На высоте Глава 5 Поэзия и проза

ГЛАВА 5     ПОЭЗИЯ   И   ПРОЗА

Вы хоть раз попросите пилота,
Рассказать, что у них за работа?
Есть ли в небе для жизни угроза?

И он скажет вам лишь об одном:
Есть поэзия в небе земном.
На самой же земле - только проза.

В лётном подразделении Байкалова с утра царила суета. Шли сборы на АХР. Как всегда вылетам в такие командировки предшествовала неразбериха. Многие экипажи ещё не знали, когда и в какие районы они полетят. Естественно лётчики домогались командиров звеньев, чтобы уточнить координаты будущей работы. Командиры звеньев разводили руками и посылали их к командиру эскадрильи. Но и тот толком ничего не знал, ибо не из всех хозяйств были телеграммы с вызовом. И Бек и Глотов без конца заставляли командиров звеньев звонить в закреплённые за ними хозяйства. Вопрос один: когда будет вызов? А он мог быть утром, в полдень или вечером.
В такой вот обстановке экипажи каждый день приезжали с утра и готовые к вылету сидели на чемоданах в ожидании телеграмм. Порой в таком режиме проходил не один день, прежде чем какой-то экипаж вылетал. От вынужденного безделья собирались в комнате отдыха, обсуждали гримасы перестройки, травили анекдоты, рассказывали всевозможные байки, играли в шахматы, смотрели телевизор. Через 10 минут он периодически выключался, и тогда его били кулаком по корпусу. Вопреки всем законам электроники он снова начинал работать.
- Кто попадёт в АК-Чубеевский район работать - дрянь дело, - басил командир самолета Митрошкин - Я там два сезона работал. Поля маленькие - не развернуться, местность сильно пересечённая, подходы к полям сложные, много высоковольтных линий и лесополос. Только успевай головой вертеть. А уж жильё и питание, - он цыкнул сквозь зубы, - хуже нет. Или к какой-нибудь тётке поселят, у которой телёнок в избе и гусыня под кроватью на яйцах сидит, или в старом клубе без отопления. Да и аэродромы там маленькие и грязные.
- Грязней нашего базового вряд ли найдёшь, - возразили ему.
- Я про него и не говорю, он вне конкуренции, - согласился Митрошкин. - Так ведь на оперативном аэродроме есть с кого спросить и кого отодрать за грязь и всё прочее, на здесь кого отдерёшь? Боброва? Он сам может отодрать. С парткома спросить? Ха, где сядешь – там и слезешь. Или с Агеева?
- Не смеши, Митрошкин. А про гусыню - это ты точно сказал. Помнишь, у нас второй лётчик был Максимов? Он потом в Минск перевёлся?
- Был такой.
- Он спал в одном из колхозов на такой кровати, под которой эта птица сидела, высиживая яйца. Сидела тихо, Максимов  и не догадывался. А однажды вечером, когда уже разделись и спать собирались, он в одних трусах сидел, свесив ноги; и от избытка энергии раскачивался на проволочной сетке кровати. И птице это не понравилось. Может, подумала, что у неё яйца хотят отнять. Вытянув из-под кровати длинную шею, она схватила клювом торчащее из-под семейных трусов, яйцо.  Хозяйка чуть с ума не сошла,  когда Максимов неожиданно   заорал   диким   голосом.   Только   что  смеялся   и   вдруг заорал. Да и ребята перепугались. А эта сволочная птица не отпускает. Пока Максимов орал, соображая, кто в него вцепился, прибежала хозяйка и кое-как оттащила гусыню.
- Яйца-то целы остались?
- Да целы. Но Максимов после этого, куда бы ни прилетал, первым делом под кровати заглядывал. Даже в гостиницах.
- Го-го-го! Хе-хе-хе! Гы-гы-гы! - ржали лётчики.
- А знаете, как наши самолеты в любом аэропорту узнают? - спросил кто-то - По грязи на крыльях.
Действительно, это был своего рода опознавательный знак. В осеннюю и особенно в весеннюю распутицу стоянки Ан-2 превращались в болото. Техники лазили по самолёту в грязных резиновых сапогах, оставляя на них куски грязи и безобразные отпечатки подошв на крыльях. Даже видавшие виды фронтовики качали головами, наблюдая эту картину. И не удивительно, что люди от таких условий труда увольнялись. Техников не хватало, а про механиков давно уже забыли.
В Бронске, который имел семь типов летательных аппаратов, на Ан-2 смотрели, как на обузу, но, увы, необходимую. Некогда незаменимые в этом регионе и чуть ли не единственные, их уважительно называли лайнерами, холили и хорошо обслуживали. В пору молодости этих самолётов переучиться с По-2, ещё довоенного двухместного «кукурузника» с открытой кабиной на многоместный тяжёлый Ан-2 было всё равно, что освоить самолёт Ил-86. Со временем, во многом благодаря Боброву, в порту появились комфортабельные турбовинтовые и реактивные самолёты, и Ан-2 постепенно стал уходить на задворки бронских авиаторов. Но они, как и прежде, были не заменимы. Об этих машинах вспоминали, когда заказчики просили отвезти их груз туда, где не сядет никакой другой самолет.
Вспоминали о них и председатели колхозов, когда их поля атаковала прожорливая саранча, в считанные дни, превращая плодородные поля в подобие полупустынь. И тогда заказчики не жалели ничего и им было наплевать на всю авиацию мира, кроме этого многоцелевого самолёта. Понимая важность работы не жалели времени и экипажи. Спали по четыре часа, над полями гудели от темна до темна. Экипажи кормили так, что у них начиналась одышка. В поисках водки агрономы шастали по соседним районам, посылали гонцов в Бронск и, несмотря на практически сухой закон, водку находили. Люди работают с высокотоксичными ядами, а всем известно, водка выводит яды из организма и нейтрализует их вредное воздействие. Так это или нет, но в авиации были в этом уверены. Да и вообще водка в малых дозах полезна в... любом количестве.
Помнили об этих самолётах и пассажиры райцентров и других населённых пунктов, которым Ан-2 были важнее любых суперлайнеров, ибо они не могли приземляться на сельской окраине.
Бесконечны наши просторы, ещё бесконечнее наши дороги. Настолько бесконечны, что кое-где полностью отсутствуют. А там, где есть их жалкое подобие, можно проехать только летом в сухую погоду. И не вздумай, пассажир, туда сунуться осенью, весной и зимой. Тут поневоле вспомнишь про Ан-2.
Нет, самолёт этот не забывали. Старичок еще очень был нужен. За сорок лет своей жизни он перевёз 250 миллионов пассажиров и миллионы тонн груза. А на севере он был просто незаменим. Сколько тысяч людей обязаны ему своей жизнью! Но для этого самолёта уже ничего не делали, чтобы улучшить его существование. Всё катилось по инерции, по накатанной ранее колее. В крупных аэропортах на него смотрели, как на доисторическое ископаемое животное, чудом не вымершее. А кое-где способствовали его быстрейшему вымиранию, не думая, что это уникальное и довольно дешёвое средство передвижения.
Его считали морально устаревшим. Но жизнь нет-нет, да и заставляла вспоминать про него не только на местах, но и министерских кабинетах. И тогда рождались постановления: создать, более современный, комфортабельный и скоростной самолёт, способный садиться туда же, где садится Ан-2. А также способный выполнять работы по обслуживанию сельского хозяйства. Проходили годы, и конструкторы с удивлением отмечали, что ничего, более лучшего и надёжного для этих целей они, увы, создать не могут. Правда фирма Антонова все же сделала уникальный турбовинтовой Ан-28, но его с потрохами продали полякам. И теперь СССР покупала свой же самолет за границей.
 А с сельским хозяйством вышел анекдот. На ветер выбросили миллионы рублей, наклепав неизвестно кем придуманных самолётов М-15. Во многих особенно южных аэропортах их железные ржавеющие ряды видели много лет. А потом они пошли на металлолом. Ничего не прижилось. А трудяга Ан-2 по прежнему работал за себя и своих неудачливых собратьев. Жаль, что самолётам не ставят памятники из бронзы. Ан-2 его заслужил.
Командир ОАО Бобров ежегодно заверял коллектив, что начнёт, наконец, асфальтировать стоянки и рулёжные дорожки для этого самолёта. Заверял последние 10 лет. И в это давно уже никто не верил. Лётчики смеялись, техники увольнялись. На всё находились деньги: на строительство теплиц и ангаров, складов и гаражей, на фонтаны и стелы на привокзальной площади, на строительство и ремонт административных зданий, на оплату труда раздувающемуся, как на дрожжах, административному аппарату. Не находилось только несколько десятков тысяч рублей на улучшение условий работы (да и безопасности) пилотов Ан-2. Никто не хотел этим заниматься.
В этот день несколько экипажей сидели в комнате отдыха с самого утра. По телевизору стучать надоело и его выключили.
- Вот и ещё день просидели, - посетовал командир самолёта Ренат Латыпов. - Я уже третий день со своим семейством прощаюсь, а вечером снова домой возвращаюсь. Жена смеётся. Да и от безделья маяться надоело.
- А ты стихи сочиняй, - посоветовали ему. - Вон уже рифмами заговорил.
- Заговоришь тут... пятистопным ямбом, - лениво выругался Латыпов и посмотрел на часы. - До захода солнца пять часов осталось. Даже если и телеграмма придёт - всё равно нет смысла, на ночь лететь.
- В самолёте переночуете,  - заржал Митрошкин, - или вам впервой? Сейчас ночью ниже минус пяти не бывает. Это же Сочи!
Открылась дверь и в проеме обрисовалась злая и взъерошенная физиономия командира звена.
- Срочно собирайтесь, вылетаем. Пришла телеграмма, - сказал он Латыпову и огляделся вокруг. - Где твой экипаж?
- Куда? - заныл Ренат. - Скоро ночь нагрянет. Кто нас под заход встретит? Где ночевать будем?
- Я же говорю, в самолёте, - хихикнул Митрошкин.
- Тебе смешно, - огрызнулся Латыпов. - В холодильнике ни разу не ночевал? Попробуй.
Самолёт Ан-2 славен тем, что в холодное время года в его салоне температура воздуха равна температуре за бортом, а летом, когда печёт солнце, он нагревается так, что можно получить тепловой удар. А от кондиционеров, которые стали в последнее время устанавливать, толку мало из-за малой продолжительности полёта на химии.
- Давайте живо собирайтесь! - настаивал командир звена. - Мне ведь тоже не хочется под вечер лететь, но Глотов настаивает.
- Да ему лишь бы с базы нас вытолкать, - возражал Латыпов. - Он будет дома в тёплой постели спать, а мы где? Давай лучше завтра утром полетим. Ведь ничего не изменится.
- Вот иди  к Глотову и доказывай,  -  повысил голос командир звена.  - Докажешь - полетим завтра. Я не смог доказать.
- Будет он меня слушать, - проворчал Латыпов и повернулся к своему экипажу. – Чего расселись? Быстро на самолёт.
Второй пилот и техник вскочили.
- Задержись, - позвал Латыпов техника и тихо спросил:
- Какую-нибудь неисправность не можешь придумать часа на два? Тогда бы завтра с утра полетели.
- Да ты что? Глотова не знаешь? Он же придёт нас провожать. Как его обманешь? Всё тут же вскроется.
- А,   ...твою мать! - выругался Латыпов. - Готовь самолёт к вылету. Сколько работаю - не пойму: какой смысл под вечер вылетать? Я, помнится, в самый первый день свой после училища полетел и заночевал у самолёта.   Но это летом было, жара стояла. Но ночью в степи было холодно. А сейчас не лето.
- Да никому мы под вечер не нужны. Чем только Глотов думает?
- Кто сказал, что он думает?
- На базе где попало живём и в командировках не лучше. Тьфу!
- А ты-то, Клёнов, где живёшь? - спросил кто-то Гошку.
Все знали, что у него в Бронске нет ни родственников, ни знакомых, у которых можно в критических случаях временно пожить.
- Живу? - Клёнов грустно улыбнулся. - Нигде не живу. Мой адрес - ни дом и ни улица...
-... Мой адрес - Советский Союз?
- Точно! А ночую я в детском садике.
- Где-где? - не поверил Митрошкин. - Это как же так?
- У меня жена в садике работает воспитателем. Я дожидаюсь, когда все родители детей заберут, тогда и прихожу туда. Там и ночуем вместе со сторожихой. Жена спит на маленьком диванчике, а я себе ложе из стульев собираю. А утром, пока ещё детей не привели, на работу ухожу. Тут и коротаю день. Всё бы ничего, да жена беременна. Скоро и там места не будет. А на квартиру в таком положении никто не берёт.
Второй пилот Муромцев, раскрыв рот, смотрел на командира. Он был холост, жил у  родителей и вопросы быта его не интересовали.
- А где же ты прописан? - спросил он.
- Нигде. Когда женился - из обшаги выписали. А жена в своём общежитии прописана.
- Ты сколько лет уже здесь работаешь? - спросил командир самолёта Малинин.
- Скоро семь будет.
- Ещё столько - и, возможно, квартиру получишь.
- Хренушки! - ответил Гошка. - Я на очереди 53-й. А в год на наш отряд четыре квартиры выделяют.
- Оп твою мать! - почесал затылок Малинин - Да ещё блатные без очереди лезут.
- Я год в гостинице с женой жил, но по указанию Боброва нас выселили. И поселили строителей, которые на реконструкцию аэропорта прибыли.
- Гостей уважать надо, - с сарказмом произнёс Митрошкин. - Им после трудового дня отдыхать надо. А лётчику не обязательно предполётный отдых соблюдать. Ему и на стульях можно поспать. Ну что за ****ская у нас система!
Клёнов женился два года назад. Свадьбу играли в кафе. Весёлые и хмельные гости разъехались по домам. Последними разъехались ... жених и невеста. В общежитие их, даже как жену и мужа, ночью не пустили. Можно, но только до 11 часов. За нравственностью следили строго. Георгий отвёз жену в её общежитие, намереваясь потом вернуться в своё. Но так и не смог в этот вечер оставить её одну. Они провели время в сквере на скамейке, тесно прижавшись друг к другу. Субботняя летняя ночь была тиха и тепла. Мимо них допоздна гуляли влюблённые парочки, и вряд ли кому из них приходило в голову, что на одной из скамеек сидят муж и жена, только что отметивших своё бракосочетание.
Через два месяца им повезло, они сняли квартиру в благоустроенном доме. Это было счастье. Хозяйка, одинокая и не старая ещё женщина, узнав, что муж лётчик, запросила деньги на год вперёд. Гошка отдал ей деньги, не потребовав расписки. Комната была запущенная, и они с энтузиазмом начали приводить её порядок. Покрасили пол, поменяли выцветшие обои и, наконец, почувствовали себя мужем и женой имеющими хоть и не свой, но всё же отдельный угол. Теперь можно не думать о долгой и холодной зиме. Хозяйка взяла их паспорта, обещав прописать. Сама она почему-то нигде не работала. Вскоре попросила двести рублей, объяснив, что с пропиской возникли проблемы и необходимо, как она сказала, дать на лапу. Ничего не подозревающая Алёнка выделила требуемую сумму. Но и после этого их не прописали. А вскоре хозяйка пришла поздно вечером пьяная, без стука ввалилась к ним в комнату, поставила на стол бутылку водки и объявила:
- Должна же я вас отблагодарить за ремонт.
Они пригубили для приличия, хозяйка же, вылакав остальное, стала петь гнусавым голосом блатные песни, пыталась обниматься с Гошкой а потом уснула на их кровати. Утром Алёна выносила мусор и услышала, как одна соседка говорила другой:
- Опять подруга загуляла.
- Деньги появились. С квартирантов-то своих за год вперёд взяла.
Хозяйка гуляла несколько дней подряд. Иногда к ней приходили собутыльники: неопределённого вида и рода занятий мужчины и женщины. Они пили, потом орали похабные песни и рассказывали такие же похабные анекдоты. Иногда приглашали молодых выпить вместе с ними. Они конечно отказывались.
- Гребоваете? - орала хозяйка. - Вы же интилихенты. Ну и х... с вами!
Однажды один из посетителей предложил им погулять пару часиков, пока он в их комнате с подругой, которую привёл с собой...
От предложения Гошка отказался.
Так продолжалось до Нового года. Хозяйка не вернула им ни паспортов, ни денег. Позже выяснилось, что она их просто потеряла. А, возможно, и пропила. Как-то вечером Алёна сказала пришедшему с работы Георгию, что у них из комнаты исчезло обручальное кольцо, а из чемодана - её красивая кофточка. Он вышел объясняться с хозяйкой.
- Ты чё, парень! - вскричала та, полупьяная. - В воровстве меня обвиняешь? Допроси как следует свою мымру - может она пропила. А если вам тут не нравится - не держу. Других найду.
Было ясно, что говорить с пьяницей бесполезно. Нужно искать другое жильё. Жаль только денег, которых уже не вернуть. Но попробуй найти в Бронске жильё среди зимы.
В конце февраля Клёнов улетел в командировку. Предстояла двухнедельная базировка на севере. Вернувшись, нашёл в квартире затхлость и запустение. На кухне воняло чем-то мерзким от давно не мытой в раковине посуды. Всюду был беспорядок. И Гошка понял: Алёны здесь нет. Войдя в свою комнату, убедился в этом окончательно. Вечером пришла чумная хозяйка и не сразу его узнала.
- У т-тебя ничего выпить нет? - пьяно икая, спросила она.
- Алёна где? - задал он встречный вопрос.
- А-а, твоя кикимора тут уже неделю не живёт. Ты... давай в честь приезда... это, сбегай за самогоном. Я адрес знаю. Отметим. Или в гастроном сбегай за водкой.
За свою жизнь ему не раз приходилось испытывать омерзительное чувство к спившимся мужчинам. Но вот омерзения к спившимся женщинам он ранее не испытывал. Просто такие не попадались. И вот, пожалуйста. Схватив её за полы грязного халата, затряс:
- Пришибу сейчас! Посмотри на часы - скоро полночь. Какой тебе гастроном! Алёна где, спрашиваю?
Хозяйка, ничуть не испугавшись, вдруг прильнула к Гошке, вцепилась в его рубашку, всхлипнула пьяно и прогнусавила:
- Да зачем она тебе? Придёт, никуда не денется. Н-не знаю, где она. Ушла твоя жена. Пойдём лучше спать. Пойдём, у меня и выпить есть.
- Где у тебя водка?
- 3-за батареей.
За радиатором отопления он нашёл почти полную бутылку вонючего самогона.
- К тебе что же и гости уже не приходят?
- Не, не приходят. Все забыли, Гошенька, все. С-сволочи! Когда деньги были - все тут крутились.
Он налил в стакан самогона, протянул хозяйке.
- Пей!
- А ты?
- Я после тебя выпью. Ты же женщина. Потом спать пойдём.
- А не врёшь?
- Сукой буду!
Женщина вытянула половину стакана, отпрянула, как от змеи, протянула ему:
- Теперь ты.
- Допивай всё, я себе ещё налью.
- Интелихенты  х.. вы! - выругалась она и допила.
Тут же её замутило. Нагнувшись под стол, она замычала:
- У-уф, гадость! Весь мир - гадость! Вся жизнь- гадость! С-с-волочи...
Через минуту он выволок хозяйку из комнаты и бросил на залитый чем-то диван. Теперь до утра она не проснётся. Потом прошел на кухню и вымыл руки.
В их комнате было пусто. Одиноко стояла пустая кровать. На маленькой тумбочке, где умещалась вся Алёнкина парфюмерия, тоже пусто. Не раздеваясь, он лёг на кровать. Глянул на часы: без двадцати час. Куда идти, где искать жену? И даже записки не оставила. Как выяснилось позже, оставила. Видимо её прочитала и выбросила хозяйка. Порядком уставший, он, тем не менее, заснул не скоро. Через закрытую дверь из зала был слышен пьяный храп хозяйки.
Утром позвонил на работу, попросил пару отгулов по семейным обстоятельствам. Глотов поворчал, но отпустил. Он спросил, не звонила ли его жена, пока он был в командировке. Глотов не знал ничего, но начальник штаба сказал, что звонила несколько раз и справлялась, когда вернется экипаж.
Алёну он нашёл на второй день на новой квартире. Она была большая, четырёхкомнатная. И в каждой комнате жили по семье. Хозяева были где-то в Заполярье, а квартиру сдавали, превратив её в маленькое общежитие. Плата производилась по таксе: 50 рублей с семьи без детей, с ребёнком -70 рублей. Это как раз была Алёнкина зарплата за месяц.
Она рассказала, что собутыльники хозяйки, узнав про его командировку, каждый вечер стали ломиться к ней в комнату. Один особенно принаглел. Однажды, когда  они сильно напились, Алена потихоньку одевшись и прихватив всё ценное, уехала к девчонкам в общежитие. Они-то и помогли ей найти эту квартиру.
Здесь они прожили полгода. Прилетел с севера хозяин и сообщил, что срок его контракта истекает, и предложил через две недели освободить жилплощадь. После этого они год жили в гостинице аэропорта, где Клёнов выпросил у Боброва комнату. Там же ютились и другие работники, отчаявшиеся найти жильё в городе. Жили до тех пор, пока не возникла необходимость расселить рабочих, приехавших на реконструкцию аэропорта. И тогда Бобров приказал выселить из гостиницы всех сотрудников.
Так Клёнов стал жить в детском садике.
Многие лётчики ждали АХР с нетерпением. Особенно те, кому в Бронске негде было жить, как Клёнову. Это были в основном иногородние. На весь сезон весенне-летних работ они отправляли жён и детей к родителям, решая, таким образом, на время жилищную проблему. Сами же постоянно находились на оперативных точках и на базу прилетали только на день-другой для производства трудоёмких регламентных работ на самолёте. Таких, которые невозможно сделать на полевом аэродроме. И снова улетали.
Всё это для пилотов спецприменения было привычным. Конечно, не очень-то приятно, когда за месяц надо было менять четыре-пять мест жительства и везде снова организовывать свой быт и работу. Но к такому кочевому образу жизни они давно привыкли.
А люди в каждом хозяйстве разные. Одни, понимая всю сложность и опасность работы пилотов, идут навстречу, стараясь помочь, но есть заказчики, которые терпеть не могут авиахимработы и под любым предлогом стараются избавиться от прилетевшего самолёта. Вместо того, чтобы всё сразу организовать и начать работу, они начинают тянуть резину. Сказать экипажу, что нет желания работать - нельзя, мигом на ковре в райкоме партии окажешься. А там лечение известное: партбилет - на стол, с работы - долой. А иногда иной заказчик не выдерживает: подпишу всё, что надо, командир, только сиди тихо и не звони в райком, что нет организации. А через неделю улетай с богом. Будут тебе гектары для вашего плана.
А резина тянется просто. Дня два ищут положенные на аэродроме огнетушители и не могут найти. День уходит на доставку нескольких лопат, ящика с песком, умывальника, мыла и полотенца. Почему долго? Причина есть. То склад закрыт - кладовщик болеет, то требование на получение подписать некому - бухгалтер в райцентр уехал. Бухгалтер приехал, председатель туда же уехал. И снова разводят руками: без их подписи нельзя со склада взять ни мыло, ни полотенце. Таков порядок.
Воистину прав, воскликнувший, что видимость порядка хуже всякого беспорядка.
Потом день ищут рабочих на аэродром. После этого выясняется, что сломан тракторный погрузчик, а тракторист пьян в стельку. Так проходит неделя. И заказчик не выдерживает. Подпишу всё, только улетай, и без самолёта проблем хватает, посевная страда начинается.
Что ж, проза жизни. Поэзия - она только в небе.
Заместитель командира отряда ПАНХ Виктор Токарев открыл дверь в комнату и на мгновение опешил. Находившиеся здесь люди ржали, как колхозные жеребцы. Командир звена Долголетов, переломившись пополам, повизгивал, словно его щекотали за воротником, и хлопал себя по коленям. Мелким смешком рассыпался Митрошкин. Вытирая слёзы, корчился на стуле Муромцев. Ухал басом, словно филин, флегматичнейший человек в отряде командир самолёта Лымарь.
- О-ох, умора! - кряхтел он. Чего только на химии не насмотришься!
- Над чем это вы тут смеётесь? - обратился к лётчикам Токарев. - Я тоже хочу смеяться.
- Да случай я один вспомнил, - пояснил Клёнов. - Я тогда на химии с Зубаревым вторым пилотом летал. Был у нас там старый дед сторожем. В гражданскую войну ещё воевал. Ну вот, как-то утром приезжаем мы на аэродром и видим: дед наш на крыше самолёта сидит на четырёхметровой высоте. А ружьё его внизу валяется. Вы же знаете, на самолёт и молодой не всякий вскарабкается, а тут дед на восьмом десятке. Кое-как сняли его оттуда, спрашиваем, в чём дело? А он одно твердит: смерть рогатая приходила. Ну, думаем, двинулся дед. А он на руль поворота показывает: вот он что сделал. Смотрим, а руль в клочья изодран. Оказывается, на аэродром забрёл бугай-производитель по кличке Мотя. Был он вероятно не в настроении и поэтому стал к деду с рогами приступать, дурно ревя при этом. Дед понял: будет сейчас на рогах бугая болтаться, как его старые шаровары на огородном пугале. Он бросил ружьё и словно макака вскарабкался на самолёт. Как и сам не помнит. А больше спасаться было негде. Тогда раздосадованный бык разодрал рогами руль поворота и покинул охраняемую дедом территорию.
А потом, когда разобрались и у деда прошёл шок, он начал ружьём потрясать, которое было без курка и стреляло последний раз ещё при жизни Пушкина и грозиться «порешить этого зверюгу». А у агронома требовал гранат, чтобы, как он говорил, бой держать, если Мотя снова придёт, потому, как «эта зверюга к танку приравнивается».*

*подробно  описывается в повести "Командировка на химию"

- Я этот случай помню, - сказал Токарев. - Вам ещё тогда не верили, думали сами как-то руль повредили. Вот что, мужики. Здесь сейчас будет разбор КРС (командно-руководящего состава, а не крупного рогатого скота, как расшифровывали эту аббревиатуру остряки). Все вылеты на сегодня, кроме Латыпова, отменяются. Можете быть свободными.
Лётчики стали покидать комнату.
Спустя несколько минут, за столами заняли места командиры. Во главе первого стола воссели Байкалов и начальник штаба Чувилов. Последний проволок для изучения солидную кучу бумаг, чем вызвал неудовольствие присутствующих.
- До конца дня просидим, - присвистнул Долголетов.- Скорей бы на точку улететь.
- Ты, Чувилов, половину бумажек припрятал бы куда-нибудь, - недовольно сказал Бек. - Зачем все сюда приволок?  Мы ведь их уже читали.
- Это не важно. Вы их читали поодиночке, а теперь будем читать на разборе. Все вместе. Так вот! А приволок ровно столько, сколько сверху спустили, - хмуро отпарировал начальник штаба, нацепляя на нос очки.
- Неужели за две недели столько бумаг пришло? - удивился командир звена Радецкий. - Не может быть!
- Ещё как может! - сказал Байкалов и мрачно пошутил: - Всё это конечно для усиления безопасности полётов. Хотите, нет, а изучать придётся. Прошу, - повернулся он к Токареву.
Тот взял первый документ.
- Эта методическая разработка пришла к нам из управления. Составил её всем  вам известный инспектор Сычёв. Ему показалось мало руководства по АХР,    утверждённого министром и он решил его дополнить. Творение сие состоит из... сорока листов. Ещё пять листов - пролог и три - эпилог. Вот так. Сколько времени будем читать?
            - Там хоть что-то дельное есть? - спросил Глотов.
- Есть, - улыбнулся Токарев. - То же руководство, только вид сбоку. Мы сейчас прочитаем пролог и закончим эпилогом. - Он покосился на Байкалова. – Не возражаешь, командир?
- А не отразится ли это на безопасности полётов? - очень серьезно спросил Радецкий. - Всё же человек старался, творил, ночей возможно не спал.
- Давайте без юмора, командиры! - Байкалов взглянул на Токарева. - Читай... эпилог.
         Через пять минут Чувилов вывел на последней странице творения: изучено с КРС лётного отряда. И документ перекочевал по левую руку Чувилова. Справа он брал не изученные бумаги и подавал Токареву. Это были в основном телеграммы из управления и министерства, как всегда требующие, указующие, наставляющие, поправляющие…
Заканчивались они все одинаково: повторно изучить то-то, то-то, то-то... принять зачёты... изучить под роспись. То, что нужно изучать повторно, Чувилов находил и услужливо подсовывал Байкалову. И тот решал, стоит ли это изучать или просто сделать отметку, что повторно изучено. Кое-что, необходимое в повседневной работе, повторяли.
Через час бумаги были благополучно изучены.
- Десять минут перекур, - объявил Байкалов, - потом выступит с анализом безопасности полётов инспектор ОАО Никита Петрович Кухарев.
Кухарев в прошлом военный летчик. Но летал он так давно и так далеко то Бронска, что толком никто и не знал, где и когда это было. Поговаривали, что последняя его. должность -командир полка дальней авиации. Среди пилотов он слыл человеком жёстким и бескомпромиссным. Некоторые уверяли, что в кармане он всегда носит с собой маленькие ножницы, которыми и вырезает талоны нарушений из пилотских свидетельств проштрафившихся пилотов. Многие лётчики боялись его панически и при встрече с ним теряли дар речи.
Из уст в уста много лет рассказывали, что как-то не то в Омаяне, не то ещё где-то приконтрил он экипаж из Тюмени, за нарушение правил захода на посадку. Отобрал Кухарев у них свидетельства, привычно сунул руку в карман, а ножниц не оказалось - дома забыл. Попросил принести ножницы с метеостанции. Но синоптики - молодые девчонки - все их попрятали, жалко им было ребят. Тогда инспектор прошёл в буфет, взял там здоровый нож, которым хлеб режут, и им, разложив на столе документы, буквально выгрыз талоны нарушений. Но это тоже было так давно, что даже те, кто рассказывали, сомневались в достоверности, ибо на базе не помнили случая, чтобы Никита Петрович наказывал кого-то таким образом. Но с нарушителями лётных правил разговаривал сурово. Это он умел. А, нагнав страху, возвращал перепуганным нарушителям свидетельства со словами: «Последний раз...».
Сейчас инспектор делал анализ безопасности полётов по итогам прошлого года.
- Не открою Америки и не изобрету велосипеда, если скажу, что все происшествия в вашем отряде, да и не только в  вашем, повторяются из года в год, как всё повторяется в этом мире. Почему? Да потому, что мы никак не желаем делать выводов из ошибок других. Нам обязательно нужны собственные ошибки. Возникает закономерный вопрос: почему  это происходит? Где истоки и корни этих происшествий?
Инспектор, закончив прелюдию, снял очки и осмотрел сидящих в зале таким взглядом, словно искал в них злостного нарушителя лётных законов. Все слушали его внимательно. Говорить он умел красиво, вдохновенно и даже артистично.
- Вы, вероятно, думаете, что говорить будет Кухарев прописные истины, давно набившие вам оскомину.  Истины эти не новы.  Недоученность,  несовершенство и слабая подготовка материальной части, нарушение лётной и технологической дисциплины и правил полётов. Этого отрицать нельзя. Но я сейчас скажу вам о другом. Теперь, в эпоху перестройки и гласности об этом можно говорить. Подними я этот вопрос раньше - меня бы не поняли. Я хочу, исходя из опыта работы, выдать вам свой собственный анализ и своё   видение некоторых событий. Послушайте, к каким выводам я пришёл, изучая лётные происшествия в нашей беспокойной отрасли.
Теперь на инспектора смотрели заинтересованно. Даже начальник штаба Чувилов, которому на все эти анализы было глубоко плевать и потому уже прикрывший глаза и собиравшийся подремать, снова открыл их, помотал головой, прогоняя сонливость, и заинтересованно уставился на инспектора.
- Сначала речь пойдёт об усталости лётного состава. Да, об обычной усталости, свойственной  каждому человеку. Мы привыкли щеголять здоровьем лётчиков. В характеристиках пишем: в полётах усталости не наблюдается. И верят этому и врачи и начальство. Туфта всё это. Устают даже железные самолеты. Я же вижу, какими лётчики улетают, и какими возвращаются через 12 часов обратно, полазив ночью в грозах и болтанке. Но, попробуй, напиши в характеристике, что человек устаёт в полётах - медики замучат его своими барокамерами, велосипедами и другими штучками.
Я вам скажу, что ни разу, нигде ни в одном приказе причиной лётного происшествия, хотя бы косвенно, была названа усталость лётного состава. А она, как известно, снижает работоспособность, притупляет внимание и реакцию на раздражители. Это даже в простой ситуации. Не говоря об экстремальной, где пилот должен действовать почти молниеносно. Вы это прекрасно знаете.
Я обратил внимание, что в авиации, особенно в авиации ПАНХ, лётные происшествия происходят, когда экипаж налётывает 80 и более часов. Естественно, задался вопросом, почему? Вот «Положение о рабочем времени и времени отдыха лётного состава ГА». Этот документ вполне законно даёт возможность нарушать другой документ КЗоТ, в котором сказано, что рабочее время человека не должно превышать 164 часа в месяц. Это все знают. Что же происходит у нас в отрасли на практике? Рабочее время экипажа в день у нас допускается 12 часов. А с оговорками, учитывая специфику, 14 часов (из них лётное время -8 часов), с предоставлением последующих выходных не менее 48 часов.
Так вот, тот экипаж, который начал свою деятельность с начала месяца вырабатывает свои часы за 15-16 дней. Заметьте, что на период АХР, учитывая срочность работ, можно работать практически без выходных. Поэтому и вылётывают лётчики санитарную норму - МЕСЯЧНУЮ - за две недели. Им её, как правило, по согласованию с врачами и профсоюзом продляют на 25%. Но это 3-4 дня. Далее ему до конца месяца предоставляют отгулы. Что говорить, человек уже устал. И тут всё законно. На смену ему приходит другой экипаж (вышел с отпуска в средине месяца) и тоже отлётывает такую же санитарную норму - МЕСЯЧНУЮ. То есть распланированную и рассчитанную на 30 дней работы, а не на две недели. И должен, по логике, тоже идти в отгулы на две недели. Но завтра наступает новый месяц и вот тут-то начинается «организация лётной работы», над которой работают, а, вернее, не хотят работать лучшие умы нашего крылатого ведомства. Они на практике доказывают, как крепко здоровье лётного состава. И как его можно подорвать к сорока годам, когда медики вам скажут «Не годен!».
Так вот, новый месяц - новая санитарная норма. И экипаж до 15 числа отлётывает ещё одну МЕСЯЧНУЮ норму. Каков итог? За 30 дней он отрабатывает двойную норму - 360 часов.
За всё это время он работает по циклу 12 через 12. И это на такой - не убоюсь этого слова, адской работе! Ведь пилот подвержен сильному шуму, вибрации, болтанке, электронному облучению, повышенной температуре и, самое главное, вредному воздействию ядохимикатов. Здоровые у нас лётчики, чёрт возьми, но вот почему-то умирают, не дожив до 60 лет. А в той же Канаде в 65 лет летают спокойно.
Но как бы люди не были здоровы, устают все. И не компенсировать это двумя отпусками, которые они, кстати, проводят, как попало. В санаториях у нас известно кто отдыхает. Ну, разве кому-то перепадает иногда «горящая» путёвка.
- Вот это точно! - не выдержал Бек. - У нас в санаториях вся бухгалтерия летом отдыхает.
        - И она тоже, - взглянул на него Кухарев и продолжал: - Вот в такие-то моменты и подкарауливают человека разные неприятности. Отказало что-то в полёте, должен справиться, но не смог. И не поймёт почему? Вроде бы и ситуация не такая уж сложная. А всё это действие усталости, когда реакция может притупляться до полного безразличия  к происходящему. Шутники утверждают: жить захочешь - сядешь. Может, и сядешь, но хреново, ибо твои действия были запоздалыми, заторможенными.
Усталость - это психофизиологическая заторможенность организма. Я всегда спрашивал лётчиков после происшествий: сколько налетали и устали ли? Налёт - предельный, а об усталости не говорят. Как это, простите? Да тут и бык устанет.
Кухарев сделал паузу и оглядел аудиторию. Все молчали.
- Вот это да! - не выдержал Долголетов. - Всё действительно так, по себе знаю. Но куда смотрят наши министерские светила?
- Итак, есть оказывается ещё один фактор, влияющий на лётные происшествия, – подвёл черту инспектор.- Кто не согласен?
- Чего там! - выдохнул Бек. - Всё правильно. Я тоже не пойму, куда смотрят...
- Это вопрос другой, - перебил его Кухарев. - Позже попробуем ответить и на него. А сейчас ещё об одной причине, влияющей на происшествия. Причина эта в многозвенности и запутанности лётной работы. Посмотрите сколько инстанций: МГА, УГА, ОАО, ЛО, АЭ и, наконец, звено. Сколько тут начальников и их замов! И каждый   волен, указывать, командовать, распоряжаться. Зачем и кому нужна такая дикая многозвенность? Для обеспечения безопасности? Сомневаюсь. Безопасность должен и может обеспечивать экипаж, который непосредственно готовят в эскадрилье. Управления в нынешнем их виде, не нужны и даже в чём-то вредны. Возможно, перестройка что-то изменит. Давно известно, что самая управляемая система - двухзвенная. Сколько звеньев в Аэрофлоте - трудно сказать. Не оттого ли к нам идут бесконечные и бестолковые изменения и дополнения? Хуже того, идут дополнения  к изменениям и изменения к   дополнениям. Это ли не показатель бюрократической работы аппарата? Хороший хозяин, известно, делает всё один раз и надолго.
Когда какую-то систему запутывают, она начинает давать сбои. Это неизбежно. И вся эта чехарда не лучшим образом начинает отражаться на лётном составе, то есть непосредственно исполнителе. Когда пилот вынужден действовать в экстремальной ситуации в условиях жесткого дефицита времени, его подсознание невольно начинает себя контролировать, пытается вспомнить какое-то изменение или дополнение, чтобы, не дай бог, не нарушить какую-то инструкцию или указание, нередко — что греха таить - противоречащее здравому смыслу.
Вредные инструкции есть, но вот я, как инспектор, должен следить за их выполнением. Так вот, в процессе аварийной ситуации, возникшей не по вине пилота, он в момент её ликвидации невольно задаётся мыслью: а что ему будет за то-то или то-то действие? А вдруг было изменение или дополнение, которое он забыл или не успел с ним ознакомиться? И пилот уже не полностью отдаётся решению возникшей проблемы, а действует как бы с оглядкой. Другими словами запоздало. И вот - авария. Не справился. Хотя должен был справиться.
Потом десятки специалистов разного ранга недели, а то и месяцы придирчиво и скурпулёзно начинают изучать все действия пилотов, на которые им были отпущены секунды. Переворачивают тома литературы, перетряхивают массу инструкций, наставлений и указаний едва ли не прошлого века, пытаясь найти в действиях пилота, как вы говорите, Бек, что-то крамольное. И почти всегда находят какое-нибудь сопутствующее нарушение. Пусть оно не повлияло на развитие события, но уже достаточно, чтобы начать обвинение экипажа.
Каков из этого вывод? Инструкции должны быть чётки, кратки, предельно ясны и полностью должны исключать двоякое их толкование. А не как вот это творение моего коллеги Сычёва. Задача всех инструкций - раскрепощение экипажа. Чтобы он не думал, что будет потом.
Вот вам ещё одна причина происшествий. Она не видна, но она есть. А есть и ещё одна причина. Это неудовлетворительный отдых лётного состава. В наставлении сказано: пилот должен иметь накануне вылета нормальный предполётный отдых и сон не менее 8 часов. А как это сделать - не сказано. Особенно при работе 12 через 12. Кто у вас спит на химии по 8 часов, поднимите руки?
Ни одна рука не поднялась, но зато все дружно засмеялись.
- Вот, пожалуйста! А сколько у тебя, Байкалов, бездомных лётчиков в отряде?
- Да процентов сорок, не меньше.
- Ну вот. А возможен ли нормальный отдых в общежитии в комнате 9 квадратных метров, где живёт четверо человек? Но ведь многие и этого не имеют, а снимают комнаты в частных домах. Как заснуть, если хозяйский сын орёт под гитару песни с пьяными друзьями до часу ночи, а тебе завтра в пять утра на вылет? Назавтра такому лётчику доверят десятки жизней, и он повезёт их  не выспавшийся, злой на Аэрофлот и весь мир. Он обманет врача, сказав ему, что спал хорошо и сколько положено. А что ему ещё говорить? Сказал, что заснул в два, а встал в четыре? Ну, раз скажешь, другой, третий...
А потом? А ведь врач обязан отстранить тебя от полёта. Вот вам ещё, если хотите, социологическая и психофизиологическая причина возможного происшествия. И если все эти причины собрать вместе, то будет как раз так называемый человеческий фактор. Устранение этих причин - это и есть профилактика лётных происшествий, одна из её составляющих. Задача - свести человеческий фактор до минимума. К сожалению, этим у нас не занимаются, а о человеческом факторе предпочитают умалчивать. Но в наш беспокойный век он будет расти, и жизнь заставит о нём скоро заговорить.
И ещё хочу сказать о престиже лётчика. Он резко упал, особенно за последние годы и катастрофически продолжает падать. Лётчиком сейчас может командовать кто угодно. В очереди на жильё его уравняли с уборщицей, не удивлюсь, если то же будет и с пенсиями. Кстати, был случай, когда уборщица, протирая пол в штурманской комнате в пик вылетов, грубо орала на готовящихся к вылету пилотов, стала выгонять их оттуда, обзывая бездельниками. С её колокольни они таковыми и были, так как сидели, и что-то писали или читали. Люди готовились к полёту. Один штурман выйти отказался. Уборщица пожаловалась начальству, и тот получил выговор.
С прошлых времён укрепилось мнение, что лётчик получает тысячи. Мнение это очень живучее, а народ у нас при всей своей лени и нежелании работать любит считать деньги в чужих карманах. И никто не верит, когда говорят, что молодой пилот Ан-2 не всегда в состоянии содержать семью из трёх человек, если он по какой-то причине не летает.
Когда-то незабвенный мой тёзка Никита Хрущёв летел вместе с министром культуры Фурцевой в одном самолёте. И экипаж пригласил женщину в кабину. Она там посидела, поговорила с лётчиками, а потом сказала Никите Сергеевичу, что им зря такие большие деньги платят. Они же в кабине ни хрена не делают. Самолёт-то, оказывается, автопилот ведёт. И скорый на решения Никита урезал всем пилотам зарплату в несколько раз. На том сталинские соколы и кончились.
Наша отрасль тяжело больна, как больна и вся страна. Вот и всё, что я вам хотел сказать, пилоты.
- Да-а, - поскрёб затылок Бек. - Мрачную картину вы нам нарисовали, Никита Петрович. Да и речь ваша, мягко говоря, крамольная.
- Вы, Бек, со мной не согласны? Кто ещё не согласен?
Ответом инспектору было молчание.
- Но я не понимаю, куда смотрят…
- А никуда не смотрят, - повернулся к Беку инспектор. - Там, где должны смотреть - тепло и сухо. Всякая бюрократическая система защищает себя, отстаивая своё право на существование, доказывая свою необходимость. Это диалектика, как любит говорить наш командир Бобров. Наш профиль узковедомственен и понятен лишь профессионалам. Этим и пользуются. Организовали свою газету «Воздушный транспорт». Цель была - лить хвалу на корявые крылья фирмы и не критиковать её. А тут, откуда ни возьмись,  перестройка с Горбачёвым. Или Горбачев с перестройкой. Да ведь до недавнего времени и не было критики, был только елей. До чего договорились, Аэрофлот - эталон на транспорте!
Да, тем, кому в этой системе хорошо, будут бороться за неё, скрывать недостатки, выпячивать на вид дела малые, облачая их в тогу больших дел. И словословить и восхвалять эти деяния, в которых на проверку дела - на грошь.
       В заключение скажу: продолжаться так бесконечно не может. Мы стоим у критической черты. Не зря же эту перестройку затеяли там, наверху. Но если в международных делах у нас что-то движется, то внутри страны, сказать честно, ни хрена ничего не движется. Только вывески меняются. И это плохо, это очень плохо. Мне кажется там, - инспектор задрал вверх палец, - не дооценяют фактор времени. Это может привести к непредсказуемым результатам.
-       Ну и ну! - чернея ликом, покачал головой Бек. - Система!
Непонятно было, осуждал он инспектора за такую речь или хвалил.

        Для размышления. Газета «ВТ» Собкоры М. Блинов В. Колосов
«... Как-то незаметно, исподволь за горячими разговорами о производительности, планах, экономической целесообразности ушла из летной работы сама её суть: противоборство со стихией. А тот, кто подчинил своё существование овладению знаниями, приёмами для этого единоборства, стал легко уязвимой фигурой для всякого, кто подсчитывает производительность, утверждает нормы и планы, определяет стоимость его труда, следит за экономией и обставляет единоборство со стихией экономическими законами. И вот уже исчез человек-легенда, обрисовался беспокойный, постоянно чего-то требующий, «гребущий деньгу», привередливый тип то ли рабочего, то ли служащего. Ему дали блестящие «дубы» на козырёк фуражки и сняли ореол уважительного удивления, окружавший его за таинственную работу там, в зыбком мире, где нет, и не может быть жизни. Опомниться бы...
Усугубляет приземлённость лётного дела и укоренившаяся разобщённость командно-лётного состава и рядовых пилотов, глухое противостояние «их» и «нас». Стоит побывать на разборе, когда «они», сидящие в президиуме, доводят до «нас» свежую порцию новоиспечённых указаний и приказов. Странно это, потому что ни в какой другой отрасли руководитель и рядовой работник так тесно не связаны профессиональным делом, когда и тот, и другой зарабатывают деньги на одном «станке». Приходит в кабину командир любого ранга, выполняет обычную пилотскую работу, на себе испытывая несоответствие реальной жизни иных инструкций. Но возвращается в свой кабинет - и снова рьяный проводник какого-нибудь корявого бюрократического параграфа, затрудняющего работу и рождённого осторожным шаблонным умом. Такого руководителя называют полупроводником, так как распоряжения сверху проводит хорошо, даже с усиленным рвением, а голосов снизу не слышит...».

К сожалению, авторы правы. Что ж, всё это проза авиационной жизни.
Уместно будет сказать и о заработке «гребущих деньгу». Автор со всей серьёзностью, на какую способен пилот, заявляет, что оклад пилота Ан-2 в семидесятых годах был 70 рублей, в 80-х годах уже 90 рублей. За налёт добавлялось ещё 50-80 рублей. Но это, если весь месяц летал. Однако в жизни пилота бывает всякое. Случается, не летают люди и по полгода и по году. Вот и подсчитайте, какая тут деньга: подоходный, бездетный (был такой налог), тридцатка за снимаемый угол. Как шутили тогда остряки, на гастрит вполне хватало.
Летчики говорят, что работают они на земле, а в воздухе отдыхают. Такой вот «отдых» и заметила Фурцева. Но это отчасти верно. В воздухе нет нервотрёпки, здесь летчики заняты своим прямым и любимым делом - полётом. А это уже поэзия.
А заработная плата гражданских лётчиков великого и могучего Советского Союза из всех стран, имеющих авиацию, находилась на втором месте снизу после Афганистана. А сегодня в некоторых авиакомпаниях сдана, вероятно, и эта позиция. Да и по уровню пенсий их приравняли всё-таки к уборщице. Прав оказался теперь уже покойный инспектор Кухарев. Ну да что же, не летчики в этом виноваты.
И это тоже проза жизни.
С минуту в комнате было тихо, словно у гроба покойника.
-       Да! - вздохнул, наконец, Чувилов, нарушив тишину. - Лучшие годы жизни в небе провёл, семьи не видел, не заметил, как дети выросли. А что теперь имею? Ни-че-го!
-       Пенсию имеешь, - возразил Бек.
-       Да, имею. Но за неё я сутками валялся в казённых кроватях, а не в семейной койке, в ожидании вылета, да в резервах. А летали как? Едва отсыпаться успевали, вот Никита Петрович правильно говорил. Мне эти 12 через 12 до сих пор снятся. И некогда оглянуться было, и призадуматься о житие нашем. А сейчас вот видно - в пропасть катимся. Живого дела не прибавляется, одна болтовня.  Пассажиры сутками  на газетах на голом  полу спят в ожидании самолёта, как собаки. Как будто у нас одна сплошная экстремальная ситуация. А, может, оно так и есть? Но мы туда же - эталон на транспорте. Да что же там, наверху, все с ума, что ли сошли? Один мудак только и делал, что целовался взасос да ордена себе на грудь вешал, второй - четвёртый год уже    - болтовнёй занимается. А в стране пустые полки магазинов. С водкой, правда, успешно борется, так, что вся страна самогоном провоняла.
Бек внимательно смотрел на своего друга и однокашника, лицо его стало менять окраску, весь он почернел, а шерсть на загривке взъерошилась.
- Ты, Чувилов, случайно не заболел? За такие речи - сам знаешь...
- А что, я не прав? - ещё выше поднял голову начальник штаба. - Не прав я, спрашиваю? Я вот тридцать четыре года пролетал, а что заработал?
- Товарищи, товарищи! - встал Байкалов. - Мы уклоняемся от темы. Спасибо вам, Никита Петрович, за столь необычный анализ лётных явлений. К сожалению, мы не можем делать из него официальные выводы, поскольку живём и работаем по уставу о дисциплине и лишены возможности критиковать то, что приходит к нам свыше. Обязаны выполнять - и всё. Но... ещё раз спасибо.
- Чем могу, - поклонился инспектор. - Этот анализ сделан исходя из жизненных реалий.
- Почему же не хотите опубликовать его в газете? - спросил Радецкий.
- Потому, что я реалист! - повернулся к нему всем своим массивным корпусом Кухарев. - Ещё время не пришло. Да и стоит ли рассыпать бисер, заведомо зная, что это бесполезно.
Инспектор собрал со стола свои бумаги и, поскрипывая туфлями, направился к двери. У выхода остановился, повернулся, устремив взгляд на Бека, хохотнул невесело:
- Вот так-то, Нурислам Хамзиевич! Не переживайте, в нашем возрасте это вредно. А моё выступление   прошу   не   расценивать,   как   критическое.   Это   просто   мой   личный и беспристрастный анализ, в котором учтён человеческий фактор. Рано или поздно, но жизнь заставит о нём заговорить. Сложная это штука. Его, этот фактор, можно применить, как в защиту лётчика, а можно и в качестве обвинения.
Кухарев окинул взглядом сидящих командиров, скрипуче засмеялся, неожиданно прервал смех и, кивнув головой, вышел из помещения.
- Хороший у нас сегодня разбор, не скучный, - произнёс Долголетов. - Всегда бы так.
- А ведь прав инспектор, чёрт меня возьми! - воскликнул Радецкий. - Я сам иногда на химии до того уставал, что один раз заснул за штурвалом, а второй раз едва на поле не сел. Вроде руки всё правильно делают, а сознание, как в бреду.
- Не у тебя одного такое было, - сказал Глотов. - Зубарева помнишь? Он четыре года назад на пенсию ушёл. Так вот он тоже на поле начал садиться. И сел бы, если бы не Клёнов. Он тогда у него вторым пилотом летал. А всё от усталости.
- А Фаниль Мухаметов крылом за бугор зацепил, помните? Они же оба уснули.
-       Да самолёт в пологую спираль вошёл. Повезло тогда ребятам, отскочили от бугра, как мячик, но пол крыла оторвали. И до аэродрома дотянули, слава богу.
Командиры, видя, что Байкалов о чём-то задумался, начали обсуждать доклад инспектора. А Байкалов вспоминал, как много лет назад он пришёл в Бронский авиаотряд после восстановления на лётную работу. Работалось легко, спокойно, радостно, с огоньком. Много летали, видели плоды своей работы и ощущали её необходимость. Все делали в порту одно общее дело для того, чтобы лётчик летал. А сейчас? За последний десяток лет перевернули всё с ног на голову. Особенно в авиации ПАНХ. Лётчиков стали считать помехой в деятельности предприятия. С ума сойти!
Да, именно лётчики мешали всем работать. Вернее, мешали всем не работать. А ведь они должны были летать всё больше, чтобы кормить стремительно разраставшийся управленческий аппарат. Но наземные службы были не заинтересованы в налёте. Удивительно, но факт: редко, но случалось, что все лётные отряды не выполняли план и не получали премию, но другие службы, полностью зависящие от лётной, каким-то чудесным образом получали премии за... выполнение плана. Какого? Байкалов как-то поймал себя на мысли, что убери у них кто-нибудь все самолёты - этого многие и не заметят. Также будут ежедневно ездить на работу, ни шатко ни валко работать, копошиться в бумажках и... получать премии. Система!
С каждым годом, как на дрожжах, рос наземный обслуживающий персонал. Он помнил времена, когда в службе УВД МВЛ (управление воздушным движением на местных воздушных линиях) насчитывалось два - три диспетчера и столько же операторов связи. А ведь летали при гораздо низших минимумах погоды и намного больше. И диспетчеры прекрасно справлялись. Как правило, это были бывшие лётчики, которые прекрасно представляли поведение человека в кабине. Но потом лётчиков на эти должности брать запретили. Дурнее приказа нельзя было выдумать. Это идиотизм! Но зато разрешили брать женщин, ни уха, ни рыла не соображающих в лётной работе. И сейчас диспетчеров десятка два, но как они работают? Их работа сводится к тому, чтобы не нарушить какой-нибудь корявый бюрократический параграф и не лишиться премии, тоже, кстати, от налёта лётчиков не зависящей. О творчестве и здравом смысле в работе они, затюрканные инструкциями, давно забыли. Какие это помощники пилоту?
Ему припомнился случай, когда он месяц назад летал по санитарному заданию. Взлетели они тогда после обеда. Погода была вполне сносная для визуальных полётов. А минут через 20 стала просто хорошей. И вдруг они получают указание диспетчера развернуться почти под 90 градусов и следовать в район назначения дальним обходным маршрутом.
- Это почему? - удивился Байкалов. - Мы следуем точно по трассе.
- Синоптики дали нелётный прогноз по одному из районов, который вы будете пересекать. Прогнозируют облачность ниже минимума и обледенение в облаках.
- Но впереди ясно, погода улучшается! - удивился он.
- Согласно наставления, я не могу вам разрешить вход в тот район, - упорствовал
диспетчер.
- А я не могу менять произвольно маршрут согласно того же наставления, - ответил
Байкалов.
- У вас есть допуск к вне трассовым полётам. Возьмите предложенный вам курс.
Он посмотрел в направлении предлагаемого курса. Несомненно, там облачность ниже. Да и рельеф местности там выше, что заставит увеличить безопасную высоту полёта. По воле какого-то синоптика их загоняют в район с худшей погодой. Хотя Байкалов и понимал, что человек работает по своей долбанной инструкции.
-       В том районе, куда вы нас направляете, погода хуже. Мы можем там не пройти.
Наступила минутная пауза, потом снова в наушниках раздался голос диспетчера:
-       Руководитель полётов предлагает вам вернуться. Берите курс на привод Бронска.
- Да вы там в своём уме? - взорвался командир отряда. - Здесь же солнце светит. А кто будет отвечать, если умрёт больной?
- Синоптики ответят, - раздалось в наушниках.
- Отвечать будем мы с вами, - сказал Байкалов.
В этот момент ему было стыдно, что он лётчик. Его обязанность - выполнять указание диспетчера, таков закон. И, попробуй, только не выполни. Один Заболотный всю плешь переест и испортит кучу нервов.
- Об ответственности поговорим на земле, - вышел на связь уже руководитель полётов. - А следовать через район с плохой погодой запрещаю.
- Да хорошая здесь погода, хорошая! - заорал в эфир Байкалов. - Хорошая, чёрт вас
возьми!
-       Прогноз плохой, - твердил, как попугай диспетчер. - Не имею права давать вам разрешение. Меняйте курс.
- Да, может, там эта девица-синоптик сошла с ума! - привёл аргумент командир.
- Мы нарушаем фразеологию радиообмена, - гнул своё диспетчер. - Приказываю вам
обходить район с плохой погодой или возвращаться на базу.
- Да плюньте, командир, бесполезно это, - не выдержал летевший с ним в том полёте
Клёнов. - Пойдём в обход. - Он кивнул второму пилоту, чтобы тот приготовил карту.
- Нет, пойдём прямо! - закусил удила Байкалов. - Пошли они все на...
- Будут неприятности, - несмело напомнил Гошка.
- За всё отвечу! - рычал по СПУ (самолётное переговорное устройство) командир. -
Почему мне, летчику первого класса, не верят, а какой-то вчерашней студентке, которая
облака только с земли видела, верят? Она же ни хрена в нашей работе не смыслит. Держать
прежний курс!
А действительно, почему не верят опытнейшему лётчику? ПО-ЧЕ-МУ? Ведь они - те же синоптики, учили метеорологию точно так же. Но вдобавок, люди с богатой практикой. Да и с погодой они сталкиваются ежедневно в воздухе, а не на метеорологических картах. Нонсенс!
С земли уже несколько раз запрашивали «нажатие» для пеленгации и, видя, что пеленги не меняются, настаивали на изменении маршрута. Байкалов понял: не отвяжутся.
- Меняй маршрут, - приказал Клёнову и спросил: - Курить у тебя есть?
- Вы же не курите, - удивился Клёнов, но протянул сигарету и щёлкнул зажигалкой,
заметив, как трясутся пальцы у командира.
Курс взяли приблизительный, на глазок. Лётчикам, имеющим опыт вне трассовых полётов, это труда не составляет. Но пока препирались с диспетчером, от визуальной ориентировки отвлеклись и точное своё место потеряли. Минут через 10 погода резко ухудшилась, стало видно только под собой. Временами они входили в низкую рваную облачность. Всё-таки их загнали в район с плохой погодой. Ну да ничего, не в таких условиях летали.
Они тогда с трудом нашли населённый пункт, где ожидал их больной.
Это был не единственный, к сожалению, случай, когда в поэзию неба вкрадывалась проза земли.
Каждый новый начальник, заступая на свою должность, пытается сдвинуть Сизифов камень бюрократии с места и верит поначалу: ему это удастся, он сдвинет его. И не догадывается, что него уже многие пытались это сделать. Но проходит некоторое время и он начинает понимать: замахнулся на невозможное, бумажный вал - этот Сизифов камень поднять нельзя, он раздавит любого, ибо подкреплён самой мощной системой бюрократии, которую только умудрилось создать человечество. Это не одолеть, против этого не попрёшь. Скорее попрут с работы тебя. Ворошить бумаги, оказывается, гораздо проще, чем с ними бороться.
Бумаги надо любить, какие бы они ни были. Сколько хороших людей поплатилось должностями и карьерой за то, что не уважали и не любили бумаги. Поняв это, человек смиряется с неизбежным.
И тогда всё возвращается на круги своя. Рядовые лётчики с хитростью лисицы обходят всевозможные мешающие им рогатки, нарушают массу догматических инструкций, порождённых, якобы, с благой целью повышения безопасности полетов, а на самом деле никак на неё, эту безопасность, не влияющих, а только тормозящих и усложняющих лётную деятельность. А командно-инструкторский состав поневоле становится тем самым «полупроводником». И хорошо, если он в ладу со здравой логикой и человек справедливый. А если упрям, как параграф и твердолоб, как бюрократическая инструкция? О-о, горе, горе тому пилоту, который столкнётся с таким полупроводником.
«Ну что же, - думал Байкалов, - всякое движение вперёд есть борьба противоположных тенденций. Вот мы боремся, боремся и потихоньку сдаём позиции. Так лётная служба скоро будет на последнем месте в отрасли. Печально это...».
        - Командир? Ты где? - будто издалека донёсся голос Токарева. - Может, ещё
перерыв сделаем?
- Да, конечно. Извините, задумался...
Пока командиры курят во время перерыва поговорим немного о метеорологии. Что же это такое?
«К 2030 году среднегодовая температура поднимется на 4,5 градуса. К такому выводу пришли участники научной метеорологической конференции, состоявшейся в Женеве под эгидой ООН».
Так писала одна из газет. В то же время другая газета рекомендовала запасаться тёплым бельём.
«Готовьтесь к новому ледниковому периоду! Сотрудники Кильского университета рассчитали периодичность 26 похолоданий и пришли к выводу: ждите скоро оледенения..».
Знаменитый академик С. И. Вавилов говорил, что после расщепления атома наиболее трудная задача человечества будет прогнозирование погоды.
«Прогноз - это не более, чем удачные опыты по самовнушению», - говорят остряки.
А вот что говорят лётчики в частности об авиационной метеорологии, пролетавшие 10 и более лет:
-       Если подойти к этому вопросу философски - это своего рода хиромантия.
Синоптик что нам прогнозирует? Да фактическую погоду. Погода хорошая - получай
прогноз такой же. Плохая погода - прогноз соответствующий. Это мы и без них знаем. Но
работа из-за этого не должна стоять. Бывает, такое наколдуют по своим картам! Целый день
не летаем, камнепада ждём. А погода весь день прекрасная.
-       В авиации от синоптиков только убытки. Прогнозы нужны для народного
хозяйства, а в авиации всё очень скоротечно. Тут больше фактическая погода нужна.
-       Не будем обольщаться; синоптик в авиации ПАНХ - это тормоз в работе. Он
всегда перестраховывается.  А главное,  нужно убирать из наставления по производству
полётов пункт, запрещающий полёты при нелётных прогнозах. Да у нас любой пилот лучше
любого синоптика спрогнозирует погоду на ближайшие пять-шесть часов. Он такой же курс
обучения проходил, плюс постоянная практика.
-       Не срывайте зло на синоптиках. Они не виноваты. Дело в несовершенстве наших
документов.
- Да разве настоящий хозяин позволил бы сидеть самолетам на «приколе» при
хорошей погоде только из-за того, что прогноз нелётный?
- Бог создал любовь и дружбу, а чёрт - китайский язык и метеослужбу.
- Иногда мы подсказываем синоптикам, какая будет погода на ближайшие часы, и
никогда не ошибаемся.
- Порой взлетишь при лётном прогнозе на оперативной точке, а погода - хуже
некуда. Передаёшь по радио: перепишите прогноз. Ан, нет, на картах у них всё чисто. Но
иногда прислушиваются.
- Что касается транспортной авиации, то она работает по фактической погоде. А
прогнозы? Они так, для сведения.
Тут сам чёрт шею сломает. Но ясно одно: имеет быть место несовершенство документов. Хорошо сказал лётчик в пункте пятом.
Один знакомый синоптик, когда его спрашивают о месте работы, всегда говорит: навожу тень на плетень. Это человек с чувством юмора к себе и собственной профессии. Но он хороший синоптик, потому что не перестраховывается.
И всё-таки синоптики нужны, особенно в народном хозяйстве. Об этом горит такой факт, что даже в консервативной Англии несколько десятилетий назад отменили... смертную казнь за «прогнозёрство» погоды. Казнить-то давно не казнили, но вот закон существовал ещё со времён инквизиторских. А в то время не церемонились.
Байкалов задерживался, и командиры в ожидании его обменивались мнениями.
- Да, вот это наш инспектор выдал! - восхищался Долголетов. - Кто бы мог подумать! Я считал, что он только талоны может нам резать. Всё так раскритиковал.
-       Он же сказал, что это не критика, а анализ.
- Ага! Критический анализ наших  самых совершенных в мире документов.
- Всё равно его речь крамольная! - яростно вращая зрачками своих азиатских глаз,
сказал Бек. - Это подрыв доверия к нашим документам.
- Тебе, Нурислам Хамзиевич, помогают наши документы в безопасности полётов?   - с сарказмом в голосе спросил Глотов. - Не у тебя ли в эскадрилье лётчики на партийном собрании вынесли вердикт: безопасность обеспечим, но за выполнение части документов не ручаемся из-за невозможности их практического выполнения.  Вот бы узнали об этом в министерстве. Где бы ты был после этого? Это не крамола?
- Как будто твои лётчики всё выполняют!  - огрызнулся Бек, ещё яростней вращая
зрачками. - Основной документ НПП мы выполняем. Так что не лови меня на слове.
Бек не любил Глотова. Ему не нравились методы его руководства своими лётчиками. Случалось, что он был с ними груб и равнодушен к их жизни, той, что не касалась производственной деятельности. А больше всего ему не нравилось, что из любого положения Глотов стремился извлечь собственную выгоду и поднаторел на этом деле, проворачивая всё внешне незаметно и искусно маскируя в тогу незаменимых производственных дел. Это у него получалось порой филигранно. Он умел создавать показушную суетливость и подобие кипучей деятельности. Не в пример Беку никогда не спорил с начальством. Ни разу. А ещё обладал довольно редкой для лётчика особенностью характера - полной бесхарактерностью, проявлявшейся в отсутствии собственной линии поведения и в отсутствии собственного мнения. То есть собсгвенное мнение у него было, но оно чудесным образом всегда совпадало с мнением начальства.
- Ну вот, сам себе противоречишь, - захихикал Глотов, оглядывая сидящих, словно
приглашая их посмеяться вместе с ним. Но никто не засмеялся. - Стареешь, Нурислам Хамзиевич, стареешь.
- Ты мою старость не трогай! - ещё яростней завращал глазами Бек и на загривке его стали топорщиться волосы, что говорило о крайней степени раздражения. - С моё полетай, тогда посмотрим, каким будешь. На нервах работаем...
- Да, на нервах, - согласился Глотов и снова не сдержал улыбки, - особенно  на тренажёре.
Тут уж засмеялись все, не засмеяться было просто невозможно. А причина была.
Прошлым летом Бек вернулся из отпуска с берегов Чёрного моря, где отдыхал самым прозаическим образом - диким. Был сам себе хозяин, забыл про небо и самолёты и даже, когда его спрашивали о профессии, говорил, что водитель автобуса. Хотя за рулём никогда не сидел, не имел ни машины, ни прав. Пил вино, загорал, созерцал окрестности и, главное, никому ни чем не был обязан.
Через день он вышел на работу, имея ещё отпускное настроение. Как всегда, перелопатив груду бумаг, накопившихся за время его отсутствия, пошёл на тренажёр, прихватив с собой экипаж, находящийся в резерве. По требованиям документов полёты на тренажёре после отпуска были обязательны. А вдруг, простите, лётчик разучился летать. Только после этого он мог садиться в кабину самолёта.
В тренажёре, заняв в кабине место проверяющего, он, как только взлетели, устроился поудобнее и задремал. Пребывал он в таком состоянии минут сорок, пока экипаж делал заходы с уходом по различным системам посадки. За штурвал он садиться даже не думал. Для него тренажёр был как для ребёнка детская игрушка. И снились ему берега чарующего моря и тёплое южное солнце.
На четвёртом или пятом заходе инструктор тренажёра начал вводить различные отказы  приборов, а на «закуску» ввёл пожар и отказ двигателя. Экипаж засуетился в кабине, выполняя действия по тушению пожара и выполнению вынужденной посадки. Посыпались громкие команды и доклады, а убаюкивающий имитатор работы двигателя прекратил работу, ибо его, как и положено, при пожаре, экипаж выключил. От всей этой суеты Бек проснулся. Он сладко, до хруста в челюстях зевнул, недовольным взглядом осмотрел кабину и приборы и нашёл их показания не нормальными. Стрелки метались по циферблатам - шло экстренное снижение.
- Что, чёрт возьми, у вас происходит? - спросил он экипаж.
-       Пожар, командир! Горим! - проорал второй пилот. - Снижаемся...
-       Не ори, это всего лишь тренажёр, - успокоил его Бек.
В другое время он отнёсся к этому бы, как к неизбежности, не нужной, но, тем не менее, обязательной. На то он и тренажёр, чтобы отрабатывать аварийные ситуации. Но чары черноморского берега ещё не покинули впечатлительную натуру командира эскадрильи. К тому же в кабине, несмотря на работающую вентиляцию, было очень душно.
- Нигде покоя нет, - проворчал он с невозмутимостью сфинкса и стал ждать окончания
вынужденной посадки.
Когда остановились он да команду покинуть кабину.
- Мы не закончили, - сказал командир самолета. - Ещё три полёта осталось.
- Документов не знаете! - прорычал Бек. - Покинуть кабину!
Проверяющий - старший в экипаже, его слово - закон. Лётчики не заставили себя ждать и быстро полезли из кабины.
- Вы это куда?   Мы ещё программу не закончили! - удивлённо воскликнул инструктор,
но тут же открыл рот от удивления, и очки его вместе с глазами полезли на лоб. - Что вы
делаете, Нурислам Хамзиевич?
- Опечатываю вход в кабину, - невозмутимо ответил Бек, - так документы требуют, когда произведена вынужденная посадка. Комиссия разберётся.
- Какая комиссия? В документах про самолёт сказано, - растерянно возразил инструктор. - Про тренажёр там ничего не сказано.
Беку очень уж не хотелось сидеть в душной кабине, опять вспомнилось море, волны, пиво и шашлыки.
- Вот именно потому, что ничего не сказано про тренажёр, он и приравнивается к
самолёту, - назидательно пояснил Бек и добавил. - Мы пошли, Максимыч, а долётывать
потом придём, когда комиссия причину пожара двигателя выяснит.
- Вы все с ума сошли! - прокричал им вслед Максимыч и, оскорблённый в лучших своих чувствах, схватил трубку телефона и позвонил Заболотному.
Сгустив краски, он объяснил заму по лётной службе, что «этот старый дурак» отказался летать на тренажёре. Заболотный тут же вызвал к себе Байкалова и приказал не допускать Бека до полётов, пока полностью не отлетает тренажёр. Байкалов дал указание Чувилову не печатать фамилию Бека в задании на полёт, что тот и выполнил.
Наутро Бек в радужном настроении пришёл на вылет и обнаружил в стартовом медпункте, что его фамилии в задании нет.
- Это секретарша забыла напечатать, - объяснил он стартовому врачу. - Вы меня
проверьте, я потом сам допечатаю свою фамилию.
Зайдя на метеостанцию, он попросил девушку напечатать его фамилию. Девушка напечатала, и Бек улетел. Ну а по прилёту...
История эта закончилась выговором, который ему объявил Заболотный. Вошёл Байкалов, в руках у него были какие-то бумаги.
- Вот! - потряс он ими, - только что пришли из министерства. Предлагается изучить в
десятидневный срок. Но не это самое интересное. Интересно то, что эти два документа
пришли с шестимесячной разницей их утверждения. Ещё более интересно то, что они взаимно исключают друг друга.
- Не понял? - потянул с носа очки Чувилов.
- Всё было, но такого не помню, - пробурчал Глотов.
- А документы эти, - продолжал командир, - касаются АХР. Здесь масса изменений и
дополнений.
- Да они что там, свихнулись? - воскликнул Радецкий. - Как же их с лётчиками изучать, если больше половины уже на оперативных точках? Неужели всех отзывать будем для этого?
- А самолёты будут простаивать?
- Ну, это у нас запросто.  Не первый раз. Что не сделаешь ради безопасности.
- Читаю первый документ, - не обращая внимания на поднявшийся гвалт, продолжал
командир. - Номер 543/У-2, подписанный заместителем министра Панюковым в... августе
прошлого года. Как видите, к нам шёл быстро, - командир усмехнулся, - всего 8 месяцев.
Называется он «О внесении изменений в руководство по АХР» и гласит так: «В целях
приведения руководства по АХР в соответствие с рекомендациями ИКАО (международная
ассоциация гражданской авиации) главу 5 руководства, утверждённую ранее отменить.   Предлагаемую новую главу размножить своими силами и внести во все экземпляры руководства». Вот так. Приложение на 14 листах.
- Целую главу сменили! - ахнул Бек. - Чем же она им не понравилась?
- Я ещё не всё сказал, - продолжал Байкалов. Вот приказ министра Бугаева* номер 7/И от 3 марта. Этот, как видите, до нас за месяц с небольшим дошёл. И требует сей приказ
внести изменения и дополнения в руководство по АХР в главу 5. А у лётчиков в
десятидневный срок  принять зачёты. По всем этим изменения или дополнениям, чёрт
возьми, прости господи, я уже запутался. Держи, Чувилов, тебе работа. Приводи в
соответствие.
- Ё – моё! – ахнул Глотов.
Начштаба потянул бумаги к себе, критически осмотрел их и весьма экспансивно воскликнул:
- Уйду! Б... буду, уйду! Дурдом! Не могу больше! - выкрикивал под общий смех. - Вы
посмотрите, разве таким документом можно пользоваться?
Он поднял над собой руководство по АХР - контрольный экземпляр - развернул его. Вся книжка пестрела вкладышами, вклейками и закладками всех цветов радуги. Многие печатные строки были зачёркнуты и сверху тушью были выведены изменения. Потом снова зачёркнуты и выведены более новые изменения.
Чувилов нервно тряхнул документ, книга разложилась, как меха старой гармошки и стала похожа на какую-то диковинную новогоднюю игрушку.
- Так какие же зачёты будем сдавать? - задал вопрос Глотов. - По изменениям или по
доолнениям?
- По чувству юмора! - не выдержал Токарев. - Не знаю, как ты, командир, но я
расцениваю это, как вредительство. - Там хоть что-то новое есть?
- Да почти ничего. Но выполнять придётся. А своё мнение ты, Виктор Васильевич, не
мне - министру бы высказал.
- До бога далеко, - отмахнулся тот -  высказал бы...
- Давайте это на тормозах спустим, - предложил Долголетов. - Распишемся за изучение - и в архив.
- А ты как думаешь, Нурислам Хамзиевич? - спросил Байкалов.
- Считаю, что приказы нужно выполнять, - проскрипел Бек. - Вопрос, как?
- Хорошо, принял решение командир отряда. Сделаем так: кто ещё на базе - изучат
здесь, кто на точках - до тех    командиры звеньев доведут. Всё! Принять к исполнению.
Вопросы есть?
- У матросов нет вопросов, - за всех ответил Радецкий.
Все решили, что конец разбору и зашевелились, вставая из-за столов. Но тут Чувилов, рывшийся в бумагах, вытащил из них какой-то листок и сказал:
- Вот этот приказ мы читали. Об угоне вторым пилотом самолёта в Турцию. Приказ
секретный. А вот последние строчки не дочитали. А в них самое смешное. Мудистика какая-то, не пойму...
- Ну, читай скорей! Одним больше, одним меньше.
- Оглашаю. Только не бейте меня! Вот: «В целях противодействия угону самолётов с
оперативных точек на ночь с них снимать аккумуляторы и... полностью сливать топливо».
- Не может быть! - ахнул Долголетов. - Разыгрываешь, Василич? Это же прямая угроза
безопасности полётов. Особенно весной.
-Какая же угроза? - покосился на своего командира звена Глотов.
- А то, что у нас днём плюс 15, а ночью минус 10.
- Ну и что?
- А то, что пустые топливные баки, нагретые за день, ночью будут остывать, и внутри на них будет образовываться иней, - резко ответил за командира звена Токарев и постучал себя по лбу. - Соображать надо.
-       А,  это точно! – обрадовано воскликнул Глотов. - Я совсем забыл...
- А иней забьет фильтры, и двигатель остановится, - проговорил  Радецкий тоном учителя, объясняющего урок нерадивому ученику. - И самолёт упадёт. И разобьётся. Вот
вам и, пожалуйста!  Нет, вы как хотите, но я такой идиотский приказ выполнять не буду.
- Но-но,  поосторожней в выражениях,  - постучал по столу Чувилов.  - Приказ сей
подписал сам маршал всего Аэрофлота Бугаев. - Он что, по твоему, идиот?
- Противоугон на колесо - ставим, сектор газа - замыкаем на ключ, самолёт на амбарный замок закрываем, сторожа с дробовиком - ставим. Мало этого? - вопросил Бек. - Теперь ещё аккумуляторы снимай и топливо сливай. Дурдом! Может ещё и самолёт разбирать?
- А как же! Надо же степень безопасности повышать. А как? Главное угонщика запугать, - сказал Долголетов. - Долго ли злоумышленнику старичка сторожа тюкнуть? Тем более, что вместо ружья у него - дубинка. А дальше всё просто: монтировкой внешний замок
сдёрнуть, внутренний - отмычкой открыть, с сектора газа замок - спилить. И лети - не хочу. А что  касается замка на колесе - этого непревзойдённого творения НИИ ГА, то с ним
самолёт прекрасно рулит и взлетает. Не раз опробовано по забывчивости. Однажды целый
день летали.  Так  вот,  проделает все эти операции угонщик,  глядь - а приборы-то не
работают, аккумулятора нет. Найдёт аккумулятор, поставит, глядь - а бензина-то нет. И
запсихует.  И раздумает противоправие совершать. И пойдёт с повинной в милицию. Тут,
брат, психология.
- Так ведь бензин-то вот он, рядом стоит. Долго ли заправиться? - возразил Глотов.
- Далеко не улетит. Иней своё чёрное, а в данном случае - благое, дело сделает. А
вообще-то, командир, я бы дополнил этот приказ. Чем? Есть предложение, как
предотвратить любой угон.
- Интересно! - уставился на Долголетова, смеясь, Чувилов. - Ох, юмористы! Что же,
винт на ночь снимать? Или крыло?
- Нет, только одно колесо. И храниться оно должно лично у командира самолёта под
подушкой. Вы подумайте: есть бензин, есть крылья, есть аккумулятор, убит сторож,
сорваны все замки - а не улететь. Ну а для гарантии можно на ночь взлётную полосу
перепахивать, если злоумышленник всё же приделает колесо от трактора «Беларусь» и
попытается взлететь.
- Потом и сам с такой полосы не взлетишь! - хохотал Радецкий.
- А утром укатывать. Для этого колхозу необходимо купить асфальтовый каток. Во! Это
будет абсолютная безопасность.
- Ой-ой-ой, уморил! - развеселился Чувилов. - Колесо, ха-ха-ха, лично у командира. Хе-хе-хе! Под подушкой. Оно же почти метр в диаметре.
Раскатывался своим неподражаемым смехом Бек, хихикал Глотов, повторяя: «Ух, ты!».
- Ну, ладно,  посмеялись - и хватит! - остановил веселье Байкалов. - Не смеяться -
плакать надо. Чувилов, этот приказ мы пока не видели. Он где-то потерялся.
- Понял, - кивнул тот, вытирая выступившие от смеха слёзы.
- Я  доложу об этом  приказе Боброву. Думаю, его отменят. Это уж действительно
слишком.
- А насчёт аккумулятора как же? - спросил Глотов. - И в приказе не сказано, где их
хранить ночью.
- Под подушкой, - пояснил Токарев. - Владимир Семёнович, ты слышал, что командир
сказал? Не знаем мы такого приказа.
- А-а, ну да! Но на всякий случай надо определиться.
- Определимся, - пообещал Байкалов. - И последний вопрос. Агапкин?
- Слушаю, командир!
- У нас все прошли утверждение на парткоме ОАО?
- Нет, не прошёл один экипаж.
- Почему же?
- А-а! Командир этого экипажа сказал, что не может поднять производительность труда  на пресловутые три процента, как написано в социалистическом обязательстве.
- Почему же не может? Все могут, а он нет.
-       Дело в том, что эти три процента – чистейшей воды липа. Я листал рабочую книжку этого командира. За последние шесть лет - он столько и летает командиром производительность,  если верить его записям  выросла на 30%.  За счёт чего же она
поднялась,  если  самолёт - то  же,  аппаратура  - та  же,   в документах  всё  до  секунд рассчитано, что и как делать и летать.
- Хотя бы за счёт объединения полей.
- Да всё это давно просчитано инженерами отдела ПАНХ. Единственная возможность
увеличивать производительность - это приближать аэродромы к полям. Но они у нас не
передвижные, стационарные. В ПАНХе мне сказали, что последние годы производительность одна и та же. А если соцобязательствам верить - поднялась на 25-30%.
- Ничего себе! - удивился Глотов. - А за что же мы премии получаем?
- Выходит, как за... липу, - пожал плечами Агапкин. - Правда, по осени есть скачи
производительности,  но  это  на азиатских  хлопковых  полях,  когда  нас  посылают  на
дефолиацию хлопчатника. Но тут явные, простите, приписки. Карт полей тех районов у нас,
естественно, нет. Этим и пользуются экипажи, занижая расстояние аэродромов от полей.
Вот вам и производительность.
- Интересно, - поскрёб подбородок Байкалов. - Но почему мы берём такие
обязательства?
- Кто это - мы? - спросил Токарев. - Их принимают на собрании ОАО, как один из
пунктов общих обязательств.  А с  нами  и  не считают нужным советоваться.  Но там
присутствуют и наши делегаты, которые голосуют за это. А вы, командир, всегда делегатом
избираетесь.
- Ты хочешь сказать, что и я за эту липу голосую? - посмурнел командир, хмуро
покосившись на своего заместителя.
- Н-не знаю, - улыбнулся тот. - Может, вы против голосовали.
- Вот, чёрт! - снова схватился за подбородок Байкалов. - Нет, там всё единогласно.
Выходит что же, этот командир самолёта прав? Кстати, чей он, этот умник? Почему на
партком ОАО тащит свои мысли, а не делится ими в отряде?
- Прав, несомненно, - подтвердил Агапкин. - Он из эскадрильи Глотова.
- Как нас приучили за всё бездумно голосовать! - произнёс Бек. - А ведь мы над этой
производительностью и не задумывались. А рядовой лётчик додумался.
- Лучше бы он не задумывался, - недовольно пробурчал Глотов.
- Ну, хорошо! А что же дальше, Агапкин, делать с этим экипажем?
- Ничего. Дали время на подготовку. Может, его бы и утвердили, но он спорить стал с
Агеевым и секретарём парткома, да к тому же ещё и не коммунистом оказался. Агеев
психанул: провести беседу, объяснить момент, так сказать, и всё прочее...
- А если он, так сказать, не захочет момента понимать, тогда что? - не унимался
въедливый Байкалов.
- Тогда мы с тобой по бухарской дыне получим за слабую воспитательную работу, -
пояснил Токарев.
- Точно, - подтвердил начальник штаба.
- Парень не дурак, поймёт, что к чему, - подал голос Глотов. - Но побеседовать с ним надо.
- Да? - почесался Байкалов. - Это твой лётчик, вот ты с ним и беседуй.
- А что я ему скажу, если он прав? - развёл руками Глотов. - Да я даже и не член нашего партийного комитета.
- Скажи ему, чтобы в бутылку не лез, - посоветовал Бек. - В неё залезть легко, вылезать трудно.
- Когда следующее заседание парткома, Агапкин?
- Через два дня.
- Готовь, Глотов, своего подчинённого. Если его отстранят - сам будешь вместо него
летать на точке.
      - Зачем сам? - обиделся Глотов. - Вот, командир звена есть, - кивнул на
Долголетова.
      - Тогда ты вместо Долголетова будешь по точкам ездить и его экипажи
контролировать. А этот умник твой будет на базе на местных линиях летать.
- Вот ёшь твою грошь! - выругался удручённый командир эскадрильи.
- Не ёшь и не грошь! - повысил голос Байкалов. - Надо людей как следует к таким
мероприятиям готовить.
- А мы не готовим? Сколько мероприятий проходят, сколько инстанций, прежде чем
допуск получают.
- Ага! - подтвердил Долголетов,- Скоро на утверждение в Москву к министру будем
летать.
- Значит все инстанции формальные, - стукнул по столу командир. - А ваших острот,
Долголетов, мы сегодня уже наслушались. Если не имеете ничего дельного сказать, лучше
молчите.
Все знали, что у командира неожиданно могло испортиться настроение. В такие минуты к нему старались не подходить. Но он быстро отходил, пребывая в таком состоянии час-другой. Но горе тому, кто подворачивался ему в такой момент. Едкие, колкие эпитеты сыпались на «козла отпущения», как из рога изобилия. Он не был злопамятен, но, имея хорошую память, припоминал в такой момент все мелкие нарушения и прегрешения, которые другие просто забывали. Когда он был в таком состоянии, с ним могли говорить только Чувилов и Бек. Даже его зам Токарев без нужды не совался к нему. Упрям был в такие минуты Байкалов, но не менее упрям был и Бек. В такие минуты он начинал чернеть, словно хамелеон, потом у него вздыбливались волосы на загривке и он становился похож на рассвирепевшего бульдога. Договаривались они иногда до хрипоты. Но до взаимных оскорблений никогда не опускались. В такие моменты Байкалов не признавал никаких шуток, никакого юмора.
Как-то, будучи в подобном настроении, он упрекнул Долголетова в том, что тот стал относиться к работе менее серьёзно.
- Это ваша лень, Долголетов, ни к чему хорошему не приведет.
- Так ведь лень, командир, она тоже от бога, - улыбнулся Григорий.
- От бога, говоришь? - удивился Байкалов. - Надо же! А я и не знал.
Дня четыре после этого Григорий не видел себя в нарядах на полёты, а когда попытался выяснить причину у Готова, тот ответил, что его вычёркивает из нарядов командир отряда.
- Но за что? - обиделся Григорий.
- Он не говорит. Иди сам с ним разбирайся.
Через полчаса, смирив гордыню, он стоял на измызганном ковре в кабинете командира и вопрошал, за что отстранён от полётов.
- Значит, говоришь, лень от бога? - не удостоив его ответом, спросил командир.
- От бога, - неуверенно подтвердил Григорий.
- Значит, по твоему, можно трудиться в счет прошлой пятилетки, а потребности иметь в счёт будущей?
- Я ни от кого ничего не требую, - растерялся командир звена.
- Ну, как же не требуешь? Летать вот требуешь. А у тебя оклад, не летая, приличный.
Вот и живи с ним в счёт прошлой пятилетки, если она, эта лень, от бога.
- Жене это не понравится, - уверенно заявил Григорий, - из дома выгонит.
- И правильно сделает. А кому лентяи нужны.
- Ну, виноват, командир. Действительно запустил работу с подчинёнными.  Жара, лето... подтянусь.
- Вот, вот! - выскочил из-за стола Байкалов. - Меня не интересует, от кого она, лень, от бога или от дьявола. Меня работа с подчинёнными интересует. Для этого мы и поставлены на командные должности.  А ты  последнее  время  штурвальным  стал.  Отлетал  своё,  а остальное, как молодёжь говорит, до лампочки. А подчинённые, они всё видят. Ага, снизил командир к себе требовательность, значит и нам можно, рассуждают они. В авиации есть большой и печальный опыт в этом деле.
-       Я всё понял, командир, - сказал Долголетов, проникновенно глядя на Байкалова.
-       Понял он! - искренне удивился командир. - Мы все умные и всё понимаем. А
делаем ли мы выводы, вот в чём вопрос?
- И выводы делаем, - заверил Григорий.
- Ну, вот и хорошо. А теперь иди. И скажи Глотову, что я не буду вычёркивать тебя из нарядов на полёты...
Чувилов   видел,   что   настроение  командира  меняется   катастрофически,   и   поспешил спросить:
- Заканчивать будем разбор, командир?
- Да, будем заканчивать. Здесь, сколько ни говори - всё бесполезно.
Никто не осмелился ему возразить.
- Все свободны! - встал начальник штаба. - Занимайтесь своими делами.
- Своими? - не удержался Долголегов.
- Занимайтесь текущими производственными делами, - поправился Чувилов и покосился
на Байкалова.
Байкалов хмуро посмотрел на Долголетова.
--------------------------------------
                продолжение следует