Возможно, дни Василия Никаноровича и выглядели рутинно, но в тягость они ему не были. Даже напротив - никаких «вдруг» в своей жизни он не признавал и умел их избегать. Возможно, что и бог ему в этом помогал, потому что детей у них с женой так и не случилось.
Прошлое его не интересовало. «Что прожито - тому там и место», - мягко и метко говорил он при случае. Василий Никанорович жил настоящим.
Нехитрая работа, на службе или дома, жизни ему не портила. Наоборот, до самой пенсии он, как на крыльях, летал на работу. Там, в бурлящем котле отношений и страстей, его мнение - веское и убедительное - всегда было востребовано и находило свое признание.
А было у него еще и хобби выходного дня – отправляться в такие специальные места, где собирались "корифеи" и просто любители, чтобы без конца «перетирать» газетные новости, байки, сплетни – все, чем мир полнится. Эти «аномальные территории», где бушевали и сталкивались мнения крутых «экспертов» и «аналитиков», Василию Никаноровичу были хорошо известны. Потребовались годы, чтобы и он стал равным среди «оракулов» на этих «форумах».
Жизнь менялась. И неожиданно «территория» этого его хобби сузилась до размеров пивного ларька, что за углом его дома, но и там он по-прежнему оставался непререкаемым авторитетом...
...В тот праздничный весенний день «стариков» возле ларька не было, только случайные прохожие. Однако, многоопытный глаз Василия Никаноровича засек «новенького»: по тому, как тот держал кружку, как оглядывал пространство и людей вокруг себя, как смотрел на приближавшегося Василия Никаноровича. Для «новеньких» двери этого «клуба» были всегда открыты. С их появлением «форум» оживал: возникали новые истории, свежие темы, скандальные мнения…
Они поздоровались. И разговор, как водится в «клубе», пошел с изящной вежливостью, неторопливо и обстоятельно. «Новенький» оказался заправским рассказчиком. Василий Никанорович ценил это и умел слушать таких людей с неподдельным вниманием. За это рассказчики отвечали ему такой же искренностью и проникновенностью своих историй. Чувствовалось: «новенький» «брюхат» историей, и Василий Никанорович легко и доброжелательно предоставил ему «трибуну».
- Ровно тридцать лет назад, тоже - в марте, и тоже восьмого, как и сегодня... не поверите! на этом самом месте! точнее в этом вот доме, - «новенький» кивнул на дом Василия Никаноровича, -произошло со мной такое, что и врагу не пожелаю. Сколько мне тогда было? Тридцать. Представляете?! И прошло тоже ровно тридцать. И число это, восьмерка, всегда, как снеговик стоит перед глазами, не тает… – Загадочно ухмыльнулся «новенький».
– Накануне, с вечера, поссорился я с женой. Из-за чего – я и тогда бы не вспомнил спустя сутки. Так! дурацкая и бессмысленная размолвка. Наутро я встал угрюмо, чтобы ей понятно было, что я раздавлен ее ко мне отношением, оделся – и за дверь. Цветы, по случаю восьмого марта, решил, куплю общие, а подарок - дочке. Вышел на улицу, иду и накручиваю сам себя: «Сколько можно терпеть это все? А, если не нравлюсь – все! свободна! хватит с меня!» Мысли эти шальные так и носились у меня в башке. А, на душе, ну, очень погано было! "Вот природа, - думал я, - ничего никому не выговаривает, своего отношения ни к кому не проявляет, дарит себя бескорыстно…" Такие мысли меня посещали иногда. И думалось: «Когда-нибудь сяду и запишу их: о природе, о себе, о людях…». Шел я так, дышал глубоко и становился все тверже в своем намерении изменить свою жизнь к лучшему. И, действительно, настроение мое постепенно улучшалось, а сам я даже перестал вспоминать грехи моей Оли и, вообще, перестал ее вспоминать.
- И, вот, тут на площади спускаюсь я в подземный переход, а навстречу мне, словно, плывет в весеннем воздухе, невесомо и хрупко, едва справляясь со своим обаянием, и этой хрупкостью, сама весна . Я не поэт, но, хочу, чтобы вы поняли. Хочу передать вам свое впечатление. И вот! Вижу я: поднимается мне навстречу молоденькая и очень красивая брюнеточка. Я не мастак цепляться к женщинам на улице, а тут, вдруг, взял да брякнул: «С праздником вас, девушка!» И, сказал это искренно, просто само вырвалось. И, что вы думаете? она, вдруг, подняла на меня глаза, а в глазах – слезы! И в ту же секунду улыбнулась, и это была такая улыбка! такая благодарность!.. Возможно, в ту минуту мне следовало улыбнуться ей в ответ и пройти мимо. Но, я просто ошалел! И от ее слез, и от ее улыбки, и, главное, - от своей прыти. Я стоял, провожая ее взглядом, возможно, надеясь, что сейчас она оглянется. В переходе никого не было. Я стоял. Слышны были только ее невесомые шаги. И вдруг! – вы не поверите, но она остановилась. Повернувшись ко мне, она быстро-быстро сбежала и, уткнувшись мне в плечо, зарыдала, прижалась ко мне и задрожала всем телом. Плохо разбирая сквозь рыдания ее слова, я понял, что - влип!
«Новенький» неожиданно взял паузу:
- Скажите, а вы с женщинами знакомились на улице? Как вы с женой познакомились?
Василий Никанорович сдвинул брови, как бы что-то припоминая:
- Кажется, на работе. Она у нас на практике была… Простите! Давайте представимся…
«Новенького» звали Виктором Петровичем.Они обновили содержимое своих кружек.
- Я читал, - старательно отпив, сообщил Виктор Петрович, - что у женщин бывает состояние, когда они так остро чувствуют страх и безысходность одиночества, что готовы отдаться первому встречному. Да! Так вот, эта брюнеточка, судорожно и долго рыдает у меня на груди, а я покорно стою и робко придерживаю ее за плечи. Наконец, она отстранилась от меня и, вытираясь платочком, все пыталась проговорить: «Простите меня, сама не знаю, как это получилось…». А, я ошарашенный тем, что такая девушка и, вдруг, так… озарила мою жизнь, не могу ничего из себя выдавить, чтобы хоть как-то выглядеть тем, за кого она, возможно, меня принимает. «Я вас провожу» - только и пришло мне в голову. А она: «Нет, нет! Я сама!». Но, мы уже выходим из подземного перехода, и она, буквально держась за мою руку, все еще шмыгая носом и, вытирая салфеткой уголки глаз, пытается мне улыбаться и говорить, какая она ужасная и как ей стыдно… Я молчал.
Из ее бессвязного лепета я понял тогда, что она замужем уже несколько лет. Ее муж - что ни день – где-то шлындает с друзьями, дома его нет... И вот, она, наконец, решилась и выставила его вон. Детей, слава богу, нет, и жизнь свою она еще устроит. Тут я, конечно, ее поддержал, что-то одобрительно промычав. А она тут же стала говорить, что, где-то в глубине души, очень его жалеет и знает, что ему без нее будет много хуже, чем ей без него. И еще что-то про свою квартиру и снова - про него. Но, что ей страшно за него, и, что он ее любит, и она это точно знает… И так - все о нем, и о нем… Говорила, словно искала у меня поддержки, заглядывая в глаза и тревожно вскидывая тоненькие брови. Вся эта ее история уже начинала меня раздражать. И тогда она это почувствовала и перевела разговор на мои семейные невзгоды. Я не хотел и не стал говорить ничего плохого о своей жене Оле, тем более, что ничего уж такого за ней и не водилось. А понять мою семейную «трагедию» можно было только так, что мы с женой слишком разные, и она не хочет меня понимать. Получалось и объективно, и благородно даже с моей стороны. А в глазах у нее, я увидел таку-у-ю то-о-нкую туманную поволоку… Это она меня пожалела! Боже милостивый! Она пожалела меня!!
И пришли мы с ней к этому вот дому. И сказала она мне, что живет здесь. И тогда я взял ее за руку, чуть выше тоненькой, невесомой кисти, наклонился к ее голове и сказал что-то маловразумительное, уткнувшись глазами в ее плечо. Она все поняла и, молча, повернувшись и оставляя свою руку в моей руке, как бы, увлекая меня за собой пошла к подъезду. Всю оставшуюся дорогу до ее квартиры мы шли молча. В голове у меня что-то рвалось, сердце колотилось в горле, и я никак не мог справиться со своим нахлынувшим вожделением. Она достала ключ, отворила дверь в квартиру и, вдруг, приблизившись, поцеловала меня. «Пожалуйста, умоляю вас, возьмите меня на руки…» - шепнула она и обвила мою шею обеими руками, прильнула головой к моему плечу, а я, ошеломленный невесомостью ее тела, шагнул с ней в темноту, за порог ее квартиры…
- Скажите, а закурить у вас найдется? – снова прервался «новенький». - Я, вообще-то, не курю…
Сигарет у Василия Никаноровича не было, и Виктор Петрович продолжил:
- Я шагнул за порог ее дома, с нею на руках, аккуратно, ногой прикрыв за собой дверь. Протискиваясь узким коридорчиком, я почувствовал на своих губах ее пальцы: она, как бы, приказывала молчать… Я толкнул какую-то дверь - и вошел. Подняв с моего плеча голову и повернув ее в сторону окна, она вдруг громко, словно, выкрикнула, так это было на нее непохоже: «Ну! Что?! Еще и как будут на руках носить!!». И только после этого я увидел мужика, в спортивном трико и тапках, около окна, в кресле. Дальше все происходило уже без моего участия: пока моя нижняя губа отлипала от верхней, а «гетера» моя сползала с моих рук, мужик одним чудовищным прыжком настиг меня, врезался, свалил на пол и начал остервенело и тупо дубасить по мне куда попало. При этом он рычал, брызгал слюной и что-то такое дико визжал. Сопротивления с моей стороны никакого не было, град зверских ударов сыпался на меня отовсюду, видимо, я терял сознание, и не помню даже, как выбрался из этого проклятого дома и, как ушел от этого разъяренного зверя. На улице кто-то вызвал «скорую». В больнице составлялся милицейский протокол, и я, как мог, врал, в страхе, чтобы не узнали всей правды и, чтобы только поскорее от меня отвязались. Потом жене моей, Оле, пересказывал это вранье, и она мне поверила…
-А, знаете, жизнь наша с женой после этого случая сильно изменилась. Не поверите, только в мозгах моих что-то повернулось, и, вот уже тридцать лет, у нас все по-другому. Может, он мне тогда что-то подправил в башке? Ведь я на Олю мою надышаться не могу с тех самых пор. Я потом в какой-то передаче по телеку слышал, что черепно-мозговые травмы могут приводить к изменениям в психике…
Было видно, что Виктор Петрович историю свою закончил и теперь хотел послушать Василия Никаноровича. История-то ведь занятная! Василий Никанорович вяло и отрешенно смотрел куда-то вдаль, но, вдруг, сказал, как решительный и радушный хозяин:
- Милый человек, а не хотел бы ты заглянуть ко мне? У меня кое-что и выпить найдется: праздник, как-никак...
- Если, только, ненадолго, - легко согласился Виктор Петрович.
Пока шли, он вертел головой и все пытался понять:
- А в каком же подъезде – то была эта «плохая» квартира? Я ж, - говорил он воодушевляясь, - только дом и запомнил!
В лифте Василий Никанорович казался заметно выше.Вдруг он поинтересовался:
- Как звали-то «гетеру» твою, помнишь?
- Да откуда!? Я тогда и не спросил у нее…
И неожиданно услышал ответ:
- Виктория! Вика ее звали.
Виктор Петрович медленно поднял глаза на Василия Никаноровича.
- Она моя жена была, - добавил тот спокойно и глуховато. Слегка прокашлявшись и скосив глаза на своего визави.
С Виктора Петровича в этот момент можно было рисовать каменного истукана с острова Пасхи.
- Прости меня, мой друг! За то, что я увечил тебя тогда и убить мог. Я на коленях тебя прошу: прости!
Виктор Петрович увидел неподдельные слезы и страдание на опухшем вдруг лице Василия Никаноровича. И, когда они вышли из лифта, тот уже начал становиться на колени, и Виктору Петровичу с трудом удалось подхватить его и удержать.
- Что вы, Василий Никанорович! Встаньте, встаньте, я прошу! Я ведь, правда, считаю, что… вы тогда что-то такое стукнули, что я другим стал. Честно говорю вам! Идемте в дом!
- Постойте, я ведь вам тоже благодарен за тот ваш визит сюда на руках с Викой. Я в ярости, избивая вас тогда, потерял сознание и, когда очнулся и встал, то Вики не было. Я тогда многое передумал и понял. Проходите, пожалуйста. Вот моя берлога. Теперь без Виктории.
- Ушла и так и не вернулась!? – ужаснулся Виктор Петрович.
- Умерла Виктория. Вот здесь, на этом диване. От лейкемии. Умирала долго. Я за ней ухаживал. Сменил работу. Боже, что ты делаешь с нами?! Что ж это за жизнь такая! Она ведь младше меня была. Увлеклась мной, поженились… Очень быстро привычки мои стали ее раздражать, а моя жизнь на деле оказалась ей совсем неинтересной. И я не мог ни понять этого, ни простить, ни изменить. Ничего не мог.. А еще честнее будет сказать: не любил я ее так, как она того заслуживала. А женщина она потрясающая! Можешь мне поверить, дорогой… В тот вечер, накануне, она пришла с работы чуть позже. Видимо, их поздравили, может, выпили немного. Я что – то ей сказал, она что-то ответила. И тогда я, дурак, сказал ей что-то страшное. Я сказал, что трахаться и краситься – это еще не все, что должна уметь жена. Боже мой, боже! Почему ты меня не распял тогда же!? в ту же секунду!? не образумил... Вика больше не проронила ни звука. Утром она сказала, чтобы к ее возвращению меня в квартире не было. И ушла. Это, ведь, ее квартира, от бабушки ей осталась.
Василий Никанорович замолчал, пошел в кухню за стаканами. Достал бутылку водки. Налил и сразу же поднял стакан, приглашая и Виктора Петровича.
- С праздником!
Выпили они, и наступило молчание, в котором угадывалось тревожащее душу окончание этой, вернувшейся вдруг к ним обоим, истории.
- Это сейчас я готов валиться в ноги всем, кого хоть раз обидел когда-то. А тогда злая гордыня держала - во как!. Я остался один в страшном своем состоянии отчаяния и бессилия. Время, отпущенное мне, истекало. Сначала я хотел броситься искать ее. Но, понимал одновременно, что ничего такого, что изменило бы нашу жизнь, я ей сказать не смогу. И я продолжал оставаться в этом вот кресле… А потом я услышал, как отворилась дверь, и я готов был броситься ей в ноги, но, то, что я увидел!.. дальше вы знаете…
Виктор Петрович, словно боясь забыть, спросил:
- Василий Никанорович, скажите, как вы ее вернули?
Словно не слыша, Василий Никанорович неотрывно смотрел на Виктора Петровича, как-будто выжидая, чтобы веско задать свой, более важный, вопрос:
- Скажи мне, друг мой, сейчас, когда ты знаешь все: Вика привела тебя сюда, зная, что я –здесь, или она думала, что меня уже нет в квартире? Как тебе кажется?
Виктор Петрович запнулся, хотел сначала что-то сказать, потом передумал, и, нехотя, пробормотал:
- Не знаю... Не думаю... Трудный вопрос.