Сено пахло сухоцветами, полынью, мятой, дурманом и кружило голову, будто медовуха гуляла по телу. Сквозь прорехи в крыше сеновала можно было видеть крупные чудно горящие на темном ночном небе звёзды. Был молодик так, что месяц еще пока не показался миру, и звезды оттого казались только ярче. Где-то за стеной сеновала громко дышала корова, было слышно, что иногда она ложится, грузно опускаясь на ноги, иногда всем корпусом тяжко встает и переходит на новое место. Тоненько звенели комары, ища ночное пропитание. Где-то на болоте под лесом заливались лягушки, выводя целые рулады, словно одна перед одной. И, тем не менее, казалось, что в мире стоит тишина. Такая своеобразная ночная тишина.
Одурманенные ароматом трав под тонкими холстинками на сеновале, глядя в это необъятное небо и упиваясь ночными шорохами и шумами, лежали парень и девчонка, изредка, чтобы не вспугнуть дурман ночи, переговариваясь.
— Демид, — девочка, разгоряченная теплом, исходившим от слегка спрессованной травы, почти заголила до груди тонкую льняную рубашку, и завороженно смотрела в небо, — а вот говорят, что если даже днем посмотреть на небо со дна колодца, то будут видны звезды. Как ты думаешь — это правда?
— Не знаю, вот выроем свой колодец, полезу чистить, тогда скажу, — парень не был такой уж романтичной натурой. «Если видны, — здраво рассуждал он, — то значит, увижу» Вот и голос его в ответ на вопрос звучал столь же спокойно и здраво, как и в целом, понимание непреложности законов мира.
Но девчонке этого было мало. Она страсть любила всё новое, неожиданное, к такому образу мысли её невольно приучила бабушка, сама почерпнувшая всяческие нездешние знания у панича, который с какой-то прихоти пожелал выучить молоденькую крепостную дворовую девку, разным панским премудростям. Она была дочкой панского лесничего, и иногда водила пана вместо отца по охотничьим стоянкам. Или когда-никогда на рыбные места. Вот так бродя по панским угодьям, они и подучили друг друга каждый своему. Внучка вся удалась в свою бабку Насту. Столь же пытливая и приметливая.
— А еще знаешь, тут видишь, нет озера, только болото, ты не мог бы вырыть что-то, чтобы стало озеро, как у меня дома, — девчонка слышала как-то, что озера можно рыть самим, у ихнего пана в саду было специально вырыто целых два озера.
— Ну, и зачем тебе оно нужно? — парень старался соответствовать новому для себя званию хозяина и мужа, проявляя интерес ко всему, что касалось хозяйства и жены.
— Да как же зачем, а белье стирать, а самим купаться. Я страсть люблю купаться в воде. Мы были ребятами, так всегда бегали на озёра, особенно это хорошо ночью, когда в воде много-много звезд, и вода озёрная даже теплее чем ночной воздух над ним. А потом рубаху — в руки, и бежишь домой, пока обсохнешь, так и холодит тело, будто за ледник в погребе подержался, — Адарка все говорила и говорила, что-то про своё детство, словно это было давным-давно, а она припоминает себя девочкой
Однако ведь всего только пару-тройку недель, как муж перевёз её с нехитрым скарбом в этот новый дом. Собственно их дом еще не был до конца готов, да вот и крыша у сеновала была не завершена, не покрыта ещё гонтом, почему и могли они по ночам любоваться и звёздами, и месяцем, могли слышать, как в ночи над сеновалом пролетают кожаны, как поют поутру соловьи, мычат коровы, куры встают с насестов. Правда, дело в достройке было за малым, можно было, и обождать, но тут мать настояла: забрать молодую жену на входины.
— Пора и честь знать, — наседала она на отца и сына, — всему свой срок. Сколь уже с покрова прошло, а она нам как неродная, что ж тех молодых да бойких привечаете, а эту держите за босячку.
Так сыновья с отцом послушались, собрались да и перевезли и младшего на сядзибу. Время было лихое. Беднота подняла бунты, кругом по округе рыскали конные отряды вооруженного люду, а кто да что, и не разобрать. Но как бы дело не повернулось, дед Демида ездил по делам в Петербург, а был он местным судьёй, человеком грамотным, и там выяснил, что будет теперь новая власть, новая жизнь, его от должности, выходит, освободили, да оно-то и пора — возраст, а зажиточному семейству сына, который пошел по стопам рода в купцы, посоветовал: надо отделиться с сынами — его внуками, взять не шибко богатых, оставить пока торговое дело, а крепко зацепиться за землю.
Всё по его слову и сделали. Братья Демида расселились по близлежащим деревням, да посёлкам. Поставили по очереди дубовые добротные усадьбы, обзавелись скотом, заложили сады, и стали помогать друг дружке: обживаться на новых местах. Демид был последним, кому они налаживали хозяйство. Тут уже и золовки завихались, глядя на его молодуху — невысокую, черноглазую, всю-то такую ладненькую, с косами-баранками вокруг головы, считай ещё девочку.
— А почему ты из всех девок, решил взять меня? — из-за жары и духоты, что стоит в летнюю пору в доме, молодые ночуют на сеновале с молодым сеном..
— Так ты ж маленькая, однако, шустрая, да и потом, вдруг, дети бы пошли, а нам ещё хозяйство надо закладывать, — муж, которого она-то и видела толком только по ночам, дюже был не разговорчив, всё как клещами из него тянешь, сама не спросишь, вовек не скажет, Дарья немного злится на него за это, не замечая, что она-то лично разговорчива столь, что второго такого, как сама, рядом бы, вероятно, даже не стерпела.
— А вот и не так. То есть ты думаешь, что так, потому что ничего не знаешь, мне мама про тебя видела сон, только не сказывала, потому что если сон расскажешь, то никогда уже не сбудется. Это плохие сны нужно рассказывать, а хорошие — никогда.
— Да я тебе честно говорю, отец сказал, что надо нам всем отделяться, ставить свои дома, брать жён, вот братья и проехались по округе, потому как никто ж к такому повороту не готовился — чтоб раз и все вместе из дома. Те выбирали в жены девок, чтоб сразу им и рожали, чего с этим тянуть, раз на то пошло, а я подумал, коль младший, можно и обождать: куда мне детей, не встав, как положено, на ноги, так и решил, возьму какую девчонку, пока суд да дело она и подрастёт, а тут ты и попалась со своим Абдулом навстречу, только пятки босые по бокам сверкают, да черные косы по плечам бьются, вот я решил — тебя.
Абдул в это время тоже возился где-то в сарае рядом с двумя отцовскими конями. Дарья не смогла расстаться со своим любимцем, пришлось взамен отдать другого коня её родным, что бы Абдул тоже жил с ними.
— Да он же со мной с детства, как собачонка, не могу я без него. Только крикну — Абдул, он тут как тут, — так его уговаривала Адарка, и Демид махнул рукой, какая разница, а конь и вправду справный.
То же самое было ещё и с котёнком, которого надо по обычаю пускать первым в дом, чтобы знать, где что потом расставить. Мать уже дала ему кота к началу строительства сруба, он того и прикормить успел, пока возводили дом, а эта заартачилась — хочу своего, вот и Барсика притащила, теперь в доме два кота — и ни одной мыши.
Хозяйство Демид ставил медленно и обстоятельно, как и всё в жизни. Да и куда было торопиться, Адарка была еще совсем молоденькой, где ей большое хозяйство потянуть с такими силенками, он-то потому и взял себе еще и работника — пусть жене будет полегче, да и со вторыми мужскими руками всё справней, вот Даша у него и не сильно-то нагружалась по дому. Потому и не пропадала у той по вечерам охота поговорить то про то, то про сё. Однако самому Демиду постепенно такие ночные беседы стали даже нравиться. У них все в роду больше молчуны, что братья, что дядьки, разве что по торговым делам, так какая сейчас торговля. Каждый норовит закрыться да припрятать, что можно, а то ухарей немерено рыскает по деревням. И кожан тебе власть — кто при оружии. Не смотря на то, что у Демида тоже была двустволка, и характер таков, что он бы её пустил в дело, не задумываясь — это еще ничего не решало. У них в семье у каждого было отдельное ружьё, отец в своё время сыновей научил им управляться, так что братья, как один, стреляли знатно, но куда одному против целого отряда головорезов, так что жить — не тужить приходилось тихо.
— А давай съездим на дальний панский сад, там у него были здоровенные, как мой кулак, яблоки да медовые груши, можно будет прищепить к нашим деревьям, пан-то издалече привозил, тут теперь таких, поди, и нет, — Дарье не терпится махнуть на родную деревню, но подход она нашла добрый, и Демид соглашается — поехать, приметить эти ценные яблони да груши, а может еще что, дабы потом посадить у себя.
Так они садятся через пару дней на коней и едут до Дарьиных родителей. Сад у пана теперь стоит запущенный, кое-где его пожгли, что-то порубили — так Адарка чуть не плачет. Её дед был в саду сторожем. Она тут каждое дерево тогда знала и вот — ладно панский дом сожгли, когда всё растащили, так сад-то им, чем помешал? Они долго бродят между крепкими коренастыми яблонями, высокими грушами, хрупкими вишнями и само-само созревшими сливами. Всё осмотрев и решив, что если до заморозков сад устоит, Демид с братьями нарежет прищепок:
— Будут тебе яблони с грушами, — успокаивает он Адарку, «Тут уже столько пожгли, что обо всём не нагорюешься», — думает между делом парень.
Потом Дарья, знающая этот сад, как свои пять пальцев, ведёт на дальнее озеро, у которого почти никогда не бывает людей, потому как от дороги получается большой крюк, молодые раздеваются в траве и прыгают с подгнивших, в виду заброшенности, мостков в воду. Жена плавает на удивление здорово, ныряет, как рыба, которая по её словам здесь когда-то водилась, запускаемая хозяином. Правда, озеро хотя и не большое, но довольно глубокое, известное дело — рукотворное, но по всей вероятности где-то сооружено по устью подземной речки, потому как чистая его вода совсем не отдаёт болотом, наверное, есть и приток, и отток. «Да, — завидует в душе Демид, — знатный был пан, хозяйский».
Смыв грязь, и освежив тело, молодые люди выходят на бережок, уже не по мосткам, а напрямик. Ложатся на траву, вокруг стрекочут кузнечики и стрекозы, которые иногда щекотно попрыгивают по голому телу. А ребята всему ужасно радуются, потому, что жизнь только начинается, и можно вот так как в детстве, бросить дом, не заботясь, что скотина у них не присмотрена, что что-то в их отсутствие может, случится, а, напротив, думать про то, что ты сильный, здоровый, что и болезни и старость — это не про тебя. Дарья как купалась нагишом — так и лежит рядом. Демид её так рано взял в жёны, что она толком и не приобрела женской стыдливости голого тела, да всяких таких приемов завлекать этим телом мужиков на себя, как на приманку. Но Демиду это почему-то нравится. С его такого выбора братья в свое время смеялись: куда тебе дюжему хлопцу — эта четырнадцатилетняя нетель, у неё ж и титек еще нет, не то, что каких других прелестей. Однако тот никого не слушал, и вот теперь глядит на свою жену и радуется в душе, что она еще совсем зеленая, и эти недозрелые наливающиеся первой тяжестью груди с огромными темными сосками похожи на только-только вступающие в свою пору яблоки панского сада, а им вдвоем — жить и жить, успеется оно и с утехами, и с детьми.
Коней они привязали под ветвистыми до земли яблонями, и когда разморенные лаской летнего дня, стали к ним возвращаться, то заметили, как от дальнего леса движется галопом отряд по направлению к Дарьиной деревне. Не сговариваясь, молодые люди пригнулись и шмыгнули скоренько под ветки к коням. Не дай тебе бог заметят. Запросто лишишься коней. Не буди лихо — пока тихо. И подождав, пока отряд скрылся за садом, они вскочили на коней и, договорившись встретиться дома, развернулись в разные стороны. Надо предупредить братьев, что идет отряд забирать мужиков в красные эскадроны, а что прошли именно красные Демид не сомневался, он уже научился ориентироваться во всадниках. При этом пуская свою юную жену одну, пусть и по знакомой местности, он тоже не сомневался. Братьям надо сказать — никак нельзя, чтобы их забрали, пускай пока пересидят в землянках в лесу. Так молодые люди и сделали. Потом уже, ночью, лежа на сеновале — делились впечатлениями, что да где пришлось увидеть. Когда постепенно волнение неспокойного дня улеглось, и они приумолкли, думая каждый про своё, Дарья вдруг привстала, напряглась, подпрыгнула и зацепилась руками за сарайную перекладину. Немного повисев, её тело стало покачиваться в такт какому-то внутреннему порыву, между делом девушка и попросила:
— Если тебе придётся меня хоронить — то положи мне в гроб зашитую в подушечку мяту. Только не поленись, а то я с того света тебе сниться стану.
— Адарка, ты прям как старуха-знахарка, чего тебе неймётся, — Демид не любил эти её забабоны, он знал, что в роду жены женщины числились за ворожей, но всякие такие её разговоры старался пресекать — накличешь ещё ничистика с этой болтливой девкой.
— Нет, я тебе, верно, говорю, я сегодня столько страху натерпелась по лесам, что если б не Абдул, который все дороги там знает, может и не нашли бы меня. С той же стороны Белое болото, а оттуда хода нет. Мне бабушка рассказывала, — голос жены слегка прерывался от усилий, уходивших на это гушканье.
— Пусть бы она тебе поменьше рассказывала за чертей всяких, — муж тоже поднялся, приноровился и подхватил Дарью, как перышко, на руки, да и рухнул снова на сеновал, прижав добычу к своей груди. Однако Дашка, сколько минут полежав неподвижно, прислушавшись к бурному шевелению мужниного тела в районе её живота, легко прошмыгнула под руку и скатилась к стенке.
— Вот ты не веришь, — помолчав и поборов удивление от того, что сейчас почувствовала горячую упорную совершенно незнакомую ей часть Демида, она вернулась к своей любимой теме, и привычные образы придали ей умиротворение, — а еще мне рассказывала, что есть такие книги, где всё-всё уже записано, про всякого человека, какая у него будет жизнь, как он умрёт. И лечить людей надобно обращаясь к божьей матери, которая живет далеко отсюда на острове, но всё равно слышит наши просьбы и может помогать каждому, кто знает, как просить.
— Так то когда еще будет, — Демид порадовался, что жена отвлеклась от его телесного порыва, и не испугалась, а только призывно в ответ задрожало её тело. И теперь, чувствуя, что сила в его теле напряглась, как струна, но, однако при всём при том не требует немедленного выхода, он старался отвлечься на Дарьины сказки.
— А вот будет. Будет вся наша земля со временем опоясана дротами, как будто клубок ниток, и будет тогда всего много, что только не пожелаешь, но почти никто не сможет это брать, и будут умирать от страшного голода, а еда будет гнить. И люди бут гнить заживо — почему и запах от них от живых будет как от мёртвых, — Адарка снова встрепенулась, села и, внимательно глядя на Демида, спросила, — Ты в бога веришь?
Но тот промолчал, он знал, что Дарья очень верит в божественность всего, у них в доме кроме положенных образов в красном углу, стоит еще и большой посеребренный крест, который ей и достался от бабушки, а в сундуке с воскресной одеждой на самом дне, завернутая в темное сукно, хранится книга. Демид пробовал её читать, потому, как грамоту он знал, но там писались какие-то другие знаки, а Дарья наотрез отказалась его тому учить. Теперь не дождавшись ответа, жена продолжила:
— Так те книги и писали люди, когда им бог с неба давал своим голосом знамения, что и как писать.
— Да не может быть таких книг, знаешь, сколько на земле людей, и чтоб о каждом, подумай сама, — Демид не верил в эту присказку, — у нас дома, сколько книг хранилось за товары, чтобы знать где, что по какой цене, так тех книг было не поднять, а ты про каждого человека, и кто уже помер, и кто ещё не родился, хоч даже и бог, зачем ему всё записывать?
— Так чтобы люди знали, вот ты ж умеешь считать и читать, а другие нет, но ты так не думаешь, зачем оно тебе? Значит так одно должно, — Дарья была в этом деле столь же упряма, как и муж, и он видел, как от волнения её груди в лунном свете вздрагивают, и это видения дрожащих её грудей накатывало волну за волну внизу его живота, — Вот ты когда видел блукающие звезды?
— Над болотом бывают, — стараясь прислушиваться к Адаркиным вопросам, подумав, ответил Демид.
— А то не над болотом, а на небе, я сама не видела, но мне бабушка говорила, что в нашем роду кто-то видел, — только это редко можно увидеть, и только тем кому дано. Но будет такое время, когда и люди смогут быть как те звезды — летать по небу огнями. Вот бы увидеть, — Дашка прилегла снова на сеновал, вытянулась в струнку, и мечтательно добавила, — только видно не скоро. А то еще выйдут из земли другие люди, и будут как когда-то богатыри…
Но Демид, уже подкатился под бок Дарье, и, обняв её за эту распалённую грудь, тихонько задремал. Когда оно то ещё будет Адаркино будущее. Почему и девочка, видя, что её уже никто не слушает, замолчала, тихонько продолжая глядеть на ночное небо.
«Вот скоро начнётся рябиновая ночь, по всему небу будут падать звездопады, а на земле станут умирать люди, тогда самое время для урожая, только сад у нас молоденький, когда еще появятся на нем плоды. Да, Демид прав, долго еще нам ждать, чтобы хозяйство встало на ноги», — подумав за мужа, она вспомнила давешний жар, которым её окатило от его тела, и тихонько, чтобы не разбудить Демида, решила посмотреть, с чего это он так весь тогда напрягся под её телом. Легко перебирая пальчиками кожу и спускаясь рукой всё ниже и ниже, она добралась до того, что и вызвало в её душе только что такое волнение. Ничего вначале особенного она не почувствовала. Ведь они до сегодняшнего вечера всё время спали, купались, загорали вдвоем совершенно нагими, и она никогда не присматривалась к его телу. При этом она, безусловно, знала, что её муж, как и любой другой мужчина, отличается своим телом от женского. Но про коренные различия естественно ей ведомо не было. Сама того не замечая она приводила в возбуждение. Как вдруг, под её рукой исследуемая ею плоть Демида, стала наливаться крепостью, непроизвольно расти из складок нежной, как у ребёнка, кожи, округляться и твердеть, а муж при этом слегка застонал, и Дарья, перепугавшись, что он разозлится на неё, за такие вольности, скоренько убрала руку, и отодвинулась. Демид же, в ответ отругал себя, что не сдержался и спугнул Адаркины пальчики, которые так приятно касались его тела. У него уже был как-то однажды опыт в этом деле, но тогда ничего особенного он не почувствовал, просто всё было немного зазорно, немного неприятно, немного душно. Призывное женское тело с одной стороны горячило голову и грудь, а с другой ожигало низ как крапивой. Но молодой его соседке видно такая близость пришлась по душе, так что она когда-никогда намекала, да ластилась под руку. Но хотя и чувствовалось, что тело его узнает ту её призывную горячку, только Демид себя окорачивал, и другого раза у них не было.
Адарка спала, забросив руки за голову и слегка согнув коленки, тонюсенькая рубашка, как всегда, заголилась выше груди, чтоб тело проветривалось на легком сквозняке, так что он мог видеть под свет от полной луны очертания её тела, и, сравнивая со спелыми девками, понимал — рановато, пусть еще дозреет да нальется соками.
Земля, между тем, еще не ведающая, что в тех Адаркиных книгах действительно уже записана её судьба, смотрела на свой холодный спутник, на те самые блукающие звезды, которые видны лишь некоторым её жителям, вращалась по траектории неведомого этим заснувшим безмятежным сном мужу и жене космического падения в неизбежное под аромат полыни и мяты.