На высоте. Глава 11. Шатания и перемены

ГЛАВА  11 шатания   и перемены.

 Греми сильнее, перестройка!
  Гласность по стране идёт!
 Ей, товарищ, рот закрой-ка,
А то вдруг челюсть отпадёт.

Ещё услышишь не такое,               
На гласность нынче снят запрет.
Смеясь, выходим мы из боя,               
Где бились семь десятков лет.

В стране возникли перемены.
 Куда они нас приведут?   
Известно, что большие крены
Лишь неприятности дадут.

В стране всё большие обороты набирала перестройка. Если спросить рядового провинциального обывателя, что это такое, он, скорее всего, ответил бы: очередные аппаратные игры в верхах. Те, кто помнили сталинские времена, когда их об этом спрашивали, отмалчивались. Ведь они помнили и сталинские воронки, разъезжавшие ночами по городам и деревням необъятной страны, когда люди за неосторожно сказанное слово порой исчезали бесследно и навсегда. Те же, кто моложе, скептически улыбались и говорили, что перестройки были и раньше. Их проводил и Никита Хрущёв и Леонид Брежнев. Правда, не такие масштабные. Чем они заканчивались - известно. Вот и очередной генсек сотрясает воздух, но этот взялся за страну по крупному и, скорее всего, её развалит. Над его обещанием к 2000-му году обеспечить всех жильём не смеялся только тот, кому и смеяться уже лень.
Известно, что Хрущёв уже к 80-му году обещал коммунизм. Он пришёл немного с запозданием. Полки магазинов пустели катастрофически. В тысячных очередях за всем и вся можно было услышать многое, что советский народ думал о перестройке, коммунизме и Горбачёве. Кажется, будь сейчас сталинские воронки - даже они уже не в состоянии были бы погасить гнев и возмущение народных масс. Но воронков уже не было.
     В столице перестроечные дебаты шли бурно. Вся страна смотрела на экраны, где депутаты с утра до вечера упражнялись в красноречии, уговаривая друг друга перестраиваться, не перестраивая главного - существующей экономической системы. Об этом никто и не помышлял. Депутаты - плоть и кровь этой системы. Им неплохо жилось при её спецбольницах, спецмагазинах, спецаптеках, спецраспределителях и спецдачах. Другой жизни в этой стране они для себя и не представляли. Знай они, что депутаты-демократы третьего тысячелетия всё это будут иметь в гораздо большем объёме, ездить не на «Волгах», а на шикарных иномарках, бесплатно за счёт налогоплательщиков раскатываться со своими семьями по всему миру, иметь бесплатные, престижные квартиры в Москве и собственную охрану от собственного народа - они мгновенно бы отказались от той системы. Но они этого не знали. Многого не знали депутаты конца восьмидесятых годов. И поэтому в желании отстоять систему по всей стране меняли только вывески, любой ценой стремясь сохранить суть старого, которое казалось незыблемым и вечным, но жить которому оставалось всего несколько лет. Народ уже давно им не верил, как не верил и Горбачёву. А вот то, что подобная нерешительность и неумение подбирать себе своих ближайших помощников заведёт генсека в тупик - мало кто уже сомневался. Так оно потом и вышло.
На периферии перестройка стала сказываться позже. Она расшатывала десятилетиями складывающиеся устои во всех сферах страны и не могла не сказаться на такой отрасли, как гражданская авиация, где дисциплина и исполнительность были на несколько порядков выше, чем в общем по стране. Здесь испокон веков привыкли работать по уставу о дисциплине, который был отменён. На общем «перестроечном» демократическом фоне усилились тенденции неисполнительности, игнорировались решения партийных органов. Решения эти уже никто не боялся критиковать. Их критиковали не только на собраниях, но в курилках, на стоянках, перронах и других службах аэропорта. Иногда происходили и прямые неповиновения. Подобные настроения усиливали бесконечные забастовки по всей империи и военные столкновения на её окраинах. Не способствовали дисциплине и абсолютно пустые полки магазинов.
Складывалось впечатление, что кто-то великий написал для этой громадной страны гениальный сценарий развала, по которому она и двигалась к своему краху. А, впрочем, сценарий-то примитивный, но верный в своей сущности.
Говорильня захлестнула всю страну, дошла она и до авиации. В Бронском отряде в довершение ко всем управленческим структурам создали совет трудового коллектива, который многие руководители не желали воспринимать, но и игнорировать уже не могли. Решения трудового коллектива противоречили порой решениям парткома. Не согласные писали рапорты и уходили. В руководстве предприятием намечался раскол. СТК назначал бесконечные собрания и конференции. Никто на них уже не боялся критиковать руководство ОАО. На конференциях выдвигались, казалось, абсурдные требования об отсоединении от территориального управления, забирающего львиную долю прибыли, о выборности руководителя предприятия и руководителей отделов и участков, о предоставлении объединённому отряду большей финансовой и производственной самостоятельности.
Всё это поделило людей на два лагеря. В первом, перестроечном, собрались люди помоложе, поэнергичней, склонные к разного вида авантюрам, каковой считали и саму перестройку. В этот лагерь подались и люди, у которых от природы присутствует в крови зуд к разным переделкам и перестройкам и нетерпимость к какому бы ни было контролю сверху.
Во втором лагере оказались приверженцы старой партийной школы, привыкшие работать только по указкам сверху и не мыслящие иначе, как только партийными догмами. Для них мысль о какой-то самостоятельности была равносильна измене. Всё это больше всего происходило в наземных службах. В лётной же службе, как наименее консервативной, практически раскола не было. За исключением немногих. Но они погоды не делали. Лётный состав был за отсоединение от порядком надоевшего управления, куда их в год по несколько раз направляли сдавать всевозможные зачёты, каковые можно было сдать и у себя не менее грамотным специалистам. Для этого предлагали создать свой учебно-лётный центр. Все были и не против выбора себе командиров. Уж такого, как Заболотного не выбрали бы. Выбрали бы человека, а не параграф, способного постоять за их права, способного отругать за провинность и наказать адекватно, не унижая лётного достоинства.
Неожиданно заместитель командира первого лётного отряда по политчасти Давлетов, мужчина скромный и незаметный, принёс Шахову рапорт.
- Что у тебя? - спросил Шахов, полагая, что тот принёс на утверждение очередной план политических мероприятий в отряде на следующий месяц, которые он подписывал, не
читая, чем, вероятно, обижал замполита. Понимая это, он как-то сказал Давлетову:
- Оставь, пожалуйста, у меня. Я просмотрю попозже.
Когда замполит вышел, он прочитал план мероприятий и внутренне ахнул. Там было:
- неустанно проводить в жизнь решения партии и её ЦК.
- разъяснять решения коллегии МГА о выполнении решений 27 съезда КПСС
личному составу.
- провести занятия  с личным составом по расширению гласности, критики
и самокритики в деятельности руководящих кадров ГА.
- провести беседу с личным составом по строгому соблюдению технологической
и трудовой дисциплины.
- провести мероприятие, направленное на воспитание беззаветной преданности
КПСС, Социалистической Родине, Советскому правительству, твёрдой идейной
убеждённости и стойкости против буржуазной идеологии.
- оперативно реагировать на все недостатки в подразделении.
- постоянно разъяснять личному составу о важности выполнения производственного плана.
- составить анализ дисциплины и дисциплинарной практики в подразделении.
- провести беседу с экипажами, прибывшими с переучивания на новую технику.
И это всё для людей, образованных и грамотных, разбирающихся в сложнейшей технике! Да разве будут слушать лётчики эту галиматью, которую, кстати, твердят им на еженедельных политзанятиях?*

** Документ взят из архива и даётся без правок, так, как есть. (В.Г.)

Больше Шахов никогда не читал планов своего заместителя по политчасти, про которого не вспоминал по нескольку дней. Здоровый мужик, а занимается ерундой. Вернее, ничем не занимается. А ведь когда-то был инженер-эксплуатационник. Но чтобы явно не обижать неплохого и безобидного человека он использовал иногда вот такой приём.
- Владислав Дмитриевич, на этот раз я не план мероприятий принёс, - пояснил замполит,- а рапорт о моём освобождении от должности. Сергей Максимович Дрыгало берёт меня к себе на должность инженера ОТК. Думаю, там от меня будет больше пользы.
- Не понимаю? - встал Шахов. - Почему это так вдруг?
- Не так и не вдруг, - усмехнулся Давлетов.- Я долго размышлял. И пришёл к выводу,
что в летном коллективе я лишний. Я же вижу, как летчики на нас, замполитов, смотрят.
Надоели мы вам. Очень здорово и давно.
- Ну, зачем уж вы так? - возразил Шахов, хотя понимал, что Давлетов прав. В последние годы политические органы ГА стали критиковать очень часто и напрямую ставили вопрос: какая от них польза?
- Буду откровенен, командир, - продолжал Давлетов. - Институт замполитов давно
устарел и изжил себя. Ну что я могу сказать людям, которые не менее грамотны, а некоторые и больше, чем я? Мы во многом дублируем секретарей парткомов, от которых, честно говоря, тоже нет пользы. Люди отмахиваются от нас, как от надоедливых мух. В отрасли насаждается формализм и показуха, а мы по долгу службы должны проводить это в жизнь. Зачем? Общество уже давно разочаровалось нашим образом жизни, и никакие политорганы уже не выправят обстановку.
- Ну что же, с этим я вынужден с вами согласиться, - улыбнулся Шахов. - Вот он,
формализм, на столе виден, - кивнул на груду бумаг. - Но ведь это не повод бросать работу.
- Ну, формализм и бюрократы будут всегда, - возразил Давлетов. - Дело в ином: я
перестал видеть необходимость своей должности. Она не нужна людям. Перестройка и гласность как-то открыли нам на это глаза. Вот иду по городу, вижу громадные очереди и обозлённых людей в них, вижу абсолютно пустые полки магазинов, слышу нелицеприятные речи о наших руководителях и думаю: нет, никакие парткомы и замполиты нам уже не помогут. Горбачёв выпустил из бутылки жестокого и беспощадного джина  и  теперь не  знает,  как его  усмирить. И, похоже, джин этот сметёт и перестройку  с
гласностью и её главного апологета. Нельзя годы жить с пустыми полками, а народ кормить обещаниями.
-       И тут я с вами вынужден согласиться.
-       Извечный вопрос, - улыбнулся Давлетов. - Сказав А, нужно говорить и Б. Быстрее и
смелее шагать в рыночную экономику. Там тоже не рай, но при наших ресурсах, если ими
грамотно распорядиться, будут сдвиги к лучшему. Почти весь мир так живёт. Да и не
изобрели ничего лучшего пока и вряд ли изобретут. А в развитой социализм и тем паче в
коммунизм я сам уже давно не верю.
-       Положа руку на сердце - я тоже. А ведь когда-то верили.
-       Верили, было время. Но были и сомнения: неужели это будет? Коммунизм - это
прекрасно, но это только мечта. Народ к этому не готов. А в отдельно взятой стране его не
построишь. Вы же видите, чем кончается почти вековой эксперимент. Слишком всё
взаимосвязано на земле и на ней не должно быть двух систем. Я имею в виду систем экономических. А коммунизм, - замполит вздохнул, - может, и поживут в нём люди через тысячу лет. Но для этого нужно очень развитое самосознание всего общества, как раз то, что в людях развивается медленнее всего. Поживут, - снова вздохнул заместитель Шахова, - если к тому времени на планете будет жизнь. А я в этом сомневаюсь...
- А я начинаю жалеть, что не посещал ваши занятия, - улыбнулся Шахов.
- Не жалейте, на занятиях я не имел права так говорить. К сожалению.
- Что же, спасибо за честные слова, - командир взял ручку, - я подпишу ваш рапорт, но как к этому отнесётся секретарь парткома ОАО Леднёв?
- Ему я скажу то же, что сказал и вам. Леднёв мужчина умный, поймёт. Да   и общую
обстановку в стране он видит не хуже нас с вами.
Шахов внимательно посмотрел на своего помощника по политической части и вдруг поймал себя на мысли, что у него в заместителях почти 10 лет был человек, которого он не знал, да и не хотел знать, ибо, если честно, никогда серьёзно не думал о какой-то результативности их работы. Как и все лётчики, он не любил замполитов за нудные, но обязательные политзанятия, за головомойки с партийными уклонами на производственных совещаниях и заседаниях. Все они казались закомплексованными на изрядно набивших оскомину лозунгах партии. А ведь это просто их работа, которую они обязаны были делать, согласно спускаемых сверху директив за высочайшими подписями. И говорить иначе они не имели права. И не потому, что боялись. Просто отрабатывали свою неплохую по сравнению с другими работягами заработную плату.
Конечно, замполиты нужны были в гражданскую и отечественную войны, в трудные послевоенные годы для воспитательной и разъяснительной работы среди почти поголовной неграмотности. Но сейчас, когда каждому доступно телевидение и газеты, когда в авиации и со средним-то образованием человека трудно найти - всюду высококлассные специалисты - замполиты стали выглядеть, как выглядели бы в наше время динозавры. Да они, чего греха таить, так и выглядели, ибо давно не верили сами в то, что говорили, вернее, что приказывали им говорить.
Шахов придвинул к себе бумагу, написал снизу: «Не возражаю». Подумал и добавил: «Ходатайствую по существу рапорта». И размашисто расписался. И вдруг поймал себя на мысли, что это довольно редкий документ, на котором приятно ставить свою подпись.
- Ну что же, - встал он из-за стола, - на честность нужно отвечать честностью. Лётчики действительно не любят замполитов. Но не как людей, а, скорее, как их профессию. А она, как известно, накладывает свой отпечаток на человека и формирует характер. Возможно, всё бы могло быть иначе, будь у нас летающие замполиты. Хотя...
Они пожали друг другу руки.
- Придётся мне на ваше место другого человека подыскивать.
- Найдётся, - облегчённо вздохнул Давлетов, - но события развиваются так, что вам не придётся этого делать. Такая профессия (да и какая это профессия) больше не нужна. Так
что, Владислав Дмитриевич, считайте, что я поступил предусмотрительно.
      Он оказался прав. Замполитов в гражданской авиации не стало. По крайней мере, в той форме, в которой были раньше. Но они же, выбросив, сдав или просто оставив себе на память (да и вдруг всё вернётся на круги своя) партийные билеты, остались на прежних должностях. А называться стали не замполитами, а помощниками командиров отрядов по воспитательной работе с личным составом. В очередной раз поменялась вывеска. И, что характерно, командиры из среды лётного состава возлюбили новые должности. Почему? Не стало нудных политзанятий и партийных головомоек на разборах. Не стало так всем действующих на нервы докладов о количестве аморальных поступков (естественно с упоминанием имён и фамилий): разводов, незаконно рождённых детей, приводов в пресловутые вытрезвители, незаконно сожительствующих и...    
Бывшие замполиты стали заниматься похоронами ветеранов, организацией массовых мероприятий и... той же статистикой, как и раньше. Выговоры, Прогулы. Замечания. Нарушения.
Но лётчики это им прощали. Не лезут в личную жизнь и то уже хорошо.
Вывески меняются не только в эпохи перестроек. Они меняются в соответствии с проводимой политикой в любые времена, лишний раз доказывая: бюрократия неистребима.
Осмелимся перефразировать слова маэстро: все приходяще - а бюрократия вечна. Как, впрочем, и музыка.
-------------------------------------
Командир ОАО Бобров уже с обеда начал готовиться к конференции трудового коллектива, которую назначили на четыре часа. На это время он отменил все встречи и другие мероприятия. Предстоящее собрание его волновало. И волновало по той простой причине, что он не знал, о чём придется там говорить, и какие вопросы будут ему задавать. Повестку дня-то он знал, но кто сейчас придерживается заранее расписанного сценария, как было раньше на профсоюзных и партийных собраниях?
Разговор мог возникнуть о чём угодно. И слова мог попросить кто угодно. Это было ново и началось год назад с создания СПС. Первое время на него не обращал внимания ни он, ни члены парткома. Мало ли что напридумывают и насоздают на эйфорической волне перестройки. И ни он, ни партком сначала не были против создания такого органа. Надо же как-то поддерживать имидж перестройщиков. В итоге-то всё равно будет так, как решит он, Фёдор Бобров, которого, как всегда, поддержит партком.
Но в последнее время СТК всё больше заявлял о себе, а, главное, не хотел выполнять те решения, которые принимались на парткоме ОАО. Члены СТК всё активнее вмешивались в работу предприятия, вскрывая негативные стороны деятельности, как отдельных служб, так и деятельности парткома и его - командира ОАО Боброва.
На повестке дня был один вопрос: о перестройке деятельности предприятия его администрации в свете новых требований ЦК КПСС. Председатель СТК ~ начальник смены УВД Ильин - сообщил ему это несколько дней назад и предупредил, что приедет по их приглашению первый секретарь райкома партии. Также приглашена и пресса, что раньше никогда не делалось. И это волновало Боброва больше всего. Ильин был рьяный поборник перестройки с обострённым чувством справедливости. Он же входил и в состав парткома ОАО.
А ещё его беспокоила независимая комиссия по проверке деятельности администрации, созданная по инициативе членов совета трудового коллектива, состоящая из рядовых лётчиков, диспетчеров и других специалистов. Председателем её выбрали командира Ту-154 Анатолия Сергеевича Вадина, человека дотошного и до печёнок въедливого, который прославился критикой на разборах ещё в застойные времена всех, не взирая на занимаемые должности. Он обладал острым чувством юмора, заочно окончил юридический институт, неплохо говорил и пользовался определённым авторитетом не только среди лётчиков, но и среди наземного состава. Если бы не его «длинный» язык - давно бы мог быть командиром эскадрильи. Но Вадин не был «дипломатом». А таких людей, несмотря на большой опыт, на руководящие должности не выдвигали.
Так вот эта комиссия впервые в истории существования ОАО проверяла финансово-экономическую и хозяйственную деятельность предприятия с привлечением независимых специалистов. Начальники служб не желали помогать им и даже отказывались пускать их в свои владения, считая самозванцами, хотя в законе о СТК это чётко было прописано. Особенно этому противодействовала бухгалтерия, служба перевозок во главе с её начальником Прикусовым, и отдел материально-технического снабжения. (ОМТС). Все привыкли, что их проверяли комиссии управления или свои, городские. Но вот своих, доморощенных, почему-то боялись больше всего.
И посыпались жалобы на самоуправство Вадина Боброву, в партком Леднёву, замполиту Агееву. Но закон был на их стороне и просто приказать целому коллективу прекратить свою деятельность никто не решался. В последнее время Бобров стал замечать, что он вроде как бы и не руководит предприятием. Если раньше он чувствовал себя полновластным
хозяином и мог делать в пределах своей компетенции, что хотел, то сейчас всё чаще ощущал себя наёмным администратором, призванным выполнять волю коллектива и согласовывать с ним все решения, вплоть до поездок в служебные командировки. И такая роль его не устраивала, как и многих членов парткома. Они видели в СТК что-то вроде конкурентов, И только Бобров видел в СТК и особенно в комиссии Вадина много для себя неприятного.
Уже к трём часам начали собираться делегаты. Бобров видел их из окна своего кабинета, расположенного на втором этаже штаба. Они останавливались у здания, курили, и что-то оживлённо обсуждали. Потом шли в актовый зал на регистрацию. Он отметил, что на партийные собрания люди шли неохотно, словно на отбывание нудной повинности, являлись в последнюю минуту. Сюда же шли заранее и охотно а, главное, с совершенно другим выражением лиц. Как будто там, в актовом зале накрыты праздничные столы.
А в окно Бобров смотрел потому, что с минуты на минуту ждал приезда секретаря
райкома партии. Да вот она, чёрная «Волга». Машина резко развернулась и встала под
запрещающий знак прямо у подъезда штаба. Он успел спуститься по лестнице и встретил
секретаря в холле первого этажа.
- Здравствуй, Фёдор Васильевич, - первым приветствовал его партийный чиновник, - я
не опоздал?
- Ещё полчаса до начала, - ответил он, пожимая руку секретарю. - Успеем выпить чаю у меня в кабинете.
- Чаю? - улыбнулся секретарь. - А чего покрепче? Перед боем-то не грех.
-       Есть и армянский...
- Шучу, шучу. Кстати, откуда коньячок-то в период титанической битвы за трезвость?
Мы вот и винные заводы собираемся закрывать. А виноградники уже вырубили.
- Из старых запасов, - улыбнулся Бобров.
- Понятно.
Чиновник прекрасно знал, за каким спецмагазином закреплён Бобров и его семья. В тот же магазин делал заказы и он для себя и своих родственников. По желанию их даже
доставляли домой. В магазине было всё, что угодно и работал там вышколенный и
проверенный персонал. А цены были ну просто смешные! ...
В приёмной уже ждали секретарь парткома Леднев и замполит Агеев. Секретарь поздоровался с ними за руку - знал обоих - и прошёл в кабинет Боброва.
- Ольга, чаю нам,- распорядился Бобров, заходя в кабинет последним. - Ко мне никого
не пускать.
У понятливой секретарши уже всё было готово. Через минуту она внесла поднос с чашками и вазой, в которой лежали тонко нарезанные ломтики лимона, густо обсыпанные сахаром.
- Ну, рассказывайте, как у вас дела? - снимая лёгкий плащ, обратился к
присутствующим секретарь. - Ходят слухи, - улыбнулся он, - что у вас серьёзный СТК,
активный и, так сказать, подающий надежды.
- Это кто же вам такое сказал? - спросил Леднёв. - Всё, как обычно, в духе требований времени.
- Кто сказал? Мы обязаны знать, что творится на наших предприятиях, - уклончиво
ответил партийный чиновник, интонацией и выражением лица давая понять, что такой вопрос был явно излишен. Есть агентура.
- Тяжело работать стало, - вздохнул Агеев. - Народ неуправляемым становится. Уже и
партийное собрание, как по уставу полагается, не провести. Когда такое было!
- А вы перестраивайтесь, - хитро как-то улыбнулся гость, придвигая к себе чашку.
- Как? - спросил Леднёв. - И зачем? Чем старая система была плоха?
- Честно сказать? - поднял глаза секретарь.- Я тоже не знаю, как? И тем более не знаю зачем? Но центр настаивает.
       - Неужели там не понимают, что выбивают кресла из-под своих же задниц? – спросил Бобров.      
          - Не знаю, - отпил гость глоток, - тут большая политика замешана, а мы лишь
исполнители. Ему, - кивнул на портрет,  - нужен социализм с человеческим лицом. Нужна
демократия, которую не стыдно и миру показать.
- Это в нашей-то стране? - удивился Леднёв. - С нашим народом? Будет, простите,
только бардак. Ему ещё покажет его перестройка свой оскал.
- Почему будет бардак? Он уже есть. Война в Карабахе, массовые забастовки - это что? Но нам остается только выполнять волю центра...
- ...Или не... выполнять? - докончил Бобров.
- Или делать вид, что выполняем, - с партийной прямолинейностью довёл мысль до
логического конца Агеев.
- За саботаж перестройки спросим, - мелькнула двусмысленная улыбка на лице гостя. -
Чтобы её саботировать нужно уметь это делать. Но это к слову. Во сколько начало
конференции?
- Через три минуты, - ответил Бобров. - Пожалуй, нам надо идти в зал.
Они вышли из кабинета, прошли по длинному коридору и вошли в битком набитый гудящий, словно растревоженный улей, зал, В первом ряду парторг 3-го отряда Агапкин зарезервировал для них места.
В президиум выбрали только Боброва. Никто даже не вспомнил про секретаря райкома, про Агеева и Леднёва. Как будто их и не было в зале.
«Да, дожили, - думал Бобров, занимая место в президиуме. - Раньше бы просто прочитали заранее приготовленный список с именами членов президиума, и все проголосовали бы. А уж вышестоящие чиновники там были бы обязательно».
- Товарищи делегаты, - начал председатель СТК Ильин. - Мы запланировали эту
конференцию, чтобы подвести итоги первого полугодия и выработать стратегическую
линию на второе полугодие, обсудить выявленные недостатки в работе коллектива в целом
и в частности в работе администрации.   А также выслушать предложения по дальнейшей
перестройке деятельности предприятия и обсудить отчёт командира ОАО и его личные
предложения по перестройке в свете требований ЦК КПСС. Кто за эту повестку дня прощу
голосовать. Единогласно. Нет возражений, если мы сначала предложим слово командиру?
Нет. Прошу вас, Фёдор Васильевич.
Бобров встал и направился к трибуне. Он никогда не делал к своим докладам никаких тезисов, всё, что нужно, держал в голове и выступал без единой бумажки. Это импонировало сидящим в зале, много лет привыкшим видеть своих престарелых вождей с бумажкой в руках при элементарной речи по случаю дня рождения. Начал речь так же, как и много раз на партийных, профсоюзных собраниях и заседаниях партийно-хозяйственного актива. Говорить он умел, хорошо владел голосовыми интонациями с некоторым шармом и артисцизмом, и слушали его всегда охотно и внимательно.
- Уважаемые товарищи делегаты! - начал он- - Мы все осознаём, значительность и
масштаб происходящих в стране перемен, хотя не всегда и не все, пожалуй, понимаем,
какова же конечная цель этих событий. Какова конечная цель перестройки. А, не имея
чёткой цели, без понимания такой цели нельзя работать спокойно и уверенно...
«Ну и дипломат! - подивился Агеев началу выступления. - Одной фразой показал, что он горой за перестройку и тут же посеял сомнение в зале. Я тоже что-то не вижу конечной цели в этом бардаке».
- Видимо, нам предстоит ещё многому поучиться, переосознать смысл происходящих в
стране событий и своё отношение к ним, - продолжал Бобров. - И это дело ближайшего
будущего. Это, скажем так, стратегия. Сейчас же мне хотелось бы остановиться на наших
тактических делах, делах повседневных, требующих внимания и доложить вам, что сделано
нашим коллективом и положено в копилку перестройки.
На сегодняшний день, товарищи, в нашем предприятии больше 120 летательных аппаратов. Все они в работе, их не хватает. Ни одного типа. Поэтому в прошлом году мы - а это стоило определённых трудностей - приобрели ещё четыре самолёта Ту-154М. Теперь их у нас четырнадцать. Мы имеем 10 самолётов Ту-134 и 15 самолётов Ан-24. И этого, как я уже сказал, не хватает для удовлетворения спроса населения. Вы сами видите, что делается
в летнее время в аэровокзале. На местных линиях региона буквально задыхаются наши Ан-2 и Ан-24. А вы знаете, что все до единого районного центра у нас связаны воздушным сообщением. В девять регионов ежедневно по нескольку рейсов летают Ан-24, в остальные 17 районов - Ан-2. В некоторые районы они выполняют до 10 рейсов в день. Помимо этого Ан-24 летают и по союзным линиям.
Очень тяжёлое положение, товарищи, с самолётами Ан-2 в весенне-летний период. Их не хватает катастрофически. Сейчас на АХР работает в пределах региона 41 наш самолёт. Ещё 14 машин выполняют полёты на местных линиях по перевозке пассажиров, грузов и других видов работ по обслуживанию народного хозяйства, в частности по обслуживанию газо и нефтепроводов и выполнению санитарных заданий. На местных линиях мы имеем самый неудовлетворённый спрос на перевозки. Поэтому в прошлом году приобрели 6 самолётов Ан-28, которые выпускаются в Польше. Они уже летают, и сейчас завершается формирование эскадрильи. Это качественно новые всепогодные и комфортабельные машины, призванные со временем заменить устаревшие Ан-2. У них в два раза больше скорость, они берут большую грузовую и пассажирскую загрузку. Ну и, конечно, имеют большую производительность. Уже начато проектирование 10 новых районных аэродромов с искусственным покрытием для приёма этих самолётов. И тогда днём и ночью они будут связаны с областным центром. И все эти возможности, товарищи, дала нам перестройка, предоставив самостоятельность на местах...
«А вот тут он покривил, - подумал Агеев.- Ни хрена у нас как не было, так и нет никакой самостоятельности. Ну, это уже дипломатия, точнее говоря, лапша на уши. А новую технику мы получали, благодаря связям Боброва с министром. А ещё потому, что он член бюро обкома партии. Это не маловажный фактор для выколачивания ссуды на покупку новой техники».
- Хочу особо остановиться на вертолётной технике, - продолжал командир. - Более 30
вертолетов обслуживают у нас нефтяников, геологов, рыбаков и другие отрасли народного
хозяйства.   Но их тоже не хватает, несмотря на то, что в прошлом году мы приобрели 4
вертолёта Ми-8 МТ. Поэтому мы вынуждены привлекать Ми-8 и Ан-2 из других регионов.
За первое полугодие нашими самолётами перевезено более 800 тысяч пассажиров на магистральных линиях и около 45 тысяч - на местных. Практика показывает, что второе полугодие даёт ещё больший прирост работ. Поэтому с 1 июля до особого распоряжения мы отменили все отпуска летному составу...
- Ага! Солнце светит и палит - в отпуск едет замполит, - не выдержал кто-то в зале. - У нас так каждый год.
Тихий смешок прошелестел по залу, но Бобров, умница, сделал вид, что не слышал и
продолжал:
- За полгода мы отправили больше тысячи тонн грузов, несмотря на то, что не имеем
своих грузовых самолётов и отправляем его только в багажниках пассажирских машин.
Поэтому,  учитывая спрос,  в перспективе приобретение самолёта Ил-76.  Вопрос этот прорабатывается. Но на все эти планы у нас не хватает лётного состава и осенью, после спада работ, резко встанет вопрос переучивания. Предстоит большая работа, товарищи.
« Ну, вот, - подумал секретарь парткома Леднёв, - о всём, что есть хорошее - сказано. Цифры впечатляющие. Сейчас немного самокритики в духе застойных времён - и все. А он боялся, не знал о чём говорить про эту долбанную перестройку. У нас, как ни крути и не перестраивайся, но основная цель остаётся - воздушные перевозки».
- Казалось бы, у нас хорошие показатели, товарищи делегаты, но не стоит на этом
успокаиваться. У нас есть и достаточно негативного. Так, возросло количество жалоб
пассажиров на культуру обслуживания, мы никак не можем искоренить билеты-двойники.
Есть задержки рейсов по несвоевременной подготовке материальной части к вылету.
- Товарищ командир, люди работают день и ночь, - как всегда не выдержал Дрыгало. - Но что можно сделать, если управление не вовремя снабжает запасными частями?
Приходится снимать с других самолётов.
- Сергей Максимович,  мы потом вам слово дадим,  -  встал председатель СТК.  -
Продолжайте, Фёдор Васильевич.
 - А я почти закончил. Хочу сказать несколько слов о деятельности администрации и парткома предприятия. Конечно, в их деятельности есть недочёты. Но, как говорится, не ошибается тот, кто ничего не делает, В целом с работой и поставленными задачами люди справляются.
И ещё. Мы начали выполнять международные полёты, чему предшествовала большая и кропотливая работа. Раньше, как вы знаете, все такие полёты выполнялись только из Москвы. И это стало возможно, благодаря перестройке.
Несколько слов о дисциплине. Перестройка, товарищи, требует от нас глубокого анализа этого вопроса. К сожалению, среди личного состава количество нарушений не убавляется и даже растёт. Это тревожная тенденция и в свете новых требований от таких людей мы будем решительно избавляться.
Бобров сделал паузу, отхлебнул глоток воды из стоящего на трибуне стакана и, взяв на полтона ниже, закончил:
- Вот такова, товарищи, обстановка на сегодняшний день.
- Спасибо, Фёдор Васильевич, - снова встал Ильин. - Если не возражаете, - обратился к залу, - мы сделаем так. Сейчас выступит председатель комиссии СТК по проверке
деятельности предприятия Анатолий Сергеевич Вадин. А потом уже ему и командиру ОАО
будете задавать вопросы. Нет возражений?
Зал ответил дружным согласием и приготовился слушать речь оратора. Комиссия эта была создана впервые, и всем хотелось услышать, что же она «накопала» за две недели работы.
«Вот на этом и кончится партийный сценарий, - с тоской подумал Агеев. - Там бы сейчас в прениях поговорили заранее подготовленные люди, покритиковали бы недостатки, те, которые можно критиковать. Затем слово бы взял он, Агеев. После выступил бы секретарь райкома. И всё! Мероприятие проведено. Но тут, кажется, все дальнейшее будет зависеть от этого Вадина».
Он посмотрел на сидящих рядом секретаря райкома и Леднёва и заметил, что лицо последнего помрачнело. Его же сосед смотрел на Вадина заинтересованно. Вероятно, ему действительно было интересно, что может сказать человек, наделённый коллективом такими полномочиями.
Агеев не знал того, что знал Леднёв. Его агент - один из членов этой комиссии - поведал ему, о чём собирается говорить Вадин. И это его неприятно волновало. Он понимал, что может быть скандал. Вадин даже не пришёл посоветоваться к нему, о чём можно сказать, а что, может быть, стоило бы и опустить ради благополучия и репутации предприятия. А это говорило о том, что ни парткому, ни администрации комиссия не доверяла и собиралась, как говорят, сор из избы выметать полностью. Для этого и был приглашён секретарь райкома и пресса.
Вадин вышел на трибуну с папкой. Раскрыл ее, что-то там полистал и заговорил
уверенно и независимо: .
- Слушая доклад командира ОАО, у меня создалось впечатление, что мы на партийном
собрании конца семидесятых годов. Если бы не упоминание перестройки, я бы так и
решил. Но, к счастью, мы не на партийном собрании, партийной дисциплиной и партийной
круговой порукой не связаны и будем руководствоваться простой человеческой этикой.
Как вы знаете, товарищи делегаты, по вашему требованию советом трудового коллектива впервые создана комиссия по проверке деятельности предприятия и его администрации. Сразу скажу: нам оказывалось всяческое сопротивление со стороны некоторых служб. Дело доходило до угроз и оскорблений. Нас не пускали, от нас прятали документацию, нам грубили и хамили. Почему? Считаю, что эти люди не хотят понять требований перестройки или не согласны с ней и поэтому намеренно тормозили работу комиссии. Или, если хотите, им есть, чего бояться. А это уже...
Вадин поднял голову и многозначительно оглядел притихший зал.
- Ого! «Это смутно мне напоминает индо-пакистанский инцидент!» - процитировал
Высоцкого сидящий в девятом ряду Бек и нагнулся к дремавшему рядом Чувилову. -
Хватит спать, сейчас интересное начнётся, 37 годом запахло.
- Чего плетёшь? - разлепил глаза Чувилов.
- Слушай, говорю. Тебя, зачем сюда выбрали, чтобы спать?
- А это уже можно расценить как саботаж перестройки и неподчинение её законно
действующим органам, - закончил Вадин. - Но это преамбула. Начнём по порядку. Вот
командир сказал, что у нас сейчас стало больше самостоятельности и только благодаря ей есть сдвиги к лучшему. Кстати, нам ежедневно твердят и о самофинансировании. Но вот что выяснила наша комиссия: ни о каком самофинансировании и речи быть не может, так как до 80% прибыли у нас забирает управление. Нам же остаются долги по кредитам. Так какой же может быть разговор о самостоятельности, если мы финансово зависим от управления, которое никому из нас с вами не нужно?
- Так и давайте из него выходить! - раздался выкрик из зала. - Довольно кормить эту
контору. По закону имеем право выхода.
- Правильно! - поддержали его. - Не нужно нам это промежуточное и бесполезное
звено.
Ильин застучал ногтем по микрофону, призывая к порядку.
- Мы имеем право выхода, - подтвердил Вадин, - и это зависит, товарищи делегаты, от
вашего решения. Но это ещё тоже преамбула. А вот дальше начинается кое-что интересное.
Такое, что ни одна комиссия из того же управления не смогла выявить. Или, не убоюсь
этого, не хотела выявлять.
Начнём с грузового склада. Там мы выдержали целую схватку, прежде чем нас туда пустили. И что же выяснилось? Мы взвесили несколько партий коммерческого груза, а потом сверили с сопроводительными документами. Вот, например, привёз заказчик 200 кило помидоров для отправки в приполярный район. При взвешивании оказывается, что там не 200 кило, а 400. Вопрос: сколько рублей не дополучит предприятие за перевозку такого груза? Вот ещё: по документам сдано для перевозки в Уренгой 500 кило скоропортящегося груза - колбасы, которой, кстати, не найти в магазинах города. Она, как вам известно, по карточкам продаётся. При взвешивании этой самой колбасы оказалось 700 килограмм. И подобных фактов только за один день мы обнаружили семь. Забывчивые люди работают на грузовом складе. Их, по их же утверждению, обманули на одну тонну 900 кило. Это за один день. Возникает впечатление, что это отработанная практика. Когда мы начали составлять акты, полились слёзы и упоминания о детях. А теперь внимание, вопрос: зачем это делается?
- И ежу ясно, зачем, - раздался голос из зала.
- Ежу, может, и ясно, а вот нам не совсем, если верить объяснениям сотрудниц склада. Нам говорят, что они не взвешивают груз при приёмке от заказчика, а взвешивают его передполётом. Это, конечно, чушь, всё взвешивается в присутствии заказчика при сдаче товара насклад. По крайней мере, так делалось в день нашей проверки и всё у них совпадало. Но мыбыли готовы поверить и в эту чушь — чего не бывает - и попросили акты о взвешивании. Такположено  делать,   когда  возникают  подобные  разногласия.  Ни  одного  акта  нам  непредставили, зато слёзы полились с новой силой.
Вот вы говорили, товарищ командир, что предприятие перевезло за истекший период
более 1000 тонн грузов. Можно смело добавить к ним ещё несколько сот «невидимок». Их
нет, они не существуют. Но мы отнюдь не уверены, что на грузовом складе работают
бескорыстные люди, отправляющие бесплатно груз за государственный счёт. Деяния такие
приводят к перегрузкам самолётов. Чем это опасно вы знаете. Вспомните эпизод Ту-154 в
Хабаровске. . .
По залу прошла удивлённо-возмущённая волна ропота. Про подобную деятельность склада по аэропорту ходили кулуарные слухи, но на то они и слухи. В последнее время, каких только слухов не ходит. На них уже просто не обращали внимания. Но вот так официально было сказано впервые.
Агеев снова незаметно взглянул на Леднёва. Тот сидел с каменно непроницаемым лицом, застывшим, словно маска. Секретарь же райкома заинтересованно слушал. А потом наклонился к Леднёву:
 - А что произошло в Хабаровске?
 - Перегрузили самолет китайским барахлом так, что он не смог оторваться от
полосы, выкатился за ее пределы и потерпел аварию. .
- И такое часто бывает?
- Я так скажу: всё чаще это случается. Перестраиваются люди, - улыбнулся невесело, - страх потеряли.
-       Судить за это лётчиков надо. .
- Как раз лётчики-то тут виноваты меньше всех.  Им на самолёт привозят уже
взвешенный груз и документы. И если в документах фальсификация - трудно догадаться.
Только опытные лётчики могут почувствовать это по поведению машины на разбеге, когда,
как правило, бывает уже поздно. Да и то не всегда.
- Понятно, - кивнул секретарь. - Интересные у вас тут вопросы возникают. На многое могут потянуть.
- Интересные, - вздохнул Леднёв. И впервые подумал о пенсии. А что? Сиди себе на даче и наблюдай, как перестройка переходит во что-то дикое и неуправляемое.
- Вот ещё, - продолжал между тем Вадин. - Неделю назад из Бронска отправили три
тонны дефицитной рыбы в Ташкент. Только не говорите мне, что она есть в наших
магазинах. По документам, выданным лётчикам, рыба это чудесным образом
трансформировалась в... две тонны стеклотары. Чем не чудеса?
В зале раздался весёлый хохот. .
- Ещё при загрузке второй пилот обратил внимание, что упаковка для стеклотары
слишком не соответствует. Да и не гремело там ничего. Но документы были в порядке. А в
Ташкенте при разгрузке безалаберные грузчики один пакет уронили. Ну и посыпалась
оттуда рыба.  Экипаж себе  набрал,  грузчики - тоже. Нельзя? А как докажешь? По
документам-то бутылки пустые числились. Не стал командир задержку вылета делать,
чтобы разобраться. Приняли тару, сдали тару. А в Ташкенте и не хотели разбираться.
В зале стоял откровенный хохот.
- А я на всякий случай упросил всё-таки экипаж написать докладные записки на имя
командира ОАО, Вам их сейчас передать, Фёдор Васильевич?
- Потом, - отмахнулся Бобров. - Потом будем разбираться.
«Уже компромат собирает, - подумал Агеев. - Попробовал бы ты так выступить 10 лет назад. Интересно, кто проворачивает такие дела и знает ли про это командир? Тут неплохими денежками пахнет. А заодно и прокурором. Нет, вряд ли Бобров пойдёт на это. Вывезти лишний стройматериал для дачи — это он может. Да, многого мы не знаем, оказывается, в родном предприятии. Интересно, проверяли ли они ОМТС и автохозяйство?».
- Далее, - продолжал Вадин. - На склад горюче-смазочных материалов (ГСМ) мы
вступили с боем. Ну, тут вообще дело тёмное, как их масла. Похоже, что в этой службе
нарушаются все инструкции по приёмке, хранению, контрольным замерам и выдаче ГСМ.
Не вдаваясь в подробности, можно сделать вывод: каким-то образом куда-то исчезает
бензин. Нам показали акты о проливах. Якобы случайных. Если им верить, то вокруг
аэропорта за последние годы должно образоваться озеро из авиационного бензина. Кстати,
лётчики с Ан-2 жалуются, что,  придя утром на вылет, обнаруживают несоответствие
количества топлива в баках количеству, записанному в бортовом журнале самолёта на 100 и
более литров. Вопрос: куда оно девается? Испаряется? Всем известно, что на бензине этом
прекрасно работают «Жигули», «Волги», «Москвичи».
По залу уже давно начал гулять ехидный смех и откровенный возмущённый ропот. Ильин то и дело призывал к спокойствию, почти беспрерывно колотя по своему микрофону.
- А в отделе материально-технического снабжения нам попросту отказали в проверке,
мотивируя тем, что у нас нет допуска к работе с материальными ценностями. Что же, мы
постараемся узнать, где и как можно получить этот мифический допуск. Я обещаю вам,
господа снабженцы, по вашему не будет. Закон обязателен для всех.
Теперь о жилищно-бытовом секторе. Надо сказать, его никогда и никто по настоящему не проверял. Квартиры распределялись по службам: вам столько-то, а вам - столько-то.
Решайте сами, кто у вас очередник. И, худо-бедно, решали. А вот общее количество квартир знали только несколько человек. Это члены жилищно-бытовой комиссии ОАО. Но они молчаливы, словно рыбы. Тем не менее, мы выяснили, что сын начальника штаба ОАО Шилова чудесным образом в череде очередников из очереди под номером 207 перескочил в очередь 27 и уже живёт в двухкомнатной квартире. Тоже забывчивые люди, нолик пропустили и не заметили. А в службе, где сын работает, его из очередников просто вычеркнули, чему другие обрадовались: до них быстрее очередь дойдёт. Дойдет...
Далее. Мы обнаружили документ, подписанный командиром ОАО Бобровым о предоставлении трёхкомнатной квартиры из так называемого командирского резерва крупному специалисту по теплосетям. Слов нет, нужный спец, не в Сочи живём. Но он проработал у нас всего 7 месяцев и уволился через... две недели после получения квартиры. Это нас заинтересовало. Мы кое-где покопались, и оказалось, что крупный специалист по тепловым сетям с дипломом инженера-нефтяника - родной брат жены командира Боброва.
Идём далее. Вы знаете, что главный бухгалтер у нас женщина. Кстати, она тоже очень сопротивлялась нашей проверке, даже министром грозила. Так вот ей для улучшения тяжёлых условий жизни поменяли двухкомнатную квартиру на трёхкомнатную. В заявлении указано шесть человек. Проживают же там только трое: она, муж и младший сын.
- Она вам что же, ордер показывала? - не выдержал Бек.
- Нет, не показывала. Мы просто позвонили в домоуправление и узнали.
- Почему бы и мне тогда так не сделать? Я в двухкомнатной квартире вчетвером живу.
- А вы попробуйте, - улыбнулся Ильин и постучал по микрофону. - Тише, товарищи!
- И таких фактов, - продолжал Вадин, - мы обнаружили не один. Перечислю только
некоторые. Секретарь парткома Леднёв, расширяясь, оставляет старую квартиру семье сына,
а сам переезжает в двухкомнатную, где живёт вдвоём с супругой. Такая же ситуация и с
нашим  командиром Бобровым.  Но  он  не расширился,  а сузился.  Свою  громадную
трёхкомнатную квартиру оставил сыну, а сам переехал в двухкомнатную. Начальник ОМТС
Андреев - то же самое. Начальник автохозяйства имеет четырёхкомнатную квартиру, где
проживают четверо. Этот столько там всего написал, что мы концов не нашли. Даже
несуществующего третьего сына вписал. Наверняка по ошибке. Не буду перечислять всех.
Скажу только, что ни одного техника, лётчика, диспетчера там нет.
Это, товарищи, шла речь о государственных квартирах. Но у нас есть сданный год назад 72-х квартирный кооперативный дом. Так вот: в 63 квартирах живут работники аэропорта, в остальных люди никогда не имевшие к нему отношения. Как они попали туда - мы не знаем. Документов, подтверждающих долевое участие, мы не нашли. Нам сказали, что очередники отказались из-за отсутствия денег. Это ерунда. Мы спросили очередников, и все они как один сказали, что до них очередь не дошла. Другими словами их просто обманули.
И последнее. Служба спецавтотранспорта. Тут такой, извините, бардак, что мы просто растерялись. Машины «Волга», на которой ездит начальник службы там не числится. Её нет. И наоборот, есть машины, но нет документов на них. Говорят, потеряли. Много техники в неудовлетворительном состоянии, проще говоря, она варварски раскурочена. Что-то списано, а что-то числится, как работающее.
В зале уже давно стоял возмущённый гул. Обсуждали сказанное Вадиным. Ни одна комиссия за всю историю существования ОАО не находила ничего подобного. Особенно всех возмутил вопрос, связанный с жильём. Не помогали призывы Ильина к спокойствию. Он уже не стучал ногтем по микрофону, он стучал микрофоном по столу. Бесполезно. И тогда объявил:
- Перерыв 15 минут.
В перерыве у здания штаба висел возмущённый гул голосов и море дыма. Все
возбуждённо обсуждали сказанное Вадиным.
- Это только верхушка айсберга, - говорил начальник смены АТБ.- Они многого ещё не
нашли.
- А ты уверен, что всё это правда? - возразили ему.- Почему же до этого компетентные комиссии ничего такого не находили?
 - А потому, - отвечали. - Ты мозгой раскинь, какой комиссии придёт в голову взвешивать груз? Или дотошно рыться в бумагах? Они же, эти комиссии, работают три дня. А что за это время успеешь проверить? А видел ты, какие они уезжают и чем нагруженные? Нет?
- Да все знают. Вон в ресторане специальный зал для них. Ешь, пей - не хочу. А домой мёд - каждый по бочонку увозит. Да если бы мёд один. Ха-ха-ха! Я бы тоже ничего не
нашёл за это.
- И всё равно не верится. . .
- Так что же, Вадин эти факты выдумал?
- Вот именно. Зачем ему это?
-       Тоже верно.
- Что верно? Шум на весь мир поднял твой Вадин. Для чего сор из избы выметать? Всё
по тихому можно было сделать.
- Ещё один тихушник! Твоя изба битком уже сором забита. Давно выметать надо.
- А ты слышал, штука такая есть, гласностью называется?
- Чихать на неё! Убрать бы вместе с перестройкой к   ... ной матери.
- Правильно говоришь! А перестройщиков всех этих - к стенке. Всё опошлили за четыре
года. Читаешь газеты и думаешь: а есть ли у нас вообще что-то хорошее в стране? Один
негатив. И прессу такую к этой же матери разогнать. Она американские заказы выполняет.
Продалась с потрохами. . .
- И тебя вместе с перестройщиками к стенке за подобные речи, - вороном налетел на
говорившего Бек. - Ишь, расчирикался! Гласность ему не по душе! Благодаря этому и
чирикаешь тут,  а не в Воркуте. Газеты,  говоришь, читать стал? Забыл, как когда-то
выбрасывали их в урны,  не читая? Забыл,  как силой  на «Правду»  и другие газеты
подписываться заставляли? Снова туда хочешь?
- Не-е, туда я не хочу, - сбавил пыл антиперестройщик.
- Наши руководители поняли перестройку однобоко,  - азартно говорил какой-то
диспетчер.
-       Как это?
- А так! Творить свои делишки безнаказанно, вот как. Раньше-то боялись
неотвратимости наказания, сейчас этого нет. Чем больше наворуешь - тем уважаемей
станешь.
- Ты хорошо жить хочешь? - спросили его.
- Кто же не хочет! - хихикнул диспетчер.
- Ну вот, ты хочешь, и другой тоже хочет.
- Ага, разница в том, что я хочу, но не могу.
- Ещё неизвестно, сколько ты наворовал, если мог бы... делегат.
- Выбирай выражения. Я что же, не прав?
-       Ты-то прав, а у них - больше прав. Потому твоя семья без квартиры, а они уже и о
потомстве позаботились. О будущем думают люди.
- Вот потому и говорю, что страха в людях не стало. Отсюда и бардак кругом. Эх,
Сталина бы сюда!
- Ещё один затосковал о крепкой руке. ...
- Я по порядку тоскую.
- Ну, зачем нам нужны такие руководители? - возмущались в другой кучке людей. -
Гнать их надо в шею и выбирать себе других. Того же Вадина. А что? Закон не запрещает. В
других городах уже давно выбирают.
-       Выбирала баба мужа! Ты в авиации работаешь, а не на фабрике по пошиву кальсонов. Так и дадут тебе это сделать.
- А мы никого и спрашивать не будем. Раз по закону положено, то и нужно этим
пользоваться.
- Да, раскололась наша партия! - вздыхал кто-то из ветеранов. - По разные стороны
баррикад разбегаемся: Одни - за перестройку, другие - против. В дурном сне не приснится.
-       Это всё происки империализма, - пошутил кто-то.
-       А что? Так и есть. А Горбачёв - его поборник.
- Не смешно, - возразил ему Бек. - Думай, что говоришь.
А в это время те же четверо сидели у Боброва в кабинете с довольно мрачными лицами.
- Не ожидал я такого, - сказал, наконец, секретарь райкома. - Похоже, дело у вас далеко зашло. Этот парень, как его?
- Вадин, - подсказал Агеев.
- Да, Вадин. Если всё так, как он сказал, то... тут газетчики, шум поднимут. Их сейчас мёдом не корми - дай сенсацию. Ну а если и прокуратура займётся, - он многозначительно посмотрел на сидящих, - у вас много хлопот будет.
- А прокуратуре нужна такая перестройка? - в упор спросил Агеев.
- Может, и не нужна. - Секретарь посмотрел на часы. - Извините, я должен ехать.
Спасибо за чай. У меня ведь не одно ваше предприятие. И везде тихая буза. Но у вас, - он
помотал головой, - далеко зашло. Толковый у вас совет трудового коллектива. Позволю дать
рекомендацию: выпускайте пар, сделайте, чтобы дальше зала ничего не ушло. Хотя, - он
махнул рукой, - газетчики. Ну и времена пошли!
Через три минуты «Волга» секретаря отъехала от штаба. Он отказался от первоначального намерения выступить на конференции. В сложившейся ситуации его просто никто бы не стал слушать. Да и на вопросы отвечать не хотелось. Никто уже ни во что не верил. Опытный аппаратчик он прекрасно понимал ситуацию. Но не сказал этого своим собеседникам.
- Кажется, он на нас махнул рукой, - произнёс Леднёв.
- Им не до нас, собственные кресла шатаются, - хмуро улыбнулся Агеев. - Сами
ратовали за этого мудака, - кивнул на портрет. - Вот и доигрались в демократию. Ну что,
пойдём дальше слушать? Или не стоит туда идти?
- Пойдём, пойдём,  - встал Леднёв. - Тебе, Фёдор Васильевич, придётся пар выпускать, ты у нас дипломат.
        После перерыва делегаты долго не могли успокоиться. Наконец Ильину удалось восстановить тишину. Снова вышел к трибуне Вадин.
-Я заканчиваю. Ничего противозаконного мы не нашли в службе УВД и АТБ.
Отчётность здесь не в идеальном порядке, но разобраться можно. Это единственные
службы, где нам не ставили палки в колёса, а даже помогали. В АТБ, правда, процветает
мелкое воровство, об этом все давно знают. Да это и за воровство-то не считается. Кто
горсть шурупов утащит, кто какую-то железку в сад, кто бутылку керосина на лечение
любимой тёщи. Одного рабочего даже по статье за это уволили. Поймали на проходной,
но... с тремя литрами керосина.
- Ага, нашли всё-таки крайнего! - раздался крик в зале. - Сколько тонн на него списали?
В зале грянул смех. Давно не секретом было, что всё начальство на своих машинах
заправлялось на складе ГСМ, как на своей заправке. А начальник ГСМ даже не знал цен на городских АЗС. Ну а уж начальнику автобазы и вовсе сам бог велел не утруждать себя знанием этих цифр. Не утруждал этим бог и ещё многих руководителей, имевших служебные машины. Из их баков бензин легко переливался в баки личных машин. Ах, господи, да кто же не грешил этим?
- Остальные службы мы проверить не успели, - подвёл итог Вадин. - Да и смысла уже не было. Они подчистили там всё. Я закончил, товарищи делегаты.
- Вопросы Вадину будут? - встал Ильин.
- Комиссия эта будет постоянно работать или она разовая? - спросили его.
- Комиссия эта, товарищи, создана по вашему поручению. И будет она работать так, как вы решите. И подотчётна она, кстати, только трудовому коллективу, то есть вам.
- Это хорошо, чаще такие проверки делайте.
-       Ещё вопросы? . .
- Всё ясно! - раздалось с мест. - А вот к Боброву вопросы будут.
- Задавайте, - разрешил Ильин.
- Как вы считаете, товарищ командир, доклад Вадина соответствует истине? -
спросил начальник одного из цехов АТБ.
«Что же, пора стравливать пар» - подумал Бобров, шагая к трибуне. Он уже наметил, что и как говорить. Нужно сказать полуправду, запутать всех, бросив тем самым тень на объективность расследования комиссии и на её председателя.
- Мне понравилось выступление Вадина, - начал он, сразу сбив с толку многих, сидящих в зале. - Очень хорошо, что создана такая комиссия. Возможно, её бы нужно было создать ещё раньше.
«Что он несёт? - ужаснулся Агеев. - С ума сошёл что ли!».
- Я уже говорил:  мы выполняем огромный объём работ и в повседневной суете,
товарищи, руки просто до всего не доходят. И такая вот комиссия будет хорошим
помощником администрации. Конечно, у нас есть злоупотребления, и мы с ними боремся.
Соответствует ли истине всё изложенное в докладе Вадина? Этого я сказать с полной
уверенностью не могу, ибо многое для меня тоже ново. Будем разбираться. Одно могу
сказать точно: виновные будут наказаны по всей строгости. Я далёк от мысли, что комиссия
эти факты выдумала.
- Ещё вопросы?
- Почему ничего этого не обнаруживали комиссии УГА? Ведь они приезжают к нам
каждый квартал.
- У них другой профиль проверок, нацеленный, прежде всего на безопасность полётов,
профилактику лётных происшествий и всего, что с этим связано.
- А перегрузка самолётов грузовым складом - это не безопасность полётов? - не
выдержал командир Ту-154 Самохин.
- Я уже говорил, разберёмся и накажем, - уверенно пообещал Бобров. - Больно накажем.
- Да что там разбираться, уже разобрались, - закричал кто-то из зала, явно нагнетая
обстановку. - В прокуратуру дело передавать нужно. Там лучше разберутся.
- Если будет необходимо - подключим прокуратуру, - кивнул командир.
- Зачем нам нужны такие комиссии, которые находят нарушения только у лётчиков по
части знания, а, вернее, не знания не применяемых в практике и потому забытых бумаг,
которые они время от времени реанимируют? А настоящую угрозу безопасности не
находят, - не унимался Самохин.
- Что я могу сказать по этому поводу? Пока мы находимся в составе управления и
вынуждены им подчиняться.
Слова попросил молодой командир Ан-2.
- Я семь лет живу в общежитии и неизвестно, когда получу жильё. Что вы можете
сказать о махинациях с квартирами?
- А что он может сказать, если сам в этом замешан? - снова послышался тот же голос из зала.
- Я повторюсь ещё раз, - терпеливо ответил Бобров, сделав вид, что не слышал выкрика, - будем разбираться. Но махинации - это резко сказано. Мы, чтобы ускорить строительство кооперативного дома, вынуждены были выделить несколько квартир людям, от которых многое зависело. Таковы были первоначальные условия. Иначе бы вообще могли ничего не получить. Дом просто отдали бы другому предприятию на таких же условиях. Думаю, вы меня понимаете.
Это было похоже на правду. Такая практика строительства кооперативных домов существовала. Кто и как въезжал в те квартиры - оставалось для всех тайной.
- А что дети начальников - тоже нужные люди? - не унимался парень.
- Они и их семьи жили вместе с родителями. Родители - ветераны труда и имеют право
на расширение. Понятно, что в одной квартире две семьи жить не могут.
- Это меня не убедило. Дети начальников, значит, не могут жить вместе с родителями, а
почему мы можем жить вообще без квартиры? Вот сын господина Леднёва (так и назвал,
похабник) пришёл вместе со мной из училища, а летает уже на Ан-24 и живёт в своей
двухкомнатной квартире. Сын господина Шилова - тоже. Уж не говорю о вашем сыне.
Странно как-то. А очередь вроде одна.
В зале неоднократно поднимался шум и Ильин с трудом наводил тишину. Вопросов задавали Боброву много. Он отвечал спокойно, уверенно, не спеша. Хотя внутренне очень негодовал и едва сдерживался. Так с ним ещё никогда не разговаривали. Да ещё эти выкрики из зала. Он понимал, что его тычут в эти факты носом так, как тычут щенка в своё же дерьмо. Но надо выдержать, не сорваться. Надо выпустить из зала излишний пар, стравить избыточное давление. Тогда народ пошумит и разойдётся. Так бывало и прежде на некоторых профсоюзных собраниях, а в последнее время и на партийных.
Но люди не расходились. Снова объявили перерыв.
После перерыва слово предоставили бригадиру водителей перронной механизации.
- Из доклада Вадина видно, что ни администрация, ни партком, ни профсоюз не видят
или не хотят видеть, какие беспорядки творятся в нашем предприятии. Вероятно, их это
устраивает.  Устраивает это и управление. Иначе как объяснить, что ни одна их так
называемая комплексная комиссия не выявила то, что выявила комиссия СТК? Люди хотят
реальных, ощутимых перемен, ведь перестройка идёт уже четвёртый год. Мы же ничего
пока не ощущаем. Наше руководство не может похвастаться ни перестройкой мышления, ни
перестройкой деятельности. Я имею в виду и управление. Не хотят они работать по новому,
им перестройка, как кость в горле.
Считаю, что настало время выборов нашего командно-руководящего состава. Ещё в прошлом году мы поднимали этот вопрос, но так и не довели до конца. И администрация делала всё, чтобы выборов не было, понимая, что лишится своих насиженных мест. А профсоюз и партком заняли в этом вопросе тройственную позицию: чтобы начальство не обидеть, себе не навредить и коллектив не разозлить. Товарищи делегаты! Я предлагаю незамедлительно вернуться к вопросу о выборах.
- Правильно! - донеслось с мест. - Давно пора.
- Во многих предприятиях в городе это уже сделали.
- Хватит от нас словами отделываться.:
- Вот командир сказал, что у нас стало больше самостоятельности. В чём? Как были под пятой управления, так и остались, - дождавшись тишины, продолжал оратор. - Скажите, нам оно нужно?
- Не-ет! - раздался хор голосов.
- Оно нам только проблемы создаёт да обирает нас.
- Ага, денежки исправно сосёт.
- Даёшь самостоятельность! .
Выступление бригадира буквально взорвало зал. Желающих выступить всё прибавлялось.
«И когда так успели измениться люди? - слушая выступающих, думал Леднёв. - И почему они изменились? Почему не изменился я, Бобров, Агеев и ещё тысячи людей? И оказались по другую сторону баррикад. Что это, классовое расслоение? Интересно, на какой стороне оказался бы человек, всё это затеявший, будь он не в Кремле, а вот тут, в этом зале на моём месте? Отсюда, из глубинки, вся эта перестроечная чехарда по иному совсем видится. Ведь бардак же начинается, да нет - уже идёт. Конечно, ещё не поздно всё вернуть на круги своя, но кто там, в Москве, на это решится? Правильно этот шофёр сказал: за своё место каждый держится. И я не исключение».
    Примерно так же думал Сидящий рядом Агеев. Его мысленные суждения были резки, а в отношении генсека, произнеси он их вслух, звучали бы просто похабно. Но что-то он всё же заронил в народ, раз его поддерживают, несмотря на пустые полки наших магазинов. Не все, но поддерживают. А магазины! В войну столько карточек не было, сколько сейчас. Впрочем, много ли нашему народу надо? Вот пообещал всем жильё к 2000-му году. Это же чистейшей воды авантюризм. За 70 лет не настроили, а тут за десять с небольшим. Ха! А ведь кто-то поверил. Доверчив наш народ, легко его обмануть. Тем более, когда обманываешь безнаказанно. Но ведь так не продержится Горбачёв долго, это ясно. А он ещё и президентом хочет стать. Зачем? Играет в демократию? Но с его характером и нерешительностью он быстро слетит с этого политического Олимпа. Почти наверняка его свергнет какой-нибудь ловкий, нахрапистый, наглый политический авантюрист. Таких-то людей обычно и выплёскивают мутные перестроечные воды. В итоге, как всегда, народ в дураках останется. Это же исторически доказано. А вообще-то любые переделки и перестройки разбивают людей на два лагеря. И если в эти лагеря потихоньку подливать горящего маслица, гражданская война - этот пик коллективного безумства - неизбежна.
Так думал заместитель командира объединённого отряда по политической части, бывший авиационный инженер Матвей Филиппович Агеев.
Конференция продолжалась до десяти часов вечера. Было принято два решения: на осень назначить выборы командно-руководящего состава и начать кампанию по выходу из состава УГА.
На следующий день в прессе появились репортажи о бурной конференции. Авиация
всегда приковывала к себе внимание народа. А, может, любопытство. Ведь всё, что в ней
делалось, было окружено ореолом таинственности и секретности. Это были первые
критические публикации в местной прессе, из которых люди узнали, чем и как живёт
авиация края. . .
В прокуратуру, всё, что «наскребла» комиссия Вадина, решили не передавать, а ещё раз перепроверить факты. Впоследствии выяснилось, что кто-то, не веря ни администрации, ни СТК и его комиссии, написал в министерство ГА и в прокуратуру длиннющее анонимное письмо о безобразиях, которые выявила комиссия Вадина. Было там и то, что комиссия выявить не смогла. Но это из области слухов. Хотя на пустом месте они зарождаются редко.
Но ни министерство, ни прокуратура официально никак не отреагировали. Аноним, он и есть аноним. Не до этого. И там, и там всюду шатались под всеми кресла, словно при землетрясении. Никто не знал, кем он будет завтра, после повально покатившихся по стране выборов, перемещений, смещений и перестановок.
  ----------------------------
Они развернулись обратно уже через десять минут полёта. Один за другим. У всех трёх упало давление масла в двигателях до критического минимума. Выполнение запланированного задания стало невозможным. К тому же начала расти температура головок цилиндров. На каждом борту было по четырнадцать человек пассажиров. Командиры докладывали, что, возможно, во избежание пожара придётся производить вынужденную посадку вне аэродрома. Местность, над которой они летели, была сильно пересечённая и лесистая и одному богу известно, чем могли такие посадки закончится.
Терпение и выдержка изменили Боброву, когда ему доложили об этом.
- Да вы что... вашу мать! - вскричал он. - С ума посходили?   Три сразу? Один за
полгода вернётся - и то целое ЧП. Что это значит, Дрыгало? Почему сразу три? Это
невероятно! В одном аэропорту, в одно время! Самолёты с одним двигателем!
- Разберёмся, товарищ командир, - хмуро пообещал тот.
- Конечно, разберётесь, если... долетят. Молитесь, чтобы долетели. Но что, чёрт возьми, может быть? С НЛО они, что ли встретились?
- Есть предположение, что у них недостаточно масла в двигателях.
- У всех трёх? - поразился Бобров. - Я допускаю, если у одного...
- У всех трёх, - вздохнул Дрыгало. - Сгною...
- Пожарные и санитарные машины на полосу! - распорядился командир ОАО. -
Спасательному вертолёту - готовность № -1.
- Машины на полосе, экипаж в вертолете, - доложили ему. - Первый самолёт уже видим,
заходит на посадку.
- У меня предельная температура, - услышал он через селектор доклад одного из командиров, - и по инструкции я должен выключить двигатель. Но я буду тянуть до аэродрома.
      К, счастью все три дотянули до полосы и уже на пробеге выключали перегретые двигатели. Буксиры затащили их на стоянку. Недовольных пассажиров увезли в аэровокзал без всяких объяснений, пообещав отправить их позже. Санитарные и пожарные машины укатили в свои боксы. На перрон сбежались перепуганные техники и инженеры. Из кабин вышли озадаченные члены экипажа. Несмотря на перенесённый стресс, многие улыбались. Им не верилось, что одинаковое ЧП случилось сразу у трёх самолётов. Такое и раз в 50 лет  не происходит. При виде инспектора Кухарева и командира отряда Байкалова их улыбки угасли, как угасают угли затухающего в ночи костра. Приплыли!
- Все бортовые журналы - ко мне! - прорычал Дрыгало и сразу несколько человек
бросились выполнять приказание. - Всех, кто обслуживал эти самолёты вчера и сегодня - ко
мне!
Принесли журналы, открыли. Во всех трёх было написано: «Произведена замена масла в двигателях после наработки 100 часов».
- Та-ак! - зловеще протянул начальник АТБ и оглядел стоящих перед ним техников. -
Доигрались... вашу мать! Кто вчера сливал масло из двигателей этих машин?
- Я, - подал голос один из техников.
- И я, - ответил другой.
- А кто заливал новое масло?
Ответом ему было молчание.
- Я ещё раз спрашиваю... вашу мать, кто заливал свежее масло?
- Ну, это... выходит - никто, - с дрожью в голосе ответил первый техник.
- Выходит? А кто запись в бортовом журнале сделал, что, наличие масла в двигателях по 70 литров.
- Мы сделали.
- Зачем вы её сделали, болваны?
- Маслозаправщик сломался, обещали другой прислать, но не прислали. Ну а мы, чтобы
время не терять, записали в журналы. Но заправщик не приехал до конца смены, и мы
домой уехали.
- Лучше бы вы в тюрьму сразу ехали, - посоветовал Дрыгало. - А запись осталась.
Почему по смене не передали?
- Забыли.
- Так, с вами всё ясно. Уйдите пока с глаз моих! Утреннюю смену сюда!
Предстала вся смена и выстроилась рядком.
- Кто... вашу мать, выпускал в полёт эти три самолета?
- Я, - сказал один.
- И я, - ответил другой.
- Ага, ещё два красавца. Вы смотрели перед вылетом в маслобак?
- Смотрели, - неуверенно произнёс один.
- И масло в баках было?
Технари молчали.
- Было, спрашиваю?
- Да не смотрели мы. Чего же смотреть, если вечером заменили, а самолёт ещё не летал?
Куда бы оно делось? Просто убедились по записи в БЖ (бортовой журнал самолёта).
- А положено вам проверять наличие масла перед вылетом? Вы же в воздух самолёт
выпускаете и свою подпись в карте-наряде ставите… вашу мать!
- Положено!  Ставим.
- Вот вы в картах написали, что в каждом из двигателей по 70 литров масла. Оттуда эти цифры?
- От балды, - сказал Дрыгало. - Если бы заглянули в баки - не случилось бы такого.
- Ясно, - подвёл итог Кухарев. - Лётчики, подойдите сюда!
Подошли экипажи. Они уже давно не улыбались, волнение, вызванное экстремальной ситуацией, улеглось, и они начали осознавать, во что влипли.
- Вам положено проверять перед вылетом наличие масла?
- Положено, - кивнули командиры.
- Проверяли?
Молчание.
- Так проверяли или нет?
Снова молчание.   
- Ясно. Надеялись друг на друга. Вы понимаете, что могли сгореть, погибнуть сами, убить людей?
- Это бы и произошло, если бы было слито полностью всё масло, - сказал Дрыгало. - Но лентяи, - кивнул на техников, - не слили его из радиаторов, вот что вас спасло! Поставьте им по ящику коньяка. А я им тоже поставлю...
- Ваши свидетельства, - протянул инспектор свою громадную лапу к пилотам. - И ваши
- тоже, - кивнул техникам.
    Затолкав десять документов в карман, приказал:
-       А теперь идите, садитесь и пишите всё о своих деяниях. Подробно. На имя Боброва.           
Компания молча направилась к техническому домику.
     - А остальные чего тут собрались? - прорычал начальник АТБ. - Работы нет? Идите все
с глаз моих.
Техники поспешили убраться с глаз разъяренного шефа.
- Ну что, пойдём к Заболотному, - уныло произнес Байкалов, - Однако, денёк выдался...
Дрыгало   разобрался  с  техниками  быстро. Уже  на  второй  день вышел приказ. В нём
значилось: за халатное отношение к своим обязанностям объявить по строгому выговору и лишить премии по 100%. В счёт частичного погашения ущерба удержать по 50% среднемесячного заработка. От самостоятельной работы отстранить до сдачи зачетов.
Заболотный разбирался с летчиками долго и нудно, хотя они сразу признались, что наличие масла не проверяли, ограничившись просмотром бортового журнала и карты-наряда.
Бобров сразу после посадки спросил Кухарева:
- Никита Петрович, вы будете докладывать в управление о происшествии?
- Положено докладывать, Фёдор Васильевич, сами знаете.
- А если я попрошу вас не делать этого? Ведь в сущности ничего не произошло. Зачем
давать лишний повод для злословия? Да и стыдно, честное слово.
- Ну что же, - подумав, сказал инспектор. - Мне терять нечего. Я не буду докладывать. Да и мороки с бумагами меньше будет. Ведь в семи экземплярах на каждый самолёт нужно всё оформлять. Но хочу предупредить: найдутся доброжелатели, которые туда могут позвонить.
- А мне тоже нечего терять, - улыбнулся командир.
Через день он вызвал к себе Заболотного:
- Что решили с этими экипажами?
- Вина их доказана, - сказал  зам. по  лётной, - да они её и не отрицают. Это грубейшее нарушение. Они отстранены от полётов, я готовлю проект приказа.
- Долго возишься. И каков он?
- Всем по строгому выговору. Всех лишить премий и погасить частичные расходы за
возврат. Из свидетельств изъять талоны. Командиру эскадрильи Беку - выговор за
ослабление контроля.
-       Да ты что, чёрт возьми! Сразу шести лётчикам талоны отхватить? Сам-то усидишь на
своём кресле? Давно в управлении на ковре не был? Можешь оттуда и рядовым приехать.
Думать надо.
Заболотный молчал. Конечно, если резать талоны - лётчики поедут сдавать зачёты в
управление. А потом - общий ковёр во главе с ним, начальником летной службы. Нет,
Заболотному туда не хотелось. Действительно в свете требований перестройки могут и
погоны сорвать с формулировкой «за непрекращающиеся лётные происшествия». И он
молчал. И ждал, что скажет шеф.
- Сделай так, - сказал Бобров.- Оставь там всё, кроме талонов. Экипажи пусть летают. И так их не хватает. Думаю, выводы они на всю жизнь сделали.
- Хорошо, товарищ командир. За вами окончательное решение. Но нас могут
неправильно понять в управлении.
- Заболотный, я же говорил, что мы не докладывали туда о происшествии. Значит и
копии приказов о наказании не нужно туда высылать. Кстати, это что же, все три экипажа из подразделения Бека?
-       Все три. Так совпало.
- За это Бек заслуживает строгача. А Байкалов?
- Замечание.
- Чёрт возьми, у него разваливается дисциплина! Что такое замечание?
- Тогда выговор.
- И ещё  вот  что, дай распоряжение в расшифровку: все  полёты КВС Вадина
расшифровывать скурпулёзно. Все. О малейших отклонениях докладывать мне лично.
- Для этого нет причин. Вадин - хороший лётчик.
- Хороший? А эти с Ан-2 были плохие? Как раз такие и приносят неприятности. Он к
тебе ещё с проверкой не приходил? Так придёт. Хорошие лётчики летать должны, а не проверками заниматься. Ты меня понял?
- Я всё сделаю, Фёдор Васильевич.
- И не тяни с приказом. Прочитаешь на разборе, а потом... ну спрячь его куда-нибудь от посторонних глаз. Бывает ведь, что документы теряются. Я имею в виду от глаз
управленческих. Чувствую, недолго им у нас гулять осталось.
Заболотный вышел.
А после обеда Боброву принесли телеграмму: «На оперативной точке АХР Шанлы Ан-2 столкнулся на пробеге с машиной. Есть повреждения. Экипаж невредим». Уже через час туда вылетела комиссия во главе с Кухаревым и мрачным, словно туча, Байкаловым. Экипаж также оказался из подразделения Бека.
«Ну вот, - подумал Бобров, - и парткому настало время показать работу. Пора туда Бека приглашать для объяснений». А впрочем, теперь можно и без парткома.
----------------------------------------
Где-то далеко в Москве состоялось очередное заседание коллегии министерства гражданской авиации СССР. Слово коллегия происходит от слова коллеги. Коллеги там и собрались. Кто же? Может, рядовые лётчики? Или, быть может, опытные пилоты-инструкторы? Авторитетные, умудрённые опытом командиры воздушных судов? Да ничего подобного.
Собрались там начальники управлений, их заместители, начальники политотделов и всевозможные инспектирующие и надзирающие органы министерства. Как всегда обсуждался один и тот же вопрос: о состоянии безопасности полётов в ГА. Но в духе требований времени обсудили и ещё один вопрос «о коренной перестройке работы руководящих кадров по обеспечению требований ЦК КПСС к её повышению». Правда, смысл как-то с трудом улавливается? Ну да бог с ним, со смыслом. И не такое бывает.
Первый год перестройки об этом ни на каких коллегиях не говорили, были уверены, что перестроечная блажь нового генсека скоро пройдёт. Потом поняли, не пройдёт, это надолго. И вот уже говорят третий год. Говорили и на этой. Тем более, что присутствовал заведующий сектором отдела ЦК КПСС Замотан. Итоги таких заседаний экстренно рассылались по всем предприятиям громадной страны с целью их изучения. Управления их дублировали с резолюциями: «Срочно изучить с личным составом». Для этого собирали специальные разборы, которые летчики терпеть не могли, ибо ничего существенного они не приносили, кроме записи: «Изучено с личным составом». После этого документ благополучно уходил в архив, и вспоминали о нём только проверяющие: изучено ли? В повседневной текучке он забывался почти сразу. Да и сколько их было там лет за 30-35 работы у каждого! И в каждом: халва! Халва!! Халва!!!
Когда вникать во что-то, если и отдыхать толком некогда! После очередного прилёта через 12 часов - снова в полёт. В лётной жизни пилотов ничего не менялось от решений этих коллегий, и они давно уже стали относиться к ним равнодушно.
В актовом зале собрались все руководители служб объединённого отряда. С ними должно изучить материалы коллегии руководство, а уж потом они должны довести это до своих подчинённых. Таков порядок.
В ожидании начальства делились мнениями о предстоящем заседании.
- За свою жизнь я не один десяток материалов этих коллегий прочёл, - говорил начальник АТБ Дрыгало своему соседу - начальнику радиоцентра. - Толку от них - никакого, одни общие фразы, попахивающие демагогией. И так из года в год.
- Материалы коллегии - не приказ, - соглашался собеседник. - Там всё требования: повысить, усилить, ужесточить. А мы строго по приказам работаем. Ну, как я
что-то повышу или усилю, когда вся моя деятельность по винтикам расписана? Они же там,
в министерстве, всё за меня повысили и усилили. А инициатива, как известно, наказуема.
- Вот именно, - соглашался Дрыгало. - Это они должны повышать работоспособность
отрасли с помощью разумных приказов. А от нас требовать разумного выполнения. А как
можно усилить и ускорить демократию? Да попробуй мы тут ей заниматься - такое
начнётся! Людей сначала обучить этой демократии надо. А то ведь большинство понимает
её, как вседозволенность. А это, прежде всего самодисциплина.
- Нам больше понятно слово демократичность, - согласился с начальником АТБ сосед. -
Это состояние души, черта характера. Есть демократия индивидуума, а есть демократия
общества. Здесь существенная разница. Чтобы общество сделать истинно демократическим,
нужны десятки лет упорного труда. В идеале - сотни лет. Мы же из тоталитаризма хотим
впрыгнуть в демократию в угоду Западу за несколько лет. Как некоторые страны из
феодального общества в социализм в своё время. Это исторически невозможно. Получается
дикая мешанина из тоталитарной демократии и социалистического капитализма.
Переходные фазы, которые затянутся на десяти лет.
- К демократии нужен и соответствующий подбор кадров, а это, судя по всему, и сам её апологет делать не умеет.
- Ну, кадры-то у нас теперь все выборные будут, - возразил начальник радиоцентра. -
Вот и нам скоро предстоит такое. Это и есть истинная демократия. Но социалистического
общества, где всё государственное. Вряд ли где-то в Америке владелец завода предложит
своим рабочим выбирать сам себя.
- Не верю я, что эти выборы долго продлятся, - усомнился Дрыгало. - Вот увидишь — это задавят.
- Как сказать...
В зал вошёл Бобров. За ним следовали Агеев и Леднёв. Все сидящие встали, приветствуя начальство.
- Садитесь, садитесь, - кивнул залу Бобров, проходя на сцену, где стоял стол президиума и трибуна. За ним следом полезли его помощники и уселись во главе стола.
- Вы уже знаете, товарищи, что в министерстве состоялась очередная коллегия по
вопросам безопасности и перестройке стиля работы отрасли, - начал Бобров. - Открывая
коллегию,    министр   Волков   сказал,    что   уровень   безопасности   не   удовлетворяет предъявляемым требованиям.
«За все годы работы не помню, чтобы была другая формулировка, - подумал Сергей
Максимович. - Начало не отличается от других коллегий. Меняются министры, но речи
говорят одни и те же. Вот сейчас начнется словоблудие из правильных фраз, которые мы
уже наизусть выучили».
Бобров начал читать присланный документ:
- «... Предшествующая работа, несмотря на большое количество необходимых мер,
сложивших систему работы по повышению безопасности полётов, оказалась неэффективной
и, исходя из этого, оценивается неудовлетворительно; для решения задач в этом вопросе,
определённом   требованиями   партии   и   правительства,   необходима   принципиальная,
коренная перестройка стиля, методов и форм работы командно-руководящего состава...».
«Вот пришёл новый министр, - думал Дрыгало, - а всё идёт по старому. - Там, наверху, признали нашу работу неудовлетворительной. Они не считают себя в этом виноватыми, мы, мол, всё сделали, но вот на местах исполнители бяками оказались, не справились».
- «Система безопасности полётов складывалась годами, - продолжал читать Бобров, - она впитала в себя мастерство лётного состава, опыт организации этой работы, чёткую научную основу. Сейчас в отрасли разработана и осуществляется целевая программа повышения безопасности полётов. Всё полнее учитываются требования лётного состава по унификации и сокращению количества нормативных документов...».
 «А уж вот это полнейшая чушь, - подумал командир первого отряда Шахов. -Ни один документ пока не отменили. А приказы как шли, так и идут полноводным потоком. Ну, тут всё ясно. Писалось для мало чего смыслящего в авиации Замотина».*
- Может быть, у вас что-нибудь в авиации ПАНХ отменили? - спросил он сидящего
* Одно время член ЦК, курирующий транспорт,  в т.ч. и авиационный.  (прим. автора)
рядом Байкалова.
- Да ты что! - удивился тот. - Бумаг ещё больше стало. В этом вся перестройка   и
заключается. Пока.
- Будем надеяться на изменения к лучшему.
- Боюсь, что долго ждать придётся. Сейчас, кажется, если память не изменяет, начнёт
говорить о застойных явлениях, - кивнул на Боброва.
Те временем командир продолжал читать.
- «...Процесс перестройки выявил застойные явления в системе организации
безопасности полётов, что не может не вызывать  не только обеспокоенности,  но и необходимость решительных перемен в организаторской, управленческой, партийно-политической работе как в аппарате министерства, так и на местах. То, что ещё вчера удовлетворяло гражданскую авиацию, сегодня должно вызывать беспокойство, необходимость перестройки. Немало ответственных работников центрального аппарата министерства с завидной энергией говорят о проблемах, а предложить программу по их искоренению не могут. Они так и не определили для себя, что же хотят усовершенствовать в деле организации лётной работы».
«А это что-то новое, - подумал Шахов. - Система соизволила покритиковать сама себя. Без имён, без фактов. Демагогия в духе перестройки. Ах, да, там же был Замотин».
- Послушай, - наклонился он к Байкалову, - как ты угадал про застойные явления?
- У меня хорошая память, - улыбнулся тот. - Такие же фразы были и в материалах прошлой коллегии.
- Да? - изумился Шахов.- Я уже к вечеру эту выспренность забываю.
Ещё минут десять Бобров читал, иногда повторяясь, и часто произносил слово перестройка. Концовка, как всегда, была одинакова: повысить, усилить, потребовать, обязать. Пока командир читал материалы коллегии, в зале кое-кто начал засыпать. За столом президиума, наполовину повернувшись к трибуне и делая вид, что внимательно слушает, спал с открытыми глазами Агеев. На другом конце стола, перекладывал из руки в руку какие-то бумаги Леднёв, стоически борясь с тем, чтобы голова его на виду у всего зала не упала на грудь. Ко всем материалам этих коллегий он был давно и глубоко равнодушен. В душной полудрёме он думал о чём-то своём, и мысли текли лениво и сонно, как течёт по склону застывающая лава.
Он, как никто, понимал, что в стране развернулась невидимая битва сторонников и противников перестройки по Горбачёву. Страна и партия раскололись на два лагеря. Рядовые коммунисты, которым давно осточертели пустые полки магазинов и несбыточные обещания оракулов, были за перестройку: хуже-то уже не будет - некуда хуже, а вдруг, да лучше станет. Те же, кто пристроился в этой системе на хлебных должностях, никакой перестройки не желали: от добра - добра не ищут, не дай бог - хуже будет. Он, Леднёв, тоже, честно говоря, не хотел никаких перемен и не по причине пустоты в магазинах, хотя и не полагалось ему спецраспределителей. Просто было жаль прожитых напрасно лет. Ведь оказывается, что всю жизнь не тем занимались. Вон до того договорились, что, мол, и Победа-то нам не нужна была, лучше бы Гитлер страну завоевал, и жили бы сейчас, как у Христа за пазухой. Как бы не так!
      Внутреннее чутьё партийного функционера говорило ему, что всё это скоро кончится. Только вот чем? Этого он не знал, и даже предположений не было на этот счёт. Не хотелось
бы, чтобы гражданской войной. И он решил, что сегодня вечером на запланированном заседании партийного комитета вытащит из стола уже написанное, но без даты - на всякий случай - заявление об освобождении его от должности по состоянию здоровья. Скоро уже шесть десятков исполняется, пора и о рыбалке спокойно подумать Пенсия у него военная, давно оформлена. Дети устроены, работают. Что ещё надо?
Как только Бобров закончил читать материалы коллегии, Агеев мгновенно проснулся и
попросил слова:
- Товарищи! - начал он. - Борьба за безопасность полётов является нашей главной и
неотъемлемой задачей, определяющим критерием качественного состояния отрасли. Это и
основная мысль, звучавшая на коллегии. У нас, товарищи, нимало делается в
организационном, методическом и политическом плане для повышения и обеспечения
безопасности полётов, но нужного эффекта не достигнуто. Поэтому особая ответственность
на руководящие кадры отрасли за обеспечение безопасности полётов ложится сейчас, в
период революционных преобразований в стране, в период перестройки и качественного
обновления общества...
«Ну, началось, - подумал Дрыгало. - Опять словоизлияния. А что ты сделал для нового и качественного? - мысленно спросил Агеева. - Приходил на партсобрания в АТБ раз в год и говорил такие же вот речи, только соответствовавшие духу времени. Попробовал бы при Брежневе про перестройку заикнуться».
- А что сделал лично ты для перестройки, Матвей Филиппович? - неожиданно резко
спросил он. Его словно подтолкнул кто-то спросить и Дрыгало даже испугался своего
вопроса. Но, увы, воробей уже вылетел.
- Что? - остановился Агеев от неожиданности.
- Я спрашиваю, что ты сделал для перестройки? - переспросил уже не в силах
остановиться начальник АТБ.
- А что он может сделать, если его рабочий инструмент рот да язык?  - с усмешкой в
голосе выкрикнул кто-то.
В зале раздался сдержанный смех. Встал Бобров.
- Сергей Максимович, потерпи, пожалуйста, задашь этот вопрос после официальной
части.
- Да надоело, товарищ командир, слушать эти призывы и лозунги. Мало их слушали!
- Правильно! - поддержали его. - Если нечего сказать - лучше молчи. Чего трепотнёй
заниматься. А призывами к перестройке мы уже по горло сыты.
- Нужно перестраиваться - давайте перестаиваться. Командуйте! Вы же командиры. А
нас-то чего призывать. Что скажете - то и будем делать.
- Действительно, сколько же можно воду в ступе толочь?
«Наболело у людей, наболело, - подумал Леднёв. - И что это за привычки у замполитов сплошными лозунгами говорить? Всё дело портят. Живого слова от них не услышишь. Был один - тот, что у Шахова работал, да и то пришёл с рапортом - отпустите. Пришлось, что же сделаешь».
- Всё, всё! Успокойтесь! - постучал по столу Бобров. - Продолжай, Матвей Филиппович.
- Извините,  но в такой обстановке я не могу говорить,  -  произнёс красный от
возмущения замполит, демонстративно сошёл со сцены и сел в первый ряд.
- Сергей Максимович, придётся поставить вопрос о твоей дисциплине.
Было непонятно в шутку или всерьёз сказал эту фразу Бобров. Он всегда почти называл его на «ты», это все знали, как и то, что они были друзьями и близкими по внутреннему состоянию и мировоззрению людьми. Но Бобров умело скрывал и сдерживал свои эмоции, а Дрыгало рубил сплеча. Бобров в силу должности выработал в себе дипломатические качества, чего не хватало начальнику АТБ.
- Ну что же, - продолжил командир, как ни в чём не бывало. - Мне кажется,
действительно не стоит обсуждать постановления коллегии. Не будем отрывать у себя
время, - улыбнулся лукаво. - Давайте лучше поговорим о наших насущных проблемах
безопасности. Есть желающие?
Слово взял пилот-инструктор самолётов Ан-24.
- Только что вы нам прочитали призывы коллегии к повышению уровня
профессиональной подготовки, к поиску новых подходов в организации лётно- методической работы. Призывы эти звучат не первый раз. Но в этой работе должна ещё присутствовать и логика.
- Безусловно, - кивнул Бобров.
- А логики в некоторых документах, утверждённых на самом верху, где всё настойчивей
требуют перестройку на местах, я не вижу. Об этом мы не раз говорили на методических
совещаниях,   отсылали   свои   предложения   в  управление  и  лётно-штурманский  отдел
министерства, но, как сказал баснописец «а воз и ныне там». А вопрос серьёзный, о
программе подготовки лётного состава, высочайше утверждённой на самом верху. По ней
мы работаем и готовим лётных специалистов. Но как готовим?
Вот приходит с переучивания второй пилот. И что же мы с ним по этой программе делаем? Проводим наземную подготовку. Потом даём тренировку на тренажёре. Тут всё нормально. А вот дальше. Дальше он по этой программе должен летать 200 часов с пилотом-инструктором для приобретения лётных навыков в рейсовых условиях днём и ночью. И он летает. Но как? Без... права взлёта и посадки. То есть мягко держится за управление.
И что же получается? В училище и ШВЛП (школа высшей лётной подготовки) наш пилот летал с левого командирского сидения и навыков полётов с правого сидения не имеет. А мы его здесь, на производстве, посадив в правое кресло, не столько обучаем, сколько отучаем. В течение трёх-четырёх месяцев он лишён права пилотирования на самых важных участках полёта - взлёте и посадке. Ну а в полёте, известно, работает автопилот. И вот после налета этих таких часов его проверяют и закрепляют в постоянный экипаж. Во первых, что же проверять, если человек не научен взлетать и садиться? А во вторых, в авиации не раз были случаи, когда командир терял в полёте работоспособность в силу различных причин: инфаркт, нападение на экипаж и прочее. Вы все знаете эти вещи. Вопрос: может ли такой второй пилот завершить полёт безопасно?
- Ни хрена себе! - воскликнул кто-то в зале из числа наземного состава. - А мы-то
летаем с вами, думаем, вы лётчики. А вы и летать-то не все умеете! Вот это да!
- А нам всегда говорят,  что нельзя критиковать лётные законы,  которые, якобы,
написаны кровью, - продолжал инструктор. - Не знаю, чем написан вот этот закон и кто его писал, - потряс он программой лётной подготовки, - но я считаю, что он неграмотен. Мало того - он вреден. И мы вынуждены его нарушать, давая право второму пилоту взлетать и садиться под своим контролем. А как ещё можно научить человека? Я других способов не знаю. Меня ездить на машине учили - сажали за руль, а не рядом.
В зале повисла тишина.
- Так, - произнёс, наконец, Бобров. - Вы правильно делаете, что доверяете людям. Но не во всякой обстановке можно доверять.
- Не во всякой, - согласился инструктор. - Начинаем с простых метеоусловий и
потихоньку их усложняем. Но я повторяю: делая это, мы нарушаем не только сам приказ, но и всю технологию работы экипажа. Мы вынуждены на средства полётной информации* начитывать одно, а делать другое. И случись что...
- ...то командир будет, несомненно, наказан, - докончил за инструктора сидящий во
втором ряду Кухарев. - И многие так делают?
- Так делают те, кто уважает свою профессию.
Кухарев повернулся к Байкалову:
- Валентин Валентинович, ваши лётчики тоже так делают?
- Практикуется, но вы не докажете, - весело улыбнулся Байкалов, - на Ан-2 нет речевой регистрирующей аппаратуры.
-       А действительно, как же ещё можно человека научить? - подал голос Бек. - Пока в воду не залезешь - плавать не научишься. .
-       С тобой мы, Нурислам Хамзиевич, на парткоме сегодня поговорим, - сказал Бобров. - Кто кого там у тебя на точке летать учил при столкновении с машиной. 
-       Никто никого не учил, - почернел Бек. - Там все научены уже. А виноват
водитель машины. Решил срезать путь и поехал через аэродром.
-       Это мы уже знаем. Вопрос в том, если у тебя в кабине сидели уже обученные лётчики, то почему на второй круг не ушли? Ну да ладно, с этим потом. Заболотный!
- Я, товарищ командир! - дёрнулся тот.
- Подготовьте предложения по программе подготовки. Скооперируйтесь с другими
предприятиями по части совместных предложений. Их там, - кивнул в потолок, - можно
убедить только массовостью. У кого ещё что есть?
- Можно, товарищ командир? - встал начальник аэропорта.
- Да, пожалуйста.
 - У нас на западной стороне за пятой рулёжной дорожкой отсутствует ограждение...
- Как это отсутствует? - перебил Бобров. - Не может быть!
- То есть, оно было, но его не стало. Кто-то, извините, утащил и столбы и сетку. Сто пятьдесят метров. А это... вот тут говорили о безопасности. Да хоть Овечкиных вспомните.
- Ну, там другое дело, - отмахнулся Бобров. - Угонщики через заборы обычно не лезут. Хотя, в Уфе и такое было.
Овечкины - это иркутский семейный джаз-ансамбль «Семь Симеонов». 8 марта 1988 года эта семейная ждаз-банда, состоящая их семи братьев, двух сестёр и предводительницы мамашки, попыталась угнать иркутский Ту-154 за границу, в Лондон. В полёте этим идиотам сказали, что туда не хватит горючего и предложили сесть в Финляндии. Они согласились, и самолёт пошёл на посадку в один из приграничных военных аэродромов. Соответствующие службы тогда сработали не лучшим образом, при штурме самолёт полностью сгорел, были жертвы среди пассажиров, погибла проводница Тамара Жаркая. А эти выкормыши, поняв, что натворили и их план сорвался, перестреляли друг друга, предварительно ухлопав свою недоделанную мамашу. Из семи братьев застрелились пятеро.
Ну а в Уфе несколько таких же недоделанных солдат решили покататься на украинском Ту-134. Эти просто под покровом дождливой ночи с оружием в руках, перепрыгнули через забор и захватили самолёт, в который уже посадили пассажиров. Там тоже были жертвы. Но очень хорошо сработали проводницы и солдатиков обезвредили.
- В таких местах мы огораживаем территорию не от людей, - сказал Бобров. - Человек,
если захочет,  пролезет.   Это  для того,  чтобы  на  взлётную  полосу  не проник скот.
Представляете, что будет, если самолёт на скорости 250 километров в час столкнётся с
коровой или лосем? Немедленно заделать брешь. А чтобы у вас там не воровали сетки - не
спите, а чаще объезжайте территорию в ночное время.
- Но у нас лимит бензина, и сетки нет.
- Поменьше, чёрт возьми, переливайте его в свои автомобили, - повысил голос Бобров. - Я распоряжусь, сегодня всё будет. Но если опять воров прохлопаете - ответите по полной программе. Ещё вопросы?
Встал начальник радиоцентра.
- Товарищ командир, в районе второй рулёжной дорожки уже больше недели забита
ливневая канализация. Во время дождя вода не уходит, а скапливается как раз там, где
проходят высокочастотные кабели связи и освещения ВПП (влётно-посадочная полоса). Л
несколько раз предупреждал аэродромную службу, но они смеются. Мы, говорят, грозовые
облака не умеем разгонять, жалуйся синоптикам. А ведь может произойти замыкание, как в
Ростове.
Все, кто знали о случае в Ростове, засмеялись. Бобров насупился.
- Не вижу тут ничего смешного, - скрипучим голосом произнёс он, и все поняли: будет
буря.
Начальник службы встал и поёжился, словно ему за воротник сунули холодную гадюку.
- Вы что, хотите повторения ростовского ужаса?
- Сделаем, товарищ командир, - тихим голосом ответил тот.
-       Когда?
-       За... с-сегодня.
-       Для этого что же, нужно было ждать собрания? Вы для чего возглавляете службу? Идите и сейчас же займитесь канализацией. Если необходимо привлекайте другие службы. Лично доложите об окончании работ.
Начальник аэродромной службы на полусогнутых вышел из зала.
А смех вызвал у присутствующих анекдотичный случай, едва не приведший к тяжёлым последствиям. Там виновником отключения всей ростовской зоны от управления воздушным движением стал... туалет. Да, обычный российский туалет, который можно найти только в России.
В этом, извините, отхожем месте больше суток лилась вода. Ну и чёрт с ней, пусть льётся! Что, в Доне воды мало? Нет, конечно, пока хватает, но вода имеет свойство размывать даже бетон. И размыла. И подобралась к высоковольтной шине. И замкнула её. Всё! Приехали! Все навигационные и радиосредства остались без электричества, а без связи больше полусотни самолётов. Но автоматически вступил в работу дизель-генератор. И тут же раздался взрыв. Сработала умная защита, попытавшись снова включить генератор, но снова раздался взрыв. Кабель, идущий от дизеля к распределительному щиту, толщиной в хобот слона, сгорел, как нитка. А всё потому, что основная и аварийная системы были запитаны, простите, от... одного щита. Нельзя! Об этом знает любой школьник, даже двоечник. В Ростове, оказалось, не знали.
И тут уж обесточилось всё. Полностью! Остановились локаторы, погасли экраны, выключилась радиосвязь. Да какая там связь, перестали работать даже телефоны. Аэропорт, словно солдат после близкого взрыва ослеп и оглох. А в его семи секторах (это крупнейшая зона УВД в СССР) самолеты снижались, набирали высоту, следовали транзитом. В том числе и несколько самолётов иностранных. А это, снова извините, международный скандал из-за... ростовского отхожего места, заложником которого оказались более 7000 российских и иностранных пассажиров.
Самолёты сближались с совокупной скоростью почти 40 километров в минуту, курсы их пересекались, а точки разворотов и рубежи очередных снижений и наборов ускользали. Назревала катастрофа. А в зону со стороны Москвы и других городов входили всё новые самолёты и теряли связь, как будто в бермудском треугольнике;
Наконец запустили последнее, что имелось - аккумуляторную станцию. Но она может работать только на одной фиксированной частоте. Вот на ней-то и стал работать 33-х летний начальник смены Толя Ирбе. Вернее, Анатолий Ирбе. Читатель, если ты в то время летел на юг, запомни эту фамилию. Ты-то и не знаешь, кто, возможно, спас тебе жизнь.
Так вот, с помощью одного самолёта, который превратился в ретранслятор, способный почти мгновенно переходить на другие частоты, он и отдавал команды другим бортам. Как? Это долго описывать. Да и не нужно. Но катастрофы удалось избежать. А если бы...
Вот только несколько.
Август 1969г. Над Юхновом столкнулись Ил-14 и Ан-12. Погибли 120 человек, из низ 90 человек - выпускники военного училища.
Опять август, но 1981г. Над Благовещенском столкнулись Ту-16 и Ан-24.
1979 год. Днепродзержинск. Жуткая катастрофа! Столкнулись два Ту-134. Один полностью был забит пионерами, летевшими с отдыха из Анапы. Да, не удивляйтесь, тогда детей возили отдыхать на юг за символическую плату, доступную каждой семье. А второй самолёт имел на борту ташкентскую футбольную команду «Пахтакор». Катастрофа была ужасна! На местный рынок падали люди, чемоданы, фрагменты самолётов. Всё это собирали в радиусе 30 километров.
А вот и перестройка. 1985 год. Львов. Столкнулись Ан-26 и Ту-134.
Но это далеко не полный список. И страницы не хватило бы на всё. Но зачем? Причины-то ясны. И они не в людях, а в бесхозности неба. Кстати, во всех этих случаях туалеты не виноваты и всё работало.
А вот небо, оно, как и всё - ничьё. Оно поделено на куски между заинтересованными ведомствами, как лоскутное одеяло. По крайней мере, так было.
Вот к чему может привести ростовский гальюнный синдром.
- Если больше нет вопросов, будем считать собрание законченным. Ну и поскольку здесь присутствуют почти все члены парткома, есть предложение провести
запланированное заседание.
И в этот момент вошёл в зал и несколько сгорбленной, но быстрой походкой направился к столу президиума начальник штаба ОАО Шилов. Лицо его выражало тревогу и озабоченность. Подойдя к командиру, он стал что-то шептать ему на ухо. Лицо Боброва стало тоже принимать тревожное выражение. Уже не в силах сдерживаться, он громко спросил и стоящий рядом микрофон усилил голос:
- Кто командир?
- Самохин.
- Ясно. Товарищи, - обратился командир к залу, - боюсь, что заседание придётся
перенести. У нас неприятности. Не может произвести посадку наш борт, вернувшийся из
Москвы. У него не выпускается стойка шасси. Всем начальникам служб вернуться на свои
места и действовать по аварийному расписанию. Сергей Максимович, - кивнул Дрыгало, -
ты со мной на вышку.
Когда выходили из подъезда штаба, мимо пронеслись в предусмотрительно открытые ворота пожарные машины, прибывшие из города и с десяток карет скорой помощи.
- Что предпринимали? - спросил Бобров руководителя полётов, едва поднялись на
вышку.
Отсюда с высоты птичьего полёта, как на ладони был виден весь аэропорт. Виден был и аварийный Ту-154, выполняющий полёт по кругу.
- Пока ничего не предпринимали, - ответил РП. - Экипаж доложил, что топлива у него
на полтора часа, будет вырабатывать. Сейчас они там, - кивнул на громадное, во всю стену,
окно, - разбираются в ситуации.
- Понятно. Что предпринимаем, Сергей Максимович?
- Спросите экипаж, в Москве при уборке шасси ничего необычного не заметили? Может,
были скачки давления в гидросистеме или какие-то посторонние звуки?
- В Москве всё нормально было, - услышали в динамике голос Самохина. - Мы сейчас
снизимся, пройдём над полосой, пусть специалисты посмотрят, что там у нас.
- Правильное решение, - одобрил Бобров, - больше пока ничего не предпринимайте. -
Он передал микрофон диспетчеру. - Быстро на полосу, - кивнул РП и Дрыгало, направляясь
к лифту.
Через три минуты они уже стояли на полосе. Сюда подъехали и другие специалисты. В одной из машин технической помощи инженеры лихорадочно разворачивали большой плакат со схемой шасси.
Все переговоры с экипажем можно было вести из машины РП, но пока в этом необходимости не было, и экипаж работал с диспетчером вышки.
- Будем закрывать аэропорт, Фёдор Васильевич? - спросил РП.
- Зачем? Принимайте самолёты на другую полосу. Закрыться никогда не поздно.
На перроне с работающими двигателями рядами выстроились пожарные и санитарные машины, в любое мгновение готовые сорваться с места. Водители их сидели в кабинах. А около машин стояла толпа праздношатающихся зевак из числа местных работников, каковые всегда найдутся в большом аэропорту, где работает не одна тысяча человек.
Самолёт выполнил четвёртый разворот и снижался по невидимой глиссаде.
- 915-й снижаюсь, - доложил командир, - разрешите заход с уходом с пролётом над
стартом на высоте 20 метров?
- 915-й, заход разрешаю, - ответил диспетчер.
       Перед самым торцом полосы стотонная машина прекратила снижение, и было слышно, как взревели её двигатели. Она нарастала стремительно, закрывая собой всё небо. Все подняли головы вверх, многие заткнули уши. Самолёт с адским грохотом пронёсся над людьми на высоте пятого этажа. За ним пронеслась волна горячего возмущённого воздуха. Стоять на полосе, когда на тебя несётся такая махина просто жутковато. Люди невольно втянули головы в плечи, а некоторые инстинктивно пригнулись. Всего несколько мгновений в поле зрения были видны шасси, но опытным специалистам этого хватило. Передняя и левая стойки были выпущены нормально, а вот правая же висела в полувыпущенном положении. Самолёт за несколько секунд пронёсся над полосой и начал набирать высоту.
- 915-й. на повторный заход, - доложил Самохин.
- Разрешаю, схема свободна.
Служба УВД давала аварийному борту зелёный коридор, заставляя отворачивать в стороны другие самолёты от привычной схемы захода, а некоторые временно задерживала в специальных зонах ожидания.
- Что скажешь, Сергей Максимович? - спросил Бобров, когда затих гул удаляющейся
машины.
- Створки шасси открыты нормально и не повреждены. Но шасси по каким-то причинам
на замок не встало. Надо попробовать убрать и снова выпустить.
- А если дожать от аварийной гидросистемы? - спросил начальник смены.
- У него же и в основной системе давление нормальное, - возразил Дрыгало. - Разве мало 250 атмосфер? Нет, пока рано. Пусть попробуют убрать. Возможно, оно и не уберётся ещё.
Бобров подошёл к машине и взял микрофон; -915-й!
- На приёме!
- Значит, так, Николой Николаевич. Со створками у вас всё в порядке. Правая стойка не встала на замок. Попробуйте шасси нормально убрать и снова выпустить от основной
гидросистемы. Аварийную не задействуйте. Как поняли?
- Вас понял, - ответил Самохин, - приступаем.
Самолёт уже делал третий круг над аэродромом и сейчас находился на втором развороте. Все члены экипажа выглядели спокойно. На тренажёре не раз проигрывали такие случаи. Но тренажёр - он и есть тренажёр. Там не сгоришь, не взорвёшься, даже шишку не набьёшь при условной катастрофе. Разве что сильно вспотеешь.
Пилотировал в ручном режиме второй лётчик. Командир с бортинженером ещё раз пролистали руководство по лётной эксплуатации.
- Они советуют нам действовать строго по руководству, - сказал Самохин. - Пока...
- Почему - пока? Или ты хочешь дожать шасси перегрузкой? Это опасно. Большой
перегрузки мы не создадим, а фюзеляж можем деформировать.
- А если эта ... ная стойка так и не встанет на упор?
- Опасно, - снова произнёс инженер.
- Жить тоже опасно - умереть можешь.
- Ага, - подтвердил штурман. - И, возможно, даже сегодня.
- Не каркай!
В наушниках раздался голос старшей проводницы:
- Командир, что сказать пассажирам? Они волноваться начинают, видели внизу санитарные и пожарные машины.
- Скажи, что у нас возникли сомнения в исправности шасси, и мы это проверяем.
- Поняла, товарищ командир.
- Ну что, приступаем? Взял управление, - сказал Самохин второму пилоту. - Шасси -
убрать!
Снизу из-под брюха самолёта раздался глухой удар, характерный для уборки и выпуска шасси. Четыре пары глаз буквально вонзились в прибор. Ах, чёрт, как томительно долго идут секунды.
- Все три нормально убрались, - доложил инженер.
      - Давление в системе?
- Тоже нормальное.
- Вот, чёрт! Шасси выпустить!
Снова раздался глухой стук. Ну, когда, когда пройдут эти пятнадцать секунд? Казалось, можно было выкурить не одну сигарету. Загорелась одна зелёная лампа, вторая... Третья не загорелась.
 -      Всё ясно, - произнёс Самохин. - Бери управление, - кивнул второму и нажал кнопку внешней связи. - Земля, я 915-й. Провели уборку-выпуск, всё без изменений. Разрешите попробовать перегрузкой дожать?
- Запрещаю, - сразу отозвалась земля. - Ваш допуск - полторы единицы. Этого мало. Вы не истребитель. А теперь слушайте. Произведите снова нормальную уборку. А выпуск - от
аварийной системы. Как поняли?
- Понял, - отозвался Самохин, - выполняем.
Они прошли над полосой и им подтвердили, что шасси в том же положении, как и было. Снова провели рекомендованные манипуляции, но и аварийная система не дала положительного результата. Да на неё и не рассчитывали. Если шасси исправно, какая разница, как ей выпускаться. Стало ясно: предстоит посадка с невыпущенной стойкой.
- Говорила мамочка, не ходи ты в лётчики, я её не слушался - а ведь зря, дурак! - пропел, слегка побледнев, штурман. - Ох, и напьёмся сегодня!
- Ага, если не сгорим, - мрачно пошутил инженер. - Да и водки нигде ни хрена не
найдёшь.
- Сколько топлива осталось, инженер? .
- Ещё заход сделаем, а потом садиться надо.
Командир нажал кнопку вызова проводников:
- Объявите пассажирам: садиться будем с убранной правой стойкой шасси. Все действия
- по аварийному расписанию. После посадки быть готовыми к немедленной эвакуации.
- Поняла, товарищ командир, - осевшим голосом ответила старшая. – Мы…  готовы.
- Внимание, экипаж! - Самохин нажал кнопку внутренней связи. - У нас не выпускается
правая стойка шасси. Все возможности её выпуска исчерпаны....
Всё это командир говорил для будущей комиссии, которая будет дотошно и скурпулёзно не раз прослушивать их слова независимо оттого, останутся они живые и невредимые или погибнут. Чёрные ящики сохранят их голоса, интонацию, тембр.
-      ... и я принял решение сажать самолёт на две выпущенные стойки. Пилотирую я, второй пилот ведёт связь, выдерживает скорость. Выключение двигателей по моей команде. Быть готовыми к тому, что нас после приземления выбросит с полосы вправо. Приземляемся с левым креном и удерживаем элеронами правое крыло столько, сколько будет возможно. После касания крыла о бетон убираем руки со штурвала, - взглянул на второго пилота.
- Понятно, - кивнул тот.
- После остановки приступаем к немедленной эвакуации. А сейчас - контроль по карте
перед посадкой.
- А как отвечать на пункт шасси? - с угрюмым юмором спросил второй пилот.
- Положено отвечать: выпущены, зелёные горят, давление в норме, - подсказал инженер.
-       Ты что забыл?
-       Но у нас же оно того, не выпущено, а полувыпущено.
-       Так и говори.
Даже в такой обстановке их не покидал юмор.
Магнитофоны записывали каждое их слово, но сейчас на это уже не обращали внимания. Это в штатной ситуации могут «отодрать» за одно лишнее слово, а тут для бодрости можно и отступить от правил фразеологии. Да, возможно, и наказывать некого будет. Хотя, практика показывает, что в такой ситуации люди выживают. Но кто знает...
Самолёт выполнил четвёртый разворот и пошёл на посадку.
На земле понимали, что помочь экипажу уже ничем нельзя. Всё будет зависеть только от мастерства пилотов и в первую очередь командира. Через четыре минуты всё кончится. Или начнётся финал. Каким он будет?
Только что пожарные машины залили предполагаемое место касания пеной, чтобы снизить вероятность возгорания. Осталось только ждать. Самолет подходил к дальнему приводу со скоростью 280 километров. Почти на этой скорости и произойдет приземление.
-       915-й вошёл в глиссаду, шасси... выпущены, к посадке готовы, - доложили на землю.
-       915-й, посадку разрешаю, - ответила земля.
Со стороны казалось, что всё идёт, как обычно. Самолёт подошёл к торцу полосы, выровнялся, гася скорость, коснулся левой тележкой шасси о бетон, резина заскрипела, испустив облачко дыма. Потом также скрипнула носовая стойка, и машина на двух опорах понеслась по полосе. За ней, взревев двигателями, погнались пожарные и санитарные машины. Уже в конце пробега самолёт начал проседать правой стороной к бетону. Затем раздался противный скрежет металла, их медленно развернуло и некоторое время тащило крылом вперёд. Тут уж от экипажа ничего не зависело, а только от сил инерции.
Самолёт даже не выбросило с полосы, не было никаких сильных толчков. Просто ощущалось быстрое торможение. К ним подкатило десятка два разных машин. Второй пилот открыл форточку и наполовину высунулся из неё.
- Не горим, ребята! Что-то там дымится на конце крыла, но нет, это пар. Пожарные
крыло уже обливают на всякий случай.
- Тогда закуривай, мужики, - вытирая лившийся с него пот, сказал Самохин.
Второй замахал руками, показывая на микрофоны «Марса», мол, запишет крамолу.
- Да я их уже выключил. - Самохин щёлкнул зажигалкой, глубоко затянулся, подвигался в кресле. - Иногда бывает невероятно приятен вкус сигареты. Вот только сидеть неудобно с креном.
При эвакуации один пассажир сказал:
- Чего же нас так напугали? Если бы не развернулись, да не накренились - я бы и не
понял ничего.
Они вышли из самолёта последними.
- Молодец, Николай Николаевич, молодец! - пожимал Бобров руки членам экипажа. -
Самолёт практически цел. Будем ходатайствовать о награждении.
- Рановато, - улыбнулся Самохин. - Комиссия чего-нибудь да найдёт. Хотя бы наши не
литературные выражения.
     - Это ерунда, - улыбался Дрыгало. Он от исхода этого полёта ждал более значительных
повреждений. - Ювелирная посадка. Я не помню, чтобы в таких ситуациях выражались
изысканным литературным языком.
Тут же крутились инспектор Кухарев и Заболотный. Ждали своего часа.
- Объяснительные записки будете писать сейчас, так сказать, по свежим следам? -
спросил он Самохина.
Тот посмотрел на него каким-то отсутствующим взглядом, то ли вопроса не понял, то ли проигнорировал и отвернулся.
- Послушай ... твою мать! - огорошил его Дрыгало. - Им сейчас по 200 грамм срочно
нужно для снятия стресса. Они мне даже самолет не сломали. А ты со своими бумажками
лезешь.
- Да, да, - Бобров повернулся к своему водителю. - Отвези ребят в ресторан, скажи, что я разрешил. И чтобы никаких денег. Всё остальное - завтра. Завтра, Заболотный. Вы уж извините, Никита Петрович. Занимайся эвакуацией самолёта, - сказал он Дрыгало. - Нам тут уже делать нечего.
Через два часа самолёт специальным оборудованием подняли и оттащили к зданию АТБ, где исследованием шасси займётся комиссия. Ей предстоит выяснить причину происшедшего. И выяснит. На земле это сделать несложно.
Из ресторана был прекрасный обзор на лётное поле и персонал его, прильнув к окнам, наблюдал аварийную посадку. А когда приехал экипаж, они и без указаний притащили и коньяк, и водки, и закуски. Тем более, что в экипаже Самохина под стать ему были красавцы мужчины.
Вечером Бобров разговаривал с начальником управления. Доложил ему о происшествии, кратко описал обстановку в отряде.
- Как дела с планом? - спросил тот.
- Вытянем план, но беда - самолетов не хватает. Не подкинешь какой-нибудь завалящий?
- Не гневи бога, Фёдор. Их нигде не хватает. Ты по сравнению с другими лучше
выглядишь.
- Зато и план самый большой в управлении, - возразил Бобров.
-   Не спорю, - согласился далёкий собеседник. - Я хотел у тебя ещё самолёт забрать, да теперь ты сам без машины остался. Ремонт большой нужен?
- Если заводчики не подведут - дней через 10 самолёт будет в строю. Повреждения
минимальные. Хорошо сработал Самохин.
- Представь к награде. Да, комиссия по расследованию завтра прибудет, но чтобы дело
ускорить, пусть там Дрыгало начинает разборку и определяется. Сложного-то ничего нет.
Как химики твои, больше не бастуют?
- Они и не бастовали, так, пытались только.
- А до меня дошли слухи, - закряхтела трубка. - Решил все вопросы?
- Решил, - усмехнулся Бобров. - Как же иначе. Кстати, как в других отрядах работают?
- Молча, - вздохнул начальник управления. - Это ты можешь взять на себя смелость
приказы министра отменять.  Но,  смотри,  Фёдор,  министр-то сейчас новый,  а старые
приказы никто не отменял. Случись что, сам знаешь!
- А нам уже поздно бояться, - снова усмехнулся в трубку командир. - Своё отбоялись.
- Чего это ты так заговорил, Фёдор? Никак, на покой собрался? Это никогда не поздно. Работай, пока работается.
- Ты знаешь, скоро наш СТК примет решение о выходе из управления и назначит
выборы командира.
- Это не так-то просто, Фёдор.
- У нас серьёзно за это взялись.
Трубка долго молчала. Затем раздался неуверенный голос начальника управления:
- Ничего определённого, Фёдор, сказать тебе сейчас не могу. Другие отряды пока об
этом не помышляют. Доживём до осени - видно будет. Ещё есть ко мне что-нибудь? Нет?
Ну, тогда будь здоров!
Едва он положил трубку, как вошёл начальник штаба Шилов. В руке его была одна
единственная бумага. .
- Что-то ты сегодня на документы скромен, Василий Васильевич?
- Да вот, ещё сразу после конференции СТК написал, - протянул тот бумагу.
- Что это?
- Рапорт. Отпусти, Фёдор.
Бобров прочитал и встал из-за стола.
- Так! - заходил он по кабинету. - Старые опытные крысы бегут с корабля первыми?
- Мне уже седьмой десяток. Пора на покой. Да и работать тяжело стало. Всякие СТК,
комиссии. Дисциплина падает. В наше время этого не было.
- Мне  и  Агеев  сегодня  после  собрания заявил,  что  подумывает  уйти.  Вы  что,
сговорились?
- Да нет. Я же говорю, тяжело работать стало.
- Я понял тебя, Василий Васильевич. Квартиру легче дать, чем потом её отобрать.
Конечно, с ноликом ты нехорошо сделал. А я утверждал, не вникая. Не так надо было.
- Бес попутал. Прости, Фёдор. Не дай бог, думаю, отдам концы, так и без жилья сын
останется. Своё-то, сам знаешь...
- Понятно, - закурил Бобров. - Может, передумаешь?
- Нет, Фёдор. Подпиши. Неудобно мне теперь. Я отработаю две недели, как положено.
- Придётся. Кого вместо себя предлагаешь?
- Думаю, бывшего командира эскадрильи Храмова.
- Которого в своё время сняли за плохую дисциплину в подразделении?
- Сняли за то, что сгорел его Ан-24 в Саратове. Ну а если уж быть точным - он сам
написал рапорт. Как сегодня сказали бы, пострадал за излишний демократизм.
- Не знаю, сработаемся ли мы с ним? - Бобров закашлялся и загасил сигарету.
- Сработаетесь. Он демократ, сейчас же такие люди нужны.
- Зато я консерватор, - улыбнулся Бобров. - Нас уже поздно перестраивать.
- Это точно. Но ты, зато, дипломат, Фёдор. Так, подпиши...
- Чем заниматься будешь Василий Васильевич? Ты же прирождённый штабист. Пропадёшь без работы.
- На даче работы много.
- Да, на даче много работы. Я вот всё никак свою не дострою.
Дача у Боброва, как и у Шилова, была. Но оба оставили их сыновьям, а с началом перестройки, когда землю получить стало значительно легче и отменили идиотские ограничения в строительстве, приступили к строительству новых. Это уже были особняки. Боброву почти ежедневно выделяли несколько строителей из местного РСУ, но дело шло медленно из-за нехватки нужных материалов. Всё было дефицитом, в магазине и гвоздя не купить. Хорошо, что ещё можно что-то выписать для нужд аэропорта. Ну а отсюда забрать и перевести потом на дачу - не проблема. Краску, кирпич и другую мелочь ему уже завезли. На неделе начальник РСУ обещал завезти кровельный материал. Сейчас вот делают рамы и двери. Надо, надо до осени всё закончить. До этих чёртовых выборов.
- Ну что же, - подвинул он к себе рапорт, - раз решил уходить - держать нельзя.  - И размашисто расписался.  - Завтра приводи Храмова на стажировку. И ещё. Не будем
нарушать традицию. Подготовь приказ: за многолетнюю и безупречную... ну сам знаешь,
как лучше. Благодарность и денежную премию.
- На кого?
- На себя.
- Сам на себя?
- На себя. Не я же этим буду заниматься. Пока ты ещё начальник штаба. По закону,
целых две недели. А я подписывать буду приказ.
- Понял. Спасибо, Фёдор.
И Шилов, сутулясь, вышел из кабинета.
Командир эскадрильи Бек произвёл посадку на 6 минут позже захода солнца. Какой-то умник написал в НПП (наставление по производству полётов), что производственные полёты ночью на самолёте Ая-2 выполнять нельзя. Разрешены только тренировочные, аварийно-спасательные и полеты по санитарным заданиям. Всё! Бек же летал по патрулированию нефтепровода, а этот вид работ не попадал под разрешённый. Утром на оперативке об этом доложил Боброву начальник УВД, который давно имел зуб на Бека за его своенравность. Вспомнить хотя бы его посадку с подбором около самой полосы. Как тогда ни косились на него диспетчеры, но сделать ничего не могли. Они перетряхнули все документы, но так  нигде и не нашли запрета садиться с подбором там, где пожелает экипаж.
Летом от захода солнца до наступления темноты проходит около часа, и никакой опасности посадка Бека не представляла. По сути, был ещё день. Да если бы была и самая черная ночь, он успешно бы закончил полёт, так как имел допуск и налетал ночью не одну сотню часов.
Но есть нелепый документ, и есть формальное нарушение его требований. В Аэрофлоте это более, чем достаточно, чтобы расправиться с неугодным или как следует потрепать нервы. В другое время Бобров посчитал бы ниже своего достоинства даже обсуждать такой мелочный вопрос, но фамилия Бека в последнее время звучала часто. Три экипажа, взлетевшие без масла - его. Весной на стоянках устроил представление — Бек. Того позора он не может забыть до сих пор. На оперативной точке столкновение с машиной - экипаж Бека. И вот теперь опять Бек. Помнится, зимой он что-то там учудил и был конфликт со службой движения. Хотя, В УВД ещё те буквоеды сидят! Да оно и понятно. С них выполнение плана не спрашивают. Чем меньше полётов - тем им лучше.
Нет, с Беком пора разобраться. И он вызвал Заболотного. Его он терпеть не мог, как не терпел всех этих академических выскочек. Но всё же приходилось терпеть. И терпел исключительно за исполнительность. Руками Заболотного он мог с любым лётчиком сделать всё, что угодно. Этот парень рогами и копытами будет рыть землю, чтобы удержаться на своей должности.
- Вот что, Заболотный,   - сказал он, когда тот вошёл и подобострастно вытянулся у
стола. - С Беком надо что-то делать. Вчера у него опять было нарушение.
- Его же хотели пригласить на партком?
-       Хотели, но зачем? В его эскадрилье цепь нарушений, а теперь и сам лично
нарушил. Мне кажется, он слишком прямолинейно понял перестройку и демократию. Я
думал, что он сделает выводы после тех трёх возвратов, но, увы, ошибся. Что ты об этом
думаешь?
- Да, я думал об этом, товарищ командир. Да и Никита Петрович как-то интересовался у меня состоянием дел в подразделении Бека. Думаю, не напрасно. Он тоже обеспокоен. Но
лётчики его любят и если будут выборы...
- ...То его снова выберут? А кто его утвердит, если у него выговор? Небось, в
совокупности всех нарушений на строгач тянет. Простой-то у него уже есть. Должность
командира эскадрильи беспокойная, энергии требует, а он уже человек немолодой. Подумай
над этим. Кажется, у тебя там есть вакантная должность командира транспортного звена?
- Я всё понял, товарищ командир! - и Заболотный удалился.
«Ну, этот нароет компромата, - подумал, глядя вслед уходящему заму Бобров. - С училищных лет все припомнит. Буквоед ещё тот, с академическим образованием. Наверняка и на моё место мечтает пролезть. Не дай бог! Всё развалит без всякой перестройки. Точнее, все разбегутся от него сами».
А зимой с Беком произошёл случай можно сказать юмористический, могущий произойти только в авиации.
В тот день он возвращался из полета по санитарному заданию в сложных метеоусловиях.
У земли дул порывистый ветер, была сильная метель, но, что самое неприятное, синоптики
давали видимость на старте 900 метров. А это хуже минимума для посадки на 100 метров.
Его предупредили об этом и советовали идти на запасной аэродром, но все запасные имели
не намного лучшую погоду, и одному богу было известно, какая там станет погода к
моменту его прилёта. К тому же в салоне на носилках лежал больной, нуждающийся в
срочной операции. И Бек упрямо пробивался сквозь метель к базовому аэродрому, надеясь,
что уж какие-то несчастные сто метров не будут помехой для посадки. Санитарные
самолёты, случалось, принимали при подобной погоде. Уж диспетчер-то его поймет и в
последний момент даст 1000 метров.
Но диспетчер посадки его не понял и порекомендовал уходить на запасной. Он, как и Бек, был большой любитель поговорить. И они разговорились, благо никаких других бортов в зоне посадки не было, никто не мешал. Бек летал над стартом без снижения, не желая уходить на запасной. Топлива у него было ещё много, и за это он не волновался. Самовольно же сесть не решался, хотя прекрасно видел полосу сверху, о чём и сказал диспетчеру посадки.
- Я тоже вижу 1000 метров, - ответил диспетчер, - но вот тут рядом сидит девочка,
синоптик-наблюдатель, она не видит. А официальные данные - это данные синоптиков.
Поэтому посадку я вам разрешить не могу, - поучал диспетчер Бека тоном, каким поучают неразумного ребёнка. - Так что следуйте на запасной аэродром.
- Но возможно у девочки плохое зрение, - выдвинул аргумент Бек.
- Возможно, - отвечали с земли. — Но этого я не знаю.
- У меня на борту тяжело больной человек, - продолжал командир эскадрильи, - и я
имею право сесть при погоде ниже минимума.
- Раз имеете право - садитесь.
- Так вы же не разрешаете!
- Не разрешаю потому, что, в отличие от вас, не имею права разрешать посадку ниже
минимума.
- Да что там у тебя за девочка слепая! - возмутился Бек. - Ты ей объясни, что видимость гораздо больше. - Пусть посмотрит в противоположную сторону. Туда тоже 900 метров видно. В итоге - 1800 метров. Да пускай она хоть тысячу увидит.
Диспетчер молчал. Вероятно, объяснял это девочке. Потом сказал:
- Она не понимает. Она говорит, что смотреть нужно только в одну сторону.
Бек с досады так тряхнул штурвал, что больной едва не слетел с носилок и тихонько заскулил, решив, что самолёт падает. Он сделал ещё два круга, но девочка так и не увидела недостающие ему сто метров. Это возмутило опытного лётчика до глубины души. Он, пилот первого класса, пролетавший более тридцати лет из-за какой-то слепой зассыхи
должен уходить на запасной аэродром, когда в аэропорту ждёт больного карета скорой
помощи. Да ведь умрёт, чёрт возьми, больной! И кто будет виноват? Да никто. Погода? Нет, он, пилот первого класса Бек будет считать себя виноватым. Ну, блин, и документы у нас! Он единственный, кто берёт на себя ответственность за спасение человека и может это сделать, но ему не дают. .
И его осенило. А зачем ему нужно разрешение диспетчера? Если нельзя сесть на полосу, то можно сесть рядом с полосой. Ему, имеющему богатейший подбор посадочных площадок с воздуха, это не стоило никакого труда. Только два часа назад, когда в пурге пробивался к забытой богом деревеньке, он садился не в таких, а в гораздо худших условиях. Это он и объяснил диспетчеру. Тот растерялся. Ни в одном документе он не читал, что этого делать нельзя. Да и кто же это будет делать, если рядом полоса. Чиновники такого просто не могли представить, иначе бы точно запретили. Но иногда жизнь бывает разнообразнее самых изощрённых фантазий.
- Ты несёшь ответственность за мою посадку на полосу. А если я сяду рядом с подбором - ты не виноват, ибо за подбор и определение погоды уже несу ответственность полностью только я один, - объяснил он диспетчеру и, несмотря на его слабые протесты, преспокойно сел на ровное колхозное поле, на территории которого, собственно, и была взлётная полоса. Самолёт был на лыжах, и никакой опасности посадка не представляла. После этого он на глазах изумлённого диспетчера подрулил к полосе и с ехидством в голосе спросил:
- Пересечь полосу-то разрешишь?
- Разрешаю, - пробурчал диспетчер.
И Бек преспокойно зарулил на стоянку. Больного, сверкая мигалкой и повизгивая сиреной, увезла машина. А командира встретил донельзя разгневанный руководитель полётов.
- Ты что же это позволяешь себе, командир? - вскричал он. - Какие примеры подаёшь
рядовым лётчикам? Это же явное нарушение минимума погоды!
Бек был не менее разъярен не ласковым приёмом.
- Что, уже успел доложить? - почернел он. - Я на его полосу не садился.
- Но видимость-то не позволяла садиться, - бушевал РП.
- Это почему? - удивился Бек. - У меня есть право подбора. А там я имею право сам
определять и длину полосы, и видимость для посадки, и состояние полосы без всяких
вчерашних школьниц, которых вы насажали рядом с диспетчером. Слепых, кстати.
- Но видимость была 900 метров!
- У вас что же, на колхозном поле тоже наблюдатели сидят? - ехидно осведомился
командир эскадрильи.
- Не строй из меня идиота! - ещё яростней заорал РП. - Я сейчас же напишу рапорт
Боброву и в инспекцию о твоём нарушении.
- Пиши хоть министру и господу богу, - разрешил он. - Но лучше пиши председателю
колхоза.  Это  на  его  поле  я  садился,  а  не  на твою  полосу.  Можешь  даже плёнку
магнитофонную снять, там есть подтверждение, куда я садился. Кстати, я жизнь человеку спас.
РП оказался в интересной ситуации и понимал, что юридически доказать ничего не сможет. Ну, сел Бек с подбором, ну и что же, у него есть такое право. А что сел рядом с аэродромом, так нигде не написано, что этого делать нельзя.
Разъяренный РП сел в машину и уехал. Но плёнку всё же приказал снять и сделать выписку. В ней нашли нарушения фразеологии, как со стороны диспетчера, так и со стороны Бека. Даже буквоед Заболотный не нашёл достаточных оснований для наказания, хотя два дня перетряхивал все нормативные документы. Выходило, что сев рядом с полосой умышленно, Бек ничего не нарушил. А вот если бы он заходил на полосу, а сел рядом - это было бы грубейшее нарушение. Интересная страна авиация!
Но всё же тогда и ему и диспетчеру за злостные нарушения фразеологии объявили по выговору. Не знаю, как у других, но в авиации, если захотели по какой-то причине кого-то «съесть» - съедали. Тут система сбоев не давала. Хотя уже и не действовал устав о дисциплине. Что такое суд и адвокат, тогда ещё лётчики и не знали. Не принято было. Да и сейчас они этим пользуются очень редко. А зря иногда.
Та система, которая была в советские времена, во многом осталась и перешла в третье
тысячелетие. А конфликтовать с системой - себе дороже. .
За непрекращающиеся нарушения в эскадрилье Беку объявили строгий выговор, освободили от занимаемой должности и перевели на должность командира транспортного звена. Как он это переживал, знали только дома.
Секретарь партийной организации 3-го лётного отряда Агапкин Александр Михайлович несколько дней не мог провести запланированное партийное собрание - не было кворума. Агапкин упрашивал лётчиков прийти, они морщились, обещали и... не являлись. Тогда командир отряда Байкалов предложил совместить мероприятие с разбором полётов. Пусть попробуют сюда не явится. Явились все.
- Ты только перерыв не объявляй после разбора, - напутствовал командира парторг, -
иначе разбегутся, как тараканы.
На повестке дня стояло два вопроса: неудовлетворительная уплата членских взносов и приём в члены КПСС. В последнее время многие коммунисты - ранее невозможное дело -перестали платить членские взносы, как их не упрашивал Агапкин погасить задолженность.
Командир эскадрильи Глотов уходил в отпуск, и ему с учётом всех выплат начислили этих взносов больше 30 рублей.
- Нет, вы только посмотрите! - нешуточно страдал он. - За что и кому такие деньги? За них же три дня вкалывать нужно. А тут - возьми и отдай!
- А вы не платите, командир, - видя страдания Глотова, посоветовал беспартийный
Митрошкин. - Хватит подкармливать вдохновительницу всех наших побед. Зажралась она,
родная.
- Тебе легко говорить, тебя к Агееву на ковёр не потянут, - огрызнулся Глотов.
- Не потянут, - согласился Митрошкин. - А за что? Дисциплины я не нарушаю. Вот
отлетал месячную санитарную норму за двадцать дней - это нарушение. Её положено за
месяц налётывать. Но партия требует - и я пошёл ей навстречу. Помочь в её титанической
борьбе за повышение урожайности - пожалуйста, но подкармливать её - извините.
Был день аванса и Глотов гнал своих лётчиков к Агапкину платить членские взносы.
- Не могу приказывать, но советую заплатить, чтобы потом на собрании не краснеть.
- Ага, пол аванса отдать дядям на икорку, - возразил кто-то. - В магазинах ничего нет, а на рынке цены кусаются. С чего бы я такой партии должен  потом заработанные денежки отдавать? Мы так не договаривались. Она вон страну без войны до талонов довела.
- Ай-ай-ай,   какой   несознательный   коммунист,   -   осуждающе   замотал   головой Митрошкин. - И как таких несознательных людей ещё в партии держат! Кстати, ты ей не только на икорку отдаёшь, но ещё и на коньячок остаётся.
Никто к Агапкину не пошёл. В последнее время многие не платили членские взносы, надеясь, что за неуплату выйдут из партии автоматически, как написано в уставе. Партийная дисциплина в стране катастрофически падала, никто уже не боялся исключения. По телевидению показывали и писали в газетах, что кое-где люди демонстративно выбрасывают и даже сжигают свои партийные билеты. Но это рабочие, пролетариат, которому, как известно, кроме цепей, нечего терять. А вот чтобы в авиации...
Сразу же после разбора на трибуну взобрался Агапкин.
- Товарищи,  прошу остаться только членов партии и кандидатов. Собрание будет
закрытым. Остальные свободны.
В зале было душно, и народ с нетерпением рванулся к выходу. Улизнули под шумок и некоторые коммунисты. Выбрали президиум.
-       На повестке дня два вопроса, - сказал Агапкин. - Начнём с первого. В последние
месяцы в отряде сложилась нетерпимая обстановка с уплатой членских взносов. Поймите,
что с меня за это спрашивают. Вольно, нет ли, но я стал козлом отпущения. Некоторые, - он
заглянул в список, - не платят взносы уже по пол года. Я не буду говорить фамилии, каждый знает свои долги. Давайте, товарищи коммунисты, что-то решать. Так продолжаться дальше не может.
- А сколько может продолжаться безобразие в стране? - встал один из лётчиков. -
Четвёртый год идёт так называемая перестройка, а что перестроили в лучшую сторону?  С
каждым месяцем всё хуже становится. Или не знаете, что в народе про партию говорят? А
говорят, что до ручки довела страну наша вдохновительница. Вот мне, например, стыдно,
что я состою в такой партии.
- Правильно, - загудели в зале. - Зачем нам такая партия.
- Где обещанный коммунизм?
- Ты в нем уже живёшь. Не ощущаешь?
- Ощущаю «очередные временные трудности». Известная сказка про белого бычка. Куда
придём с такой партией?
-       К победе коммунизма, дурачок. .
-       Тихо! - пытался призвать к порядку Агапкин.
Но народ не успокаивался. Встал ещё один оратор.
- А если я не хочу больше состоять в такой партии? - спросил он. - Почему я ей должен платить? Если взялась рулить - то с умом надо было рулить. А она куда приехала? В
пустоту на полках магазинов. Не хочу я быть в такой партии, потому что я хочу есть. У меня и моей семьи нет спецмагазина. . -
У этого парня было три сына, все школьники и больная жена. Его можно было понять. В зале установилась тишина. Байкалов, сидящий в президиуме, потянулся к микрофону.
- Кто не хочет быть в партии - может писать заявление. Никого не держим. Но учтите,
что кандидатов на переучивание утверждает партийное бюро отряда. И я, как командир,
такому человеку рапорт не подпишу.
Зря это сказал командир, зря. Зал загудел, словно растревоженный улей.
- Не то время, чтобы угрожать!
- А нам не нужен такой командир.
- На пенсию ему нужно.
- Нужно другого командира себе выбирать.
- Вот завтра и принесём все заявления, пускай один летает.
Встал один из летчиков, кое-как успокоил зал.
- Когда-то нас принуждали вступать в партию, - сказал он. - Но наступило время, когда каждый может решать, быть ему в этой партии или нет. Дело это добровольное и зря вы, товарищ командир, нам угрожаете. У нас ведь тут не строевое собрание. Вы с нас за работу спрашивайте, а не за членство в партии. Что же касается меня, я сегодня же напишу заявление о выходе. Думаю, одинок не буду. Надо признаться честно, что партия не смогла правильно использовать большой потенциал народных масс в то время, когда ей верили и за ней шли. А сейчас народ загнан в тупик. Его много лет кормили идеями марксизма-ленинизма. И перекормили, наступила отрыжка. Кредит доверия к ней кончился. Началась её агония, ей уже не поможешь никакими взносами. Так зачем же, спрашивается, мне состоять в такой партии?   Для чего?
И снова в зале установилась тишина. В курилках говорилось кое-что и похлеще. Но вот так открыто, на партийном собрании коммунисты говорили впервые. Некоторое время все сидели молча, словно испугались сказанного. Но вот встал очередной оратор.
-       Я согласен с предыдущим товарищем. Да, мы вступили в партию ради карьерного
роста,   когда  нам  прямо заявляли,  да и  сейчас  вот  командир  заявил,  что никакого
переучивания и ввода в строй командиром самолёта беспартийным не будет. Но это время,
слава богу, прошло. Как вы не заметили, товарищ командир? Я никогда не был согласен с
политикой партии, заведшей громадную страну в тупиковый лабиринт. Что она сделала из    страны? Военный лагерь. Две подводные лодки каждый квартал, ежедневно – шесть танков, ракет – этих десятки в день. Мы что же собираемся воевать со всем миром? А в магазинах – пусто. Ни обуться, ни одеться, ни пожрать. Зачем мне такая партия? Медленно подыхать  можно и беспартийным. Я тоже сегодня напишу заявление о выходе.
-       И я тоже…
-       Ты-то куда? Тебе ещё командиром вводиться.
- Не введут - не надо. Но в такой партии состоять не желаю. Обещали ускорение, а
получается - торможение. Ну да это ладно. Но вот за что моего деда эта партия в лагерях
сгноила?  За какие идеалы мой брат в Афгане погиб? За что мой одноклассник - военный
лётчик - под Кандагаром сгорел? За светлое будущее?   Хватит, нанюхались! Я не желаю
подкармливать своими взносами зажравшихся кремлёвских маразматиков,  потерявших
чувство реальности. Мои геополитические интересы с их интересами не совпадают, Не по
пути нам.
- Правильно, - одобрили его. - Молодец! У меня тоже деда расстреляли. А старший брат в Чехословакии погиб во время её оккупации.
- Они и сейчас прикажут войскам по народу стрелять.
- Уже стреляют...
Собрание стало полностью неуправляемым. Агапкин не пытался останавливать ораторов и призывать к порядку.
«Хорошо, что нет на собрании ни Агеева, ни Леднёва, - думал он. - При них ребята не осмелились бы так выступать. Хотя, пожалуй, сейчас уже никто им не авторитет. Сам бы, честно говоря, выбросил этот билет. Надоели они со своим марксизмом-ленинизмом, до самых печёнок достали. Но. как всё-таки быстро меняются люди! Ещё год назад никто не решился бы на подобные поступки. Да его бы, отступника, заклеймили, как еретика, анафеме бы публично предали. А сейчас вон что делается на собрании. Хотя, какое это собрание? Это митинг. Да, перегорела перестройка. С кем же генеральный секретарь будет перестраиваться, ведь так скоро все коммунисты билеты выбросят. А, может быть, поэтому он и хочет президентство себе сделать?».
Пока все шумели, Байкалов неожиданно встал и вышел из зала. Его уход заметили и потихоньку начали успокаиваться.
- Командир за подмогой пошёл, - пошутил кто-то.
Агапкин решил продолжать собрание.
- Все выговорились? - спросил он. - Но впредь я прошу вас думать, прежде чем
произносить речи. Всё-таки вы на собрании, а не в курилке. Оставим пока вопрос о взносах
открытым. У нас есть ещё вопрос - это приём в члены КПСС.
- У меня самоотвод, - вскочил сразу один из кандидатов. - Уж извините, Александр
Михайлович.
- И у меня - тоже, - встал второй.
-       И у меня…
-       Да... вы что! Все отказываетесь?
Ответом ему было молчание. Этого он и боялся, хотя понимал, что после всего, что тут наговорили, и сам поступил бы точно также.
- Так! - Агапкин забарабанил по столу пальцами. - Бунт на корабле?
- Михалыч, сейчас из партии уходят, а мы - туда. Зачем? Какой смысл?
Тихий и неприметный замполит отряда, пришедший на эту работу из комсомольского бюро ОАО, встал и на цыпочках, пригнувшись, вышел из зала. На это обратили внимание Агапкин и Бек. Оба поняли, куда он пошёл. Бек выразительно посмотрел на Агапкина, тот так же выразительно кивнул.
- А теперь послушайте меня, ветерана партии, - встал Бек. - Я состою в ней больше 30 лет...
- Уже автомобиль партии подарил, - сострил кто-то.
-       ...и вступил в неё не ради карьеры. В те годы мы действительно верили обещаниям, ведь делалось очень многое, и мы это видели.
- Ага, при Хрущёве хлеб кукурузный жрали, а магазины так же пусты были, - возразил
кто-то.
     - С кукурузой был перекос, - согласился Бек. - А что были магазины пусты - это был
саботаж хрущёвской оттепели. Такой же саботаж идёт сейчас и перестройке. Может это не
ясно вам, молодым, а мне ясно. Но всё когда-то кончится. А КПСС была и останется. Я обращаюсь к кандидатам: не делаете ли вы ошибки? Ваш демонстрационный отказ от вступления может оказаться несмываемым пятном на всю вашу жизнь.
- А может пятно - это вступление в такую партию, Нурислам Хамзиевич?
- Вот как? - почернел Бек. - С вами трудно говорить. Сейчас придёт сюда Агеев, вот вы с ним и поговорите.
- Во... бля... только его и не хватало!
- Да пошёл он козе под хвост!
- Сейчас и спросим, сколько до коммунизма осталось?
-       Ага, кто ещё не уплатил за икру?
- Его надо дружно подальше послать!
-       И пошлём!
- Пошлём, пошлём!
Из первых рядов встал Глотов.
- А ну, тихо!   Чего разорались! - прокричал он. - Александр Михайлович, собрание
нужно закрыть! Это не собрание, это...
-       Да, да! - поддержал его заместитель Байкалова Токарев. - Пусть люди подумают над словами Бека. Эмоции не должны застилать разум.
- Вот перевыберем тебя, тогда и об эмоциях поговорим, - раздалось из зала.
В зале раздался смех. Все помнили: когда-то на разборе Токарев сказал: кто не с нами... тот не будет командиром самолёта.
- Вот пускай сам и полетает, а чего ж...
- А кто с ним полетит-то? Один что ли в кабину сядет?
- У нас много таких первоклассных...
- И полетит...   с партийным билетом!
-       Только куда?
- Агапкин! Нужно срочно закрыть собрание, - на полусогнутых подошёл к трибуне
Глотов. - Чего резину тянуть? Сейчас придёт Агеев - что будет?
- Да, да. Товарищи коммунисты, в сложившейся обстановке считаю, что собрание
проводить не целесообразно. Кто - за?
Дружно взметнулся лес рук. Многие вскочили со своих мест, не дожидаясь объявления о закрытии.
Агеев на собрание не успел. Он заглянул в пустующий зал, где ещё не выветрился запах пота - жара была под тридцать - и спустился на первый этаж, где располагался кабинет секретаря парткома ОАО Леднёва. Тот сидел за своим столом и с мрачным видом разговаривал с кем-то по телефону. Закончив разговор, резко брякнул трубку на рычаг.
- Знаешь! -  встал он, здороваясь с замполитом, - в АТБ несколько техников принесли
заявление о выходе из партии. Только что Дрыгало звонил. Ну и времена, чёрт возьми! С
чем ко мне пришёл?
- Пришёл, - пробурчал Агеев. - А ты знаешь, что в третьем отряде было партийное
собрание?
- Нет, не знаю. В плане оно   должно пройти. Агапкин меня уже и в известность не
ставит. Ну, времена!
- Так вот, коммунисты на собрании отказались платить членские взносы, кандидаты
отказались вступать в партию, а несколько человек сейчас пишут заявления о выходе из
КПСС.
-       Что? И лётчики? - побледнел секретарь парткома. - Да... мать! Это скандал! Доигрались! Надя! - заорал в открытую дверь секретарше. - Надя! Пригласи ко мне штурмана Агапкина из 3-го отряда и командира Байкалова! Дай закурить, Филипыч?
- Я никогда не курил. .
- А, чёрт! Вот бросаю курить, да бросишь тут! Где Бобров сегодня?
- Улетел в управление на совещание. 
- Досовещаются там…
- Управление ликвидируют, будет объединение.
- Хрен  от редьки знаешь, чем отличается? – криво улыбнулся Леднёв.
-       Как назовёшь - так и будет.
- Вот именно. Вывески у нас хорошо научились менять. Надя, где,  чёрт возьми,
Агапкин?
- Сказал, что сейчас придёт! - обиженным голосом отозвалась секретарша.
- Падает, падает дисциплина,  проскрипел секретарь парткома, - А управлению не
вывески нужно менять, а весь профиль работы. И переходить на двухзвенную систему
контроля. Да где эти...
В этот момент в дверь постучали.
- Входи! - проворчал Леднёв, - не к министру...
Вошли Агапкин с Байкаловым, поздоровались.
-       Садитесь! - хмуро кивнул секретарь парткома, указав на ряд стульев, стоящих вдоль
стены. - Рассказывайте!
Агапкин коротко обрисовал ситуацию.
- Ясно. Собрание сорвано?
- Можно сказать, что так, - кивнул Агапкин.
- И что же ты, секретарь, в протоколе напишешь?
- Я не буду писать никаких протоколов.
- То есть, как это не будешь.
- А так, не было собрания - и всё!
-       А что дальше?
- Дальше? - Агапкин посмотрел на Байкалова. - Не знаю, что дальше. Вот, может,
командир знает. . -.
- И командир не знает, - на удивление спокойно отозвался Байкалов.
- Ага...   мать! Никто не знает! - зловеще улыбнулся Леднёв.  - А вот я знаю! - резко повысил он голос. - Знаю! Если подобный бардак у вас в отряде повторится - ответите по всей строгости партийных законов! Развели в отряде демократию! Партбилетов хотите лишиться?
Зря он это сказал, зря.   
- Я, между прочим, лётчик, а не духовный пастырь, - возразил Байкалов. - Правильно на собрании сказали: вступление и выход из партии - личное дело каждого.
- Личное дело каждого, говоришь? - грохнул по столу секретарь парткома. - На ковре в райкоме партии не были? Вам туда захотелось? Там вам покажут - личное дело!
- Не кричите, - жёстко, но спокойно произнёс Байкалов. - Ни на какие ковры я не поеду, достаточно наездился. А если вам мой билет нужен - пожалуйста.
Он извлёк из нагрудного кармана красную книжицу с профилем Ленина и положил на стол.
У Леднёва вытянулось лицо.
- Успокойтесь! - после некоторого замешательства произнёс Агеев. - Валентин
Валентинович, что вы себе позволяете? Вы же командир отряда! Заберите, заберите билет! -
замахал он на Байкалова руками, словно на прокажённого. - Заберите!
- А я не мальчик, чтобы меня пугать, - сбавляя тон, ответил командир отряда. - И не
собираюсь быть козлом отпущения. Не я в стране бардак разводил. У нас лишь зеркальное
отображение бардака, идущего из Кремля.
- Да чего страшного-то случилось? - подал голос Агапкин. - Ну не примем 10 человек в партию - что изменится?
- Ничего! - по бабьи взмахнул руками Леднёв. - Ничего! А склонять нас будут до самой Москвы. Что? Ваши фамилии там не знают, а вот Боброва, Агеева, Леднёва знают. Ещё как знают. У нас крупнейший в Союзе регион. Вы поедете туда на ковёр? А. ч-чёрт! Идите! -
устало махнул он рукой.- Да возьми ты билет свой, Байкалов.
Командир с секретарём партийного комитета отряда молча направились к двери.
- Стой, Агапкин! Дай-ка сигарету. Бросишь тут курить.
Некурящий Байкалов вышел за дверь, Агапкин остановился, вытряхивая из пачки сигарету. Достал из кармана зажигалку, щёлкнул несколько раз - бесполезно, огонь не вспыхивал.
-       Для некурящих и не загорается, - улыбнулся Агапкин.
- Давай! - нетерпеливо потряс сигаретой Леднёв. - Я сорок лет курил. Эх, бросить бы всё к чёртовой матери!
Уже к вечеру у секретаря партийной организации 3-го лётного отряда было больше десяти заявлений по выходу из рядов КПСС. Началась цепная реакция.
На следующий день, узнав о бурном собрании в третьем отряде и массовом выходе из рядов партии, начали писать заявления и вертолётчики из соседнего отряда. Заработная плата их была намного больше, чем пилотов самолётов, и партийные взносы их, соответственно, были больше. Но не во взносах дело. Не из-за денег лётчики уходили из партии. Таких людей, может быть, были единицы. Уходили потому, что не видели смысла в этой партии. Вернее, перестали видеть в ней смысл.
Докатилась волна и до первого летного отряда. Тут народ был старше годами, и потому всё происходило спокойно, без излишних эмоций и накала страстей. Сначала люди писали заявления с просьбой о выходе. А потом писать перестали. Просто приносили билеты секретарю партийной организации и тихонько, кто со смущённой улыбкой, а кто и с юмором, клали на стол. Многие приносили и клали без слов. А чего говорить, и так всё ясно. Такое повторялось ежедневно. Скоро уже никто определённо не мог сказать, какова же численность партийной организации не только в объединённом отряде, но даже в отдельных службах.
А многие ничего не приносили. Просто оставляли билеты с профилем Ленина себе на
память. Да их никто и не отбирал. А кому они нужны?
Ах, ты, господи! Да что же это делается? Нет, нет на них Берии с незабвенным Иосифом
Виссарионычем. .
Через месяц некогда мощная партийная организация Бронского ОАО прекратила своё существование. И прав был Агапкин: ничего не случилось. Тихо ушёл на пенсию Леднёв. Никто его и не вспоминал, будто и не работал человек в аэропорту многие годы.
Ещё тише и незаметней исчез Агеев. О нём даже скучали некоторое время, вспоминая, как он спал на собраниях в президиуме с открытыми глазами. А как говорил! Надо отдать ему должное, говорить он умел. Если бы из речей можно было строить плотины, только из одних его выросла бы не одна Днепровская плотина. Или Суэцкий канал. Обещать партия умела. С огоньком врала, с задором. Сейчас хоть, ладно, не обещают. Да и не поверит никто. Перевелись что ли на Руси дураки?
Но, наверное, нет. Кто-то из знаменитых сказал: дураков на свете всегда было больше, чем мошенников. Если бы было наоборот - перевелись бы мошенники. На Руси и тех и других всегда было много. А уж мошенники-то в неё слетались, как мухи на свежий мёд.
- Подождите! Придёт время - КГБ (комитет государственной безопасности) всё вам
припомнит, - грозил отступникам Бек и продолжал платить членские взносы... сам себе.
Таких упёртых, как Бек, среди почти тысячи человек лётного состава всех отрядов набралось человек десять. Они выбрали себе секретаря, и некоторое время сдавали членские взносы ему. А когда произошла нелепая попытка смещения Горбачёва ГКЧПистами во главе с трясущимся с похмелья и от испуга за содеянное, Янаевым, окончательно разочаровались в президенте, в перестройке в... такой партии, во всём на свете и собранные взносы пропили в ресторане аэропорта. Тогда там ещё продавался спирт «Рояль» западного производства. Для протирки стёкол. И в стране ещё шла борьба за трезвость.
Виноградники повсюду уже были вырублены. С ума сойти!
Из ресторана долго слышалось пение патриотических песен.
                -----------------------
                продолжение следует