по которой ходил тысячи раз. Сколько же прошло лет, как он, постояв в последний раз на могиле родителей, уехал отсюда навсегда? Уже больше пятнадцати. Ах, время, время! Как оно летит для живых! Это для мёртвых оно недвижимо, вечно.
«Вернись! Не надо ходить туда, - нашёптывал какой-то внутренний голос. - Зачем это тебе надо? Зачем испытывать мучительно-сладкую боль невозвратного? Зачем тебе эти встречи с прошлым? Ведь ничего не вернуть. Ничего, никогда. А боль от встречи останется».
Страшное это слово: никогда. Безнадёжностью и безысходностью веет от него. Особенно остро ощущается оно у дорогой могилы, и только здесь со всей остротой понимаешь: и сам-то тоже ведь никогда не вернёшься в этот мир.
А в памяти с новой силой оживают образы и события. Вот по этой тропинке его водили к реке молодые родители, чтобы давать ему уроки плаванья. И выучили плавать в три года. А там, слева, у трёх вековых дубов была когда-то летняя танцплощадка. Здесь они, совсем ещё юные, несмело обнимали своих партнёрш по танцам. Впервые влюблялись. Кажется, сейчас из-за того вот крайнего дуба выйдет девочка с короткими косичками в выцветшем линялом платьице. Сейчас, вот сейчас...
Где-то теперь она?
Нет, это невероятно! Эдуард почувствовал головную боль и непонятную нежно-мучительную грусть и вдруг понял: сейчас он окончательно и навсегда прощается с юностью. Сюда он больше никогда не приедет. Это выше его сил. Вероятно, нужно очень сильно любить место, где родился, чтобы рискнуть снова и снова приезжать туда, без всякой надежды остаться. И ещё вдруг понял Эдуард: самые лучшие годы познания жизни, годы, когда не переставал ей удивляться, уже позади. Плохо ли, хорошо ли, но они прожиты. Что осталось? Что там, впереди? Полтора десятка лет и от штурвала отлучат медики. В России летчики долго не летают.
Какая-то дикая первобытная тоска охватила Доронина. Скорей отсюда! Скорее! Зачем он приехал сюда? Ведь ничего не вернуть: ни детства, ни юности, ни безвременно ушедших родителей. Ничего! Никогда!
Он оглядел окрестности и, наконец, понял, что его взволновало. Тишина. Странная, необыкновенная в это время тишина. Не было видно ни людей, ни животных. Да есть ли кто живой в этой некогда шумной и многолюдной деревне? Он затушил сигарету и почти бегом бросился к машине, торопливо запустил двигатель и рванул с места.
Проехав по заросшей травой улице, не увидел ни одного человека. Полуразвалившиеся дома, разбитые окна. Закрытый сельмаг. Долго бродил по кладбищу, отыскивая холмики могил. Нашёл. Они ли? Да, они. Здравствуйте, папа, мама. Извините, что так долго не был. Я прилетел сказать вам, что всё же стал лётчиком, как вы и мечтали. Я исполнил вашу мечту. И сами собой вдруг навернулись на глазах слёзы.
Лопатой, взятой из багажника, вырубил траву. Вдоль развалившейся ограды кладбища нарвал каких-то ранних цветов и положил на могилу. Покрасить бы памятник. Да где тут найти краски. А вот фотографии, где молодые родители сфотографированы вместе, нет. Или кто-то вытащил, или истлела от дождя и солнца.
Он поднял ржавое дырявое ведро, валявшееся у соседней могилы, перевернул, сел и закурил. Жарко пекло майское солнце, ветра не было. И стояла необыкновенная тишина.
- А я иду, думаю, кто это сюда на машине приехал, - услышал он за спиной старческий голос.
Эдуард повернулся. За спиной стоял старый старик в изодранной фуфайке и обрезанных по щиколотку резиновых сапогах.
- Ай, сродственник какой им? Тута Доронины лежат, учителя наши. На ероплане они разбились. Их, помню, в цинке привезли, так и хоронили. Подожди, мил человек, у них ведь сын был. Не ты ли это?
- Я, дедуля.
- Ты гляди-ка, не забыл. Говорили, что ты в лётчики подался, в северных краях летаешь.
- Ну не в таких уж северных.
- Вот, значит, какое дело, - вздохнул старик. - Я хорошо помню твоих родителев. Нынче-то уж ни одного учителя у нас нет. Некого учить. Беда, беда. Надолго суда-то?
- Сегодня уеду.
- Ох, беда. Ай и не помянешь?
- Я за рулём, дедуля. Вечером помяну.
- Ну, ну. А я бы их помянул. Хорошие они были, весёлые. И ласковые. Люди их любили. Ох, беда, беда! Скоро всех суда принесут.
Эдуард достал из кармана банкноту и протянул старику.
- Вот, дедуля, помяните с бабкой.
- С бабкой? С ней уже не помянешь, её самою поминать надо. Эвон она лежит, - кивнул дед в сторону запада.
Они проговорили около часа. И за всё это время не было видно ни одного человека. Деревня словно вымерла. А, может, она уже и была таковой?
В зеркало заднего обзора он видел: дед стоял и печально смотрел вслед удаляющейся машине.
Когда-то академик по фамилии Заславская выдвинула теорию неперспективных деревень. Никита Хрущёв её поддержал. И начали вымирать российские хутора и деревни. Кому они мешали?
Беспристрастная статистика утверждает, что в результате такой непродуманной политики деревень и хуторов погибло больше, чем смогли уничтожить гитлеровские полчища на оккупированной территории Советского Союза. Беда, беда!
Но это просто так, к размышлению.
Обратно он ехал медленно, несколько раз останавливался у особо памятных ему мест. На душе была грусть и нежность к этому, когда-то полному жизни и цветущему, а ныне умирающему краю.
- Что стало с нашей деревней, старик! Как это грустно и печально! Всё заросло бурьяном. Из десяти домов восемь - нежилых. Кладбище полностью заросло, многих могил уже не найти. Из людей только одного деда видел. С ума сойти!
Они, как и вчера, сидели на кухне и вспоминали, вспоминали.
- Это не только печально, Эдька, это страшно. Страшно и жутко видеть мёртвые деревни. У нас тут свой Чернобыль. В районе есть деревни полностью безлюдные. В них только одичавшие собаки остались, да кошки. Едешь по такой - жуть берёт, будто ты один на всей планете. Ощущение такое, что люди-то там есть, но просто вдруг они все взяли среди белого дня, да и заснули. Веришь - нет, в некоторые дома хоть сейчас заходи и живи. Даже мебель стоит и посуда. Что получше, конечно, мародёры растащили. Дед один говорил, так только при отступлении жильё бросали, когда немцы в начале войны пёрли по 50 километров в сутки. Ну, давай по глотку.
Бутылка была выпита, и хозяин потянулся к холодильнику за второй. Ножом срезал пластиковую пробку, плеснул в стаканы.
- Ты вот, скажи, Эдька, веришь ещё нашим демагогам? Вам ведь в большом городе виднее должно быть. Что ждёт нас? Здесь-то все плюют на Горбачёва и назад Брежнева хотят. При нём стабильность была.
- Пока ничего хорошего я не вижу впереди. Слишком на многое Горбачёв замахнулся, а делать то ли боится, то ли ему здорово мешают. Не тем он внутри страны занимается. У вас вот хоть, - кивнул на бутылку, - это не дефицит, а у нас – тысячные очереди. Зачем же из людей скотов делать? И так-то мы от скота недалеко ушли. В этих очередях сразу поймёшь, что коммунизм - это утопия. Мат, оскорбления, драки, даже убийства. О хамстве и не говорю. Самогоноварение разгорелось с невиданной силой. А полки магазинов совершенно пусты. Талоны на всё, даже на мыло и сигареты. Но бесконечно же так продолжаться не может.
- Да ещё эта долбанная война в Афгане, которую теперь не скрывают, - дополнил друг.- Гласность мне в этой перестройке по душе, всё остальное - нет, сплошная говорильня. Вот, стукнул ногтем по бутылке, - одна радость народу, да и той, говоришь, лишают. Ну, у нас если спиртзавод остановится, то пол города без зарплаты останется. Всё остальное-то уже стоит. Четверть нашего комбината - некогда известная на весь мир всесоюзная стройка – не достроен. Всё бросили - нет денег. Разворовывается начальниками налево и направо. Ну а власти первые тащить начали. За слово «патриотизм» в морду могут дать. Да что же это за страна? Что за народ такой в ней вырастили? А этот засранец Горбачёв, мне кажется, специально всё разваливает.
- С ним мы проиграем третью мировую, - сказал Доронин. - Давай спать, старик. И не терзай себя мировыми проблемами. Будущее на всё ответит.
- А оно у нас есть? Я с работы на завтра отпросился, чтобы тебя проводить. Когда-то ещё увидимся. Да и увидимся ли?
- Я всегда вниз смотрю, когда над вами пролетаю, - зевнул Эдуард. - В ясную погоду всё видно с десяти тысяч. В общих чертах, конечно. На юг трасса прямо через город проходит.
- Да, через три минуты самолёты гудят. Как узнать, в каком из них летишь ты?
- Когда не спишь - поглядывай на небо. Я иногда фары включаю и выключаю. Их с земли отлично видно.
- Ты вот что, Эдька, надумаешь приехать - жду в любое время. Тем более, что ты холостой теперь. На рыбалку съездим. Хопёр наш признан ЮНЕСКО самой чистой рекой в Европе. Хоть этим известны стали. А загадить теперь не успеем, все заводы кругом становятся.
Утром, допив на дорожку содержимое второй бутылки, поехали на вокзал. Билетов, как всегда не было, и они с трудом выпросили одно место в общий вагон в воинской кассе с переплатой. Через час Эдуард уже сидел в поезде, катившем в Москву, рассчитывая успеть на вечерний рейс из Домодедова в Бронск.
Поздним вечером он уже здоровался со своей старой хозяйкой. Одиночество и для молодого человека бывает тягостно, что же говорить о старых людях, проживших не лёгкую жизнь. Бабка скучала без своего квартиранта. На радостях она прослезилась, засуетилась, загремела чайником.
- Голоден, небось? С дороги-то завсегда есть хочется. И похудел чего-то на югах своих, ликом почернел. Да где же эти юга, что так обжигают?
Старая женщина всю жизнь прожила в этом городе. Так сложилось, что она за всю свою жизнь никуда не выезжала, и география в её представлении сузилась до ближайших окрестностей Бронска. Только её совместное фото с мужем, который погиб на войне, напоминало ей о прошлой жизни, когда они ездили в областной центр покупать там дом. В этом доме она и жила.
- Разве же это отдых! - вздыхала она. - На негров стал похожий, каких по телевизору показывают. А я легковушку-то твою протирала, - спешила выговориться хозяйка, - запылилась она без тебя. И ночами не спала, калитку проверять выходила. Чего доброго, думаю, воры нагрянут. А машина ведь дорогая, тыщи стоит. Ох, да что же это я, забыла совсем. Тебе же бумага казённая пришла. Смекаю, насчёт квартиры. Вот радость-то!
Казённая бумага извещала, что кооперативный дом будет готов через месяц и ему необходимо явиться на собрание жильцов для распределения квартир.
Утром, с трудом запустив машину (аккумулятор нужно заряжать), он поехал в аэропорт. Штаб был ещё безлюден. Потолкавшись в пустых коридорах, пошёл в санчасть к врачу отряда. Согласно инструкции все лётчики, механики и проводники должны после отпуска пройти медицинский осмотр, только после этого они получали допуск к полётам.
Первое, что он увидел у медицинского корпуса — это своего механика. Устюжанин стоял у дверей в позе эстрадной знаменитости, сверкая ослепительной улыбкой. Подняв руку, Пашка громогласно приветствовал Доронина.
- Вижу, вижу, что похудел! - сразу начал он издеваться. - Оно, понятно, весной женщины на юге особенно кровожадны. Соскучились по мужикам после зимней спячки. Но я уверен, что ты не уронил чести Бронских авиаторов.
- Старался! - в тон ему ответил Эдуард, пожимая жёсткую, словно вяленный пересохший лещ, ладонь Устюжанина. - Да ты, мне кажется, тоже здесь времени зря не терял?
- А-а! — скривился Пашка. - Ничего хорошего не нашёл, как всегда. Одна мура!
- По твоему виду этого не скажешь.
- Так ведь у нас тоже весна. А северные женщины ещё кровожадней, чем южные, - плотоядно улыбнулся Пашка. - Но для души - ничего, честное слово. Хоть вешайся!
- Что нового на работе?
- В чертогах нашего друга Заболотного чуть не произошло прискорбное для тебя событие.
- Догадываюсь.
- Ты же у нас догадливый. Но папа наш тебя отстоял, он три раза приезжал сюда за время отпуска. И командира эскадрильи Назарова на уши поставил, и командира отряда Шахова. Говорил, уволится к чёртовой матери, если тебя пересадят в правое кресло. Хотя, я не пойму, какая разница, где сидеть? И почему зарплата больше у того, кто слева сидит? Он же - между нами - ни хрена не делает. Получает деньги за прошлый опыт. А вся работа-то на нас с тобой. Да на штурмане. Скажи, я не прав? Хотя, кому я говорю, сам скоро бездельником будешь.
- Ты не болтай, дело говори, - перебил Эдуард словоохотливого механика.
- Я и говорю дело. Васину спасибо скажешь. Ну и... мне немного. Что с югов привёз?
- Ничего. А при чём здесь ты?
- Он ещё спрашивает! Я всегда говорил, что у лётчиков нет совести. А кто за тебя переживал, ночи не спавши, пока ты у моря шашни с дамами крутил? А это нервов стоит. Кстати, Васину наш друг выговоряку вкатил. За неудовлетворительную подготовку членов экипажа и незнание указаний министерства. Но Васин сказал, что переживёт. И послал его...
- И Заболотный это проглотил?
- Представь себе.
- Понятно. Там наверняка Бобров вмешался.
- Ну, я же говорил, что ты догадливый.
- Что ещё скажешь?
- Больше ничего не знаю, сам только приехал.
Поговорив ещё несколько минут, пошли к врачу отряда.
- Зачем пожаловали? - спросила женщина, взглянув на них из-под очков. – Жалобы есть?
- Есть! - жалобно заскулил Устюжанин. - Душа болит.
- Что-о? - доктор сняла очки. - Душа?
- Вот тут ноет, - постучал себя по груди Пашка. - За перестройку обидно.
- Это не ко мне, вам к замполиту нужно. Он вылечит. А что ко мне имеете, говорите быстрей. Я занята. Не видите, сколько бумаг на столе?
- Какие могут быть у доктора бумаги? - подивился Пашка.
- Могут. Не вы одни в них тонете. Дело говорите.
- Мы после отпуска, - пояснил Доронин.
- Раздевайтесь!
Врач послушала их спереди и сзади, постучала пальцем по спине, грудь поцарапала иглой, отчего они рассмеялись - щекотно. Потом измерила давление и заставила показать языки.
- С детства говорили, что дразниться вредно, - ответил на эту просьбу Устюжанин.
- Одевайтесь. Идите, летайте... бугаи. Здоровы.
- Спасибо, док за заботу о сердцах и языках наших, - расшаркался Пашка. - Как в Сочи полетим - обязательно фруктов привезём.
- Попробуйте не привезти! - погрозилась докторша. - А твой бы язык, Устюжанин, я немного укоротила, болтаешь много.
- Сам себе враг, матушка. Я бы его и сам отрезал, но больно. А, потом, кто же меня без языка-то полюбит? На всю жизнь бобылём останусь.
После этого они пошли в эскадрилью. В комнате эскадрильи суетливо бегал из угла в угол её командир Назаров, то и дело хватаясь за разные журналы и чертыхаясь при этом.
- Чего пришли? - вскричал он. - Сюда комиссия управления сейчас придёт. Раз вы в резерве - сидите в гостинице, как положено. Нечего тут шляться. А то ещё раз залетите под горячую руку.
Друзья недоуменно переглянулись.
- Михалыч, ты что? Мы же из отпуска.
- Да? Тьфу, чёрт! С этой суетой своё имя забудешь. Тогда, привет! Как отдыхали? - задал он дежурный вопрос.
- Нормально, - получил дежурный ответ.
- Понятно. А где Васин с Ипатьевым? - командир посмотрел на допотопные настенные часы, какие висели во всех эскадрильях. - Половина десятого уже.
- Да они за час на полчаса убегают, - сказал начальник штаба. - К ним график поправок нужен.
- А ключ-то зачем?
- Чего?
- Ключ для чего? - показал Эдуард на гирю, к которой был привязан большой гаечный
ключ.
- А, они без него не идут.
- Не легче ли их выкинуть?
- Может и легче. Но сначала списать надо. А для списания нужен рапорт на имя Боброва и на нём с десяток подписей. На это целый день уйдёт.
- Вы вот что сделайте, мужики, - приступил к ним командир эскадрильи. – Возьмите книги изучения приказов, журналы разборов отряда и эскадрильи и изучайте всё самостоятельно. Честное слово - не до вас сегодня. Не забудьте потом везде расписаться за изучение. Появятся Васин с Ипатьевым - им то же самое делать. - Назаров почесал переносицу, вспоминая.- Вот ещё что. В 11 часов будет техническая учёба с теми, кто в прошлый раз не был. Таковых десятка два наберётся. Пройдёте занятия и на сегодня свободны. Вопросы ко мне есть?
- Есть один. Когда летать начнём?
- Э-э, - наморщился командир, пока не знаю. Шустрый ты, Павел, как электрический веник. Завтра на три дня на занятия сядете к весенне-летней навигации. Потом зачёты на компьютере. Потом тренажёр. Короче, на следующей неделе видно будет. Да, зачёты я засчитаю и те, которые предписал Болото вам сдать.
- Ясно, вздохнул механик. - Под луной ничто не ново.
- Абсолютно. Кстати, господа, я за вас выговор получил. Всё из-за тебя, - взглянул на Пашку. - Технический осмотр поможешь пройти? Твой друг ещё работает там?
- Сделаем. Иначе в резервах сгноишь.
- Сгною, - пообещал командир. - Выговор теперь отрабатывать будешь. Ну, ладно! Идите! Изучайте! Сюда больше - ни ногой. А то опять на комиссию нарвётесь.
- Учёные, - возразил Устюжанин.
В классе они полистали журналы разборов и расписались, не изучая. Знали; говорилось одно и то же. Только взялись за приказы министерства и управления, как вошли Васин с Ипатьевым и ещё несколько человек - отпускников с других эскадрилий. Поздоровались и также, не читая, расписались.
- Всевдлыч, читай приказы, потом все дружно распишемся, - обратились к нему.
Васин устроился за столом преподавателя, рядом положил объёмистую кипу документов.
- Начнём с богом, - открыл первый приказ. - Всё не будем читать. Только то, что нас касается. Согласны? Вот и первый документ. Называется «О движении транспорта по перрону и местам стоянок». Подписан министром. На четырёх листах. Понятно. Это водителям, а мы лётчики. Кто не согласен?
- Согласны!
- Тогда изучили. Расписывайтесь, - пустил он бумагу по кругу.
Второй приказ был о подготовке предприятия к ВЛН, адресованный начальникам служб. Его постигла участь первого. Потом Васин прочитал два секретных приказа (так и продолжали они идти за двумя нулями) о катастрофах Ми-8 в Магадане и Як-40 в Якутии. О них уже давно знали из газет и телевидения и интересовались не самим фактом происшествия, а выводами комиссии о причинах. Прочитали также и о предлагаемых мерах по недопущению подобного. Как всегда усилить, повысить требовательность, изучить.
Через 15 минут с приказами было покончено.
- Тебе бы, Герард Всеводолович, разборы отряда проводить, - сказал кто-то из штурманов. - А то ведь Заболотный одни приказы по два часа читает, словно пономарь.
- Ай-ай-ай! - осуждающе замотал головой Устюжанин. - Вот и делай людям добро после этого. Он же, дурачок ты этакий, о твоей безопасности полётов печётся, а ты его пономарём обзываешь. У него, между прочим, партбилет в кармане, он атеист.
- Так я же ничего не понимаю из его бормотания, - возразил тот.
- А от тебя это и не требуется. Требуется твоё присутствие - вот главное. Пришёл вовремя, выбрал место получше, сиди - спи. Разбор кончится - тебя разбудят. Дома-то, небось, дитяти малое спать не даёт?
- Точно! - улыбнулся тот. - Сын у меня. Голосистый. Шаляпиным будет.
- Лишь бы не лётчиком.
- Перекурим, - посмотрел на часы Васин. - Через 10 минут техучёба начнётся.
Занятия сии, кем и когда неизвестно придуманные, насквозь были пропитаны формализмом. Из года в год предлагались одни и те же темы. Но техучёбу лётчики любят. Можно увидеться и пообщаться с теми, кого давно не видел. Даже лётчики одной эскадрильи видятся довольно редко: тот на севере, этот - на юге. Больше в эфире друг друга слышат. А тут такая возможность представляется. Ну и как не выпить в перерыв кружку-другую пива. Или что-то покрепче.
- Вы хоть заранее говорите, когда эта ваша техучёба, - смеются буфетчицы. - Мы будем больше на этот день пива заказывать.
На этот раз тема занятий - включение и пользование МСРП. Это самописец режимов полёта или более всем известный, как «Чёрный ящик». Занятия проводил штурман эскадрильи Игнатов.
- Вопрос первый: кто не был на прошлом моём занятии? - начал он.
- Чего бы мы пришли сюда, если бы были?
- Да, конечно, - почесался Игнатов.- Тогда начнём. Вопрос второй: кто не знает, как включается МСРП? Есть таковые? Нет. Тогда повторим. Итак, чтобы привести прибор в рабочее состояние нужно тумблер из состояния «Выкл» перевести в положение «Вкл». Для особо одарённых поясняю: «Выкл» - это выключено, «Вкл» - включено. По первой части всё. Вопросы? Нет. Часть вторая: пользование. Загорелась лампочка рядом с «Вкл» - прибор работает. Далее он всё делает сам. Даже в том случае, если вы отдадите богу душу. Всё! Конец второй части. Вопросы есть? Нет. Занятия окончены. Всем, кто забыл придти на занятия, передайте, что они присутствовали. Пусть не ходят ко мне по одному за подписями. Свободны. Да, у вас есть сегодня ещё одна тема, орнитологическая. Её прочитает инженер орнитологической службы. Не думаю, что от этого птицы перестанут летать в районе аэродрома и сталкиваться с самолётами. А что это происходит, вы знаете. Вспомните хотя бы Палду.
Два года назад экипаж под руководством Владимира Палды взлетал в Анапе. Взлёт производился в сторону моря. Было лето, жара - за тридцать. Самолёт забит пассажирами и топливом полностью. Лётчики понимали: взлет будет тяжёлый, отрываться придётся, как говорят, с последней плиты. Но к такому взлёту они были готовы, не впервой. Как обычно вырулили на исполнительный старт, выполнили карту контрольных проверок, доложили готовность к взлёту и получили разрешение.
- Взлётный режим! Фары включить! - скомандовал Палда. - Взлетаем!
Раньше днём фары не включали, но кто-то где-то когда-то решил, что свет фар отпугивает птиц. Так это или нет, никто не знал, но пришёл приказ, и его стали выполнять. Они пробежали половину полосы, и конец её надвигался всё стремительней. Скорость уже подходила к 270 километрам, но от штурмана не было команды «Подъём». Это означало, что нужная скорость отрыва ещё не достигнута.
- Подъём! - наконец проорал он, когда до конца полосы оставалось метров триста.
Ему, сидящему в передней кабине, особенно жутко видеть, как последние плиты с бешеной скоростью исчезают под брюхом самолёта.
Владимир взял штурвал на себя, и машина послушно задрала нос, уходя от земли. Струи выхлопных газов ударили в концевую полосу безопасности, подняв фонтаны пыли.
- Шасси убрать!- скомандовал Палда.
Едва механик успел перевести рычаг на уборку, как раздался удивлённо-встревоженный голос второго пилота:
- Справа птичка пролетела. Большая!
И тут же сзади послышался глухой хлопок. А через секунду заорал механик:
- Падают обороты правого двигателя! Пожар на правом! Эта ё... ная птичка попала в нас! Температура растёт! Командир, экстренно выключаемся!
Тревожно замигало красное табло «Пожар правого двигателя». Раздумывать было некогда. Всё решали секунды. Палда рванул на себя рычаг останова правого двигателя. Перестала нарастать скорость. Стрелка замерла на критическом делении, ниже которого самолёт с одним двигателем летит примерно так же, как и бревно. Владимир уменьшил тангаж, но скорость не нарастала. Но и не падала.
- Закрылки убрать! - прохрипел он, вцепившись в штурвал
Они летели над морем на высоте 120 метров. Начало болтать, что и без того усугубляло аварийную обстановку. Левый двигатель ревел, продолжая работать на взлётном режиме, но был не в состоянии разогнать самолёт до скорости набора.
- Передай на землю, - приказал Палда второму лётчику, - будем заходить на посадку с обратным курсом.
- Первая очередь противопожарной системы отработала, табло горит, - доложил механик.
- Включай вторую очередь! - приказал Палда, не отрываясь от пилотирования.
Он выполнял стандартный разворот на малой высоте. Нечего и мечтать занять безопасную высоту крута. Многотонная машина с предельным полётным весом из-за малой скорости лениво и неохотно слушалась рулей. А надо выдерживать крен не больше 10 градусов, иначе порыв ветра может усугубить положение и даже привести к сваливанию на крыло. Это была бы катастрофа. Да ещё эта жара! Ему некогда было оторвать руку от штурвала, чтобы смахнуть заливавший глаза пот, и он просто сбрасывал его с лица, резко вращая головой. По спине и груди пот обильно стекал за пояс. Но было не до этого.
Шла третья минута полёта. Двигатель горел. Они уже выполнили половину разворота, оставляя за собой чёрный дымный след. Всё зависело от того, потушит ли противопожарная система пожар. Отработала вторая очередь, табло продолжало гореть.
- Включаю третью! - проорал механик.
После срабатывания третьей очереди табло погасло. Это немного разрядило остановку. И хотя подача топлива к двигателю была перекрыта, пожар мог возобновиться. Кто знает, что там наделала эта птичка. Но всё же самое страшное миновало. Высоту они больше не набирали, да и вряд ли бы её при таких условиях набрали. Так и разворачивались блинчиком над волнами.
Сели, применив экстренное торможение. Остановились в конце полосы.
- Всем занять места по аварийному расписанию! Приготовить средства покидания! - скомандовал Палда.
Из кабины было видно, как к самолёту с рёвом сирен неслись пожарные машины. Двигатель ещё дымил, и его для гарантии обработали огнегасящей жидкостью. К счастью покидать самолёт аварийно не пришлось.
Один из пожарных расчётов тушил на концевой полосе безопасности вспыхнувший ковыль. Его воспламенили упавшие туда лопатки турбины, раскалённые до тысячи градусов. Сила удара была настолько велика, что часть их просто вылетела из двигателя.
Самолёт утащили на стоянку. За пассажирами вызвали резервный. Экипаж отправили в гостиницу снимать стресс. И только вечером после выпитой канистры вина начался «отходняк» и они в полной мере ощутили, из какой ситуации выбрались. На второй день местные диспетчеры принесли им ещё канистру.
Когда один из техников прилетевшей бригады для замены двигателя заглянул во входной направляющий аппарат, он ахнул. Двигателя, как таково, не было. Внутри было что-то чудовищное.
- Ёлки - палки! - вскричал он. - А где же лопатки?
Ему сказали, что они на полосе, и он долго не верил. Какая птичка в них попала, так и не определили, ибо в двигателе она просто испарилась.
За тот пятиминутный полёт их наградили. Не орденами, не медалями. В Аэрофлоте это не принято. Считается, что это просто работа. Наградили подарками.
После занятий по орнитологии, где докладчик долго и нудно говорил, как нужно бороться с птицами, все собрались у здания штаба.
- Что будем делать, братцы-кролики? - спросил Васин.
- Погода сегодня хорошая, - задрал голову в небо Пашка.
- Намёк понял, - отреагировал Ипатьев.
- Да вы что, я же за рулём, - возразил Доронин.
- Вот и отвезёшь потом нас домой. Ты как думаешь, командир?
- Почему бы и нет.
Пиво было отвратительное, соответственно быстро портившейся погоде и поэтому уже через полчаса они сидели в автомобиле Доронина, который вёз их по направлению к городу. В окна машины мелким бисером стучал дождь.
Так закончился первый день после отпуска. Он ничем не запомнился, как и сотни других, когда не летали.
--------------------------------
продолжение следует