Огузова трясло от негодования. Что там, в управлении, от участкового, хотят? То, что от него зависело, было сделано: опрос жителей, осмотр местности, расписание движения поездов - всё уже сделано, отчёт отдал наверх. Со злостью стукнув трубкой о телефон , он вышел на крыльцо деревянного дома почты и отправился на станцию, что была рядом, встречать электропоезд.Внизу излучиной искрилась Селенга, вдоль неё зеленели пойменные луга с обеих сторон, рядом - большие огороды с картошкой и клубничные грядки, ещё ближе - улица посёлка, дом к дому, составляя единственную, длиннющую улицу совхоза, назначение которого было - снабжать Забайкальскую железную дорогу свежими овощами, для чего были выстроены после войны большие теплицы. Совсем рядом с со станцией, кроме почты, были клуб и правление. Какая-то студентка прошлым летом приехала ознакомиться с местом прохождения практики- и пропала, как в воду канула, сразу после приезда к ним, устроив фактом своего исчезновения форменный переполох. Да что он, должен за всеми в бинокль, что ли, смотреть? Приехала, осмотрелась вокруг, не понравилось - и уехала. Делов-то! А сверху трезвонят да трезвонят - концы, говорят, у тебя находятся... Какие концы? Да он со всеми переговорил, лес вдоль другой стороны полотна лично прочесал: ни гу-гу – все работали, никто ничего странного не замечал, чужих не видел, электрички ходили, Селенга молча текла...
Подошёл поезд из Улан-Уде, из него вышло несколько рабочих и две девчонки с чемоданчиками: приехали на летнюю практику из педучилища, спросили, где тут детский сад – они должны были заменить ушедших в отпуск его воспитательниц. Огузов улыбнулся и объяснил, что это на другом конце посёлка, и самый короткий путь туда – по шпалам, иначе придётся описать дугу по грунтовке через весь посёлок. Девчонки рассмеялись, да и ушли. По шпалам. Засвечиваться в новом месте у них не было никакого желания, ещё познакомятся с местными-то...
Весть о "новеньких" облетела посёлок мгновенно, уже к вечеру, когда практикантки лишь раскладывали вещички в избе заведующей, в окна уже заглядывали любопытные, а через два дня, когда девочки перешли на съём – платил за постой и кормёжку практикантов детсад - пожаловали гости: несколько парней ввалились в калитку и завопили: эй, новенькие, выходите, здоровкаться будем! Ленка и Валя оторопели, но на крыльцо вышли, их осмотрели внимательными, раздевающими взглядами и протянули крепкие руки:Виктор! Слава! Вася! Коля! Миша! И, не переводя дыхание, кто-то из них выпалил: в субботу вечером у нас танцы в клубе, милости просим, девочки, мы вас ждём! По неизвестной причине в совхозе был избыток парней как призывного возраста, так и после армии, между которыми бытовало мнение, что городские все – изнеженные давалки, и как только увидят бравых ребят, тут же под них и ложатся, другого расклада не бывает. То, что девицы были постарше, активный молодняк не смущало.
Субботние сумерки хоть и были длинными, но их не хватило, чтоб у одного маленького зеркала двум девушкам было время привести себя в порядок. Когда они собрались всё же в клуб, решили идти по шпалам – путь получился на треть часа короче, чем дугой через весь посёлок, хотя и жутковато: чудилось, будто их , кроме луны, кто-то сопровождает параллельно, через лес, даже пару раз хрустнули веточки. В клубе собрался весь молодняк этого места, парочки были не случайные, это девушки отметили сразу – уж очень плотно они переминались под музыку – она доносилась из радиолы"Балтика",усиливая звук на приставке"Аврора",где крутились пластинки модной тогда группы"ёж апрв Распутин". Все глаза сосредоточились, не оставляя танец, на новеньких: партнёрш интересовали городские наряды, а партнёров – то, что под ними. Но те, кто действительно не оставлял их в покое, были пятеро позавчерашних знакомых, с ними по очереди девушки и танцевали.
Внезапно музыка осеклась, возможно из-за того, что появился кто-то значительный и, судя по всему, уважаемый – он сразу направился к практиканткам и представился:"Пётр Лексеич!", затем откашлялся и доверительно сообщил, глядя в глаза Валентине:"Ты можешь меня и Петром кликать. Ладненько?" Всем видом он показывал, что Эта уже засватана, и когда, кажется, Славик, пытался заявить и свои права, он взял его под руку и вышел за двери, а вернулся уже один, видимо, что-то объяснив приятелю. За это время Лена успела шепнуть Вале, что у Петра уже есть ребёнок и он "гуляет"- ей успел сказать об этом танцевавший с ней Василий. Топчась с прочими под музыку, Валя уловила"…"ещё одну закадрил…", и это касалось её партнёра. До конца вечера Лексеич уже избранницу не выпускал, и после танцев просто сказал на самое ушко, но повелительно:"Я тебя хочу." Про "хотение" она знала, ибо откровенно прижатая в медленном танце к телу кавалера, девушка ощущала что-то твёрдое, продолговатое ниже своего пупка…Валентина встрепенулась, но, будучи девицей не робкой, резко ответила:"А я тебя – нет!" Он как-то косо усмехнулся и процедил:"Лады! Ещё свидимся. Только по шпалам не ходите – сильно рискуете." И, вздохнув, не прощаясь, вышел. Девушки, похохатывая и озираясь, пришли домой без ухажоров и эксцессов.
Работа в детском саду была не обременительна – у заведующей притензий к воспитательницам не было, а вечерком, сидя на завалинке под берёзой, девушки, грызя семечки подсолнуха, не отказывали себе в удовольствии поболтать с запавшими на них ухажёрами – оба приходили, обычно врозь, почти каждый вечер. Валя чувствовала, что за приходами Петра стоит что-то более серьёзное. Вообще он оказался парнем с юмором, из трудовой семьи, а распросы про ребёнка всегда умело переводил на рельсы городской жизни с её удовольствиями, распрашивая девушку и внимательно слушая ответы. Когда к Лене заходил "её" Василий, они обычно шли куда-то гулять. И месяц практики пролетел не очень скучным.
Осенью, до самых холодов, Василий продолжал встречаться с Леной, наезжая каждый выходной в Улан Удэ, в то время, как Валя собралась замуж за своего давнего, городского знакомого, сделавшего ей предложение. Нет, она его не любила, но решила, что из всех кандидатов он – наилучший. И в следующий выходной – Василий передал эту информацию – нагрянул в гости Алексеич. Удостоверившись в истинности её намерений, он вздохнул и выдавил:"А я на тебя виды имел. Защищал тебя…Да ладно уж!"- и, махнув рукой, вышел из подъезда. Девушка понимала, что-то серьёзное он скрывает, и это связано с ней. Секло сентябрьским дождём, он оглянулся и крикнул Валентине, махавшей ему с третьего этажа:"Как-нибудь позвоню, расскажу что-то интересное, лады?"-и исчез.
Прошло больше года, Валя с ребёночком приехала к матери с БАМа, где жила с мужем, познакомить родителей с первенцем. И вдруг телефонный звонок – объявился таки Пётр Алексеевич. После коротких и, как ей показалось, искренних поздравлений он резко перешёл на другую тему, давненько его мучавшую своей сокровенностью.
" За год до тебя одна к нам приехала – на подмену в детсад – и тоже вдоль рельсов двинула, а я с ребятами за ней, по над лесом, вышли ей наперерез…Куда ей деваться? А нам страсть как хотелось кого-нибудь трахнуть – с местными нельзя, шум будет, все друг друга знают. А она в крик: жених, мол, у меня, не позорьте.. Мы её в охапку – тут же и оприходовали, объяснили, что здесь – мы женихи. Она как полоумная вскочила потом – и ну бежать, кричала "Насилуют, помогите!"- споткнулась – и хрясь головой о рельсу… Мы подошли – она как мёртвая… Куда её тащить-то, в больницу? Это на свою голову, чтоб ещё восемь лет за групповуху схватить? Она вроде не дышала… Мы её в сторону оттащили, ещё по разу трахнули, а по сумеркам взяли в охапку да и выкинули в Селенгу, в самый поток…
Понятно, я со всех зарок взял, что никому и никогда… Помнишь, вы на танцы собирались в первый раз? Так вас те же орлы хотели оприходовать тем же макаром, только я сказал, что ты – моя. А когда Славка захотел мне кислород перекрыть, я его вывел, дал пару тычков и пообещал, что в случае чего, коли пикнет Огузову – пришью без сожаления, вражину. Вот и всё, не мог больше молчать – ты первая, кто знает. Не могу не сказать полюбившейся девушке о себе всё, пусть теперь знает… Я звоню из другого города, искать меня – не сыщут. Не поминай лихом. Бывай!"
Ошарашенная Валентина на время потеряла дар речи, мысли понеслись вскач, путаясь. Почему-то ей вспомнилась латинская поговорка, читанная в какой-то книжке по психологии: "Dixi et ahinam levavi"*И ещё поблагодарила судьбу, что жива осталась, что замужем, что всё хорошо, что про этот кошмар никто и никогда не узнает ничего.
Кому нужна правда? Селенга всё и так знает. Но шумит об этом только на перекатах.
* - сказал и облегчил душу
25.8.2011