Хомяк Миниамин много претерпел при старом режиме, потому в Красную армию записался добровольно, как есть хотел сознательно биться с буржуями за советскую власть. То есть буржуи были против рабоче-крестьянской республики, а Миниамин за. У хомяка, конечно, вид вовсе даже не геройский, можно сказать добрый, но когда он распалит своё храброе сердце лютой ненавистью к отжившему классу, то самый что ни наесть кровожадный зверь делается. Знай только, шашкой рубает, и «Марсельезу» поёт, а когда рюмку водки за щеку выльет, то и не хомяк вовсе, а тигр бенгальский.
Вот как-то раз в годовщину со дня смерти вождя мирового пролетариата суслика Ленина выкушал Миниамин изрядно, занюхал мохнатой лапкой и рванул из кобуры свой воронёный «Маузер»:
— Становись на колени, гад, — закричал Белке и навёл революционную оружию на военспеца, — Судить тебя буду!
— Не дури, Минька, — сказал Белка, понадеявшись, что это всё не взаправду.
— Кому Минька, а тебе, господин, бывший царский сатрап, Миниамин Иванович! — пальнул в контрика и загоготал довольно. — Я Белку завсегда в глаз бью!
Тут, заслышав стрельбу, замком полка Крот из землянки вылез, воздух понюхал и говорит:
— Порохом пахнет. Кто стрелял?
Сунул Минька и ему в нос «Маузер», орёт:
— Чаво за очками глаза прячешь, сам не из дворян ли часом?
Крот хоть и подорвал зрение на подпольной работе, но тут носом учуял – дрянь дело! Хотел было обратно в нору спрятаться, да Минька её гранатами забросал, и, почувствовав зорким сердцем, что повсюду крадётся коварная измена, в штаб побежал. А у штаба стоит молодой боец Черепаха недавно призванный из Средней Азии и обученный только мандат спрашивать. Командира не узнал и мандат спросил.
— Ах, ты гнида кусючая, ты у кого мандаты спрашиваешь, где ты был когда мы орлами-матросиками революцию делали?
— Я полз, однако, я же летать не умею, опоздал маленько.
— Ах, ты летать не умеешь?! — Взъярился хомяк и в конец осерчал. — Ну, я тебя научу, контра, летать!
С последней «лимонки» Минька кольцо дёрнул, под панцирь Черепахе гранату сунул, сам в сторону. А когда панцирь в небо поднялся, хомяк успел его в сито превратить. Такую пальбу открыл, что из окна начштаба Поползень выглянул на обстановку посмотреть. Да уж лучше бы не смотрел. Потому как Миниамин в раж вошёл, Поползня он и летать и ползать отучил, и вестового Зайца тоже, и Хорька начальника артиллерии, и Зебру героя-кавалериста, и коминтерновских товарищей Журавля с Цаплей, всех на чистую воду вывел и в расход пустил. И даже Медведя старого анархиста, с которым во время штурма Зимнего вместе лапу сосал и анашу покуривал, не пожалел. И тут стало ему горькое огорчение, что в родной Красной армии столько вредителей и шпионов оказалось.
— А если завтра война с империалистическими хищниками, то это же всей дивизии погибель, — ужаснулся хомяк, — ох, как некстати товарищ Ленин умер, он бы не допустил такого. Одно осталось в Москву поеду к любушке моей, к старой гадюке Троцкому, бессменному председателю РВС!
Так Миниамин решил и на узловую станцию прибежал. Там под парами бронепоезд стоял «Борец за естественный отбор товарищ Чарльз Дарвин». Хотел хомяк тот бронепоезд реквизировать, да Дятел, начальник станции, и машинист, вислоухая Крыса, решили главный путь закрыть, наверное, диверсию сделать думали. Так их он даже в трибунал не повёл, чего по пустякам трибунал беспокоить, порубал всех вострой саблей и в овраг кинул.
Весело поехали со стрельбой и прибаутками, сначала от вредителей он свой вагон освободил, потом и весь поезд, а чтоб дорога долгой не показалась, в вагон-ресторан захаживал. Ну, вот и Москва!
Заулыбался Минька, слёзы наворачиваются от величия златоглавой, повсюду кумачовые лозунги «Даёшь!!!», а его в Кремль на бронепоезде не пускают, говорят: «Не сифонь и закрой поддувало!». Вдвойне это обидно герою гражданской войны от штатских обывателей слушать. Хорошо тачанка попутная подвернулась, лупанул из «Максима» по засилию разжиревших «нэпманов» и в центр двинул.. Но на Красной площади чекисты тачанку тормознули и даже пешего хомяка не пустили в Боровицкие ворота пройти. А он тогда конным проник, Кабана какого-то совнаркомовского оседлал и прямо к Троцкому.
Только тут у знакомого кабинета глядит Минька и глазам не верит: табличку с фамилией «Троцкий» два хамелеона снимают и ногами топчут, а рядом с ними седой ёжик стоит нерусской национальности кинжал точит. Заругался Минька на хамелеонов, да у него патроны кончились, связали его пресмыкающиеся и к ёжику тащат.
— Пожалте, товарищ Сталин. Ещё один вредитель выискался!
— Безобразие! Я свой! Я кровь проливал! — Минька им кричит.
А ёжик головой кивнул, трубку достал и говорит:
— Кито здес врэдител – я рэшаю, — и нехорошо улыбнулся.
24 01 2006