***
Молодой, петушистый, совсем юный литовец ретиво бегая и размахивая автоматом, загнал баб в кузов грузовика, и те, вповалку, припав друг к другу, завыли, прикрывая ревущим детям рты и головки.
Запахнув борт и вскочив в кузов, литовец дернул затвор и старательно выстрелил вверх.
Бабы отпрянули и стихли.
Машина вырулила в начало колонны. Литовец присел к заднему борту и напряженно уставился в сторону леса.
Через несколько километров первая машина была подорвана, и вся колонна расстреляна партизанами из нескольких пулеметов, бивших из леса под прикрытием автоматчиков и снайперов.
Выброшенная взрывом из машины, контуженная, Татьяна не помнила этого боя. Чудом уцелев, она тряслась, ноги ее не держали, она почти ничего не слышала.
Ее отвели в сторону.
Кто-то в военной фуражке задавал ей вопросы, на которые она ничего не могла ответить, - подбородок не слушался.
Военный отвернулся, устало бросил: "Останешься пока..."
***
Воздух в сухом редеющем лесу густо намешан запахами.
Солнце томит его медлительностью своих поздних ласк.
По ночам являются морозы.
Гирлянды вываренных бинтов ярко белеют на молодом еловом подлеске в густой тени векового бора.
Татьяна сворачивает их в рулоны.
Голова болит и подергивается, руки еще плохо слушаются.
Командира, который говорил тогда с ней, все звали Николаем.
Землянка была только у него, - там можно было раздеться…
***
Он прижимал ее к себе, наваливался.
Опроставшись, оправлялся, грузно откидываясь.
Было душно, безразлично, дурно пахло.
Сон приходил только под утро.
С ней он почти не говорил.
Но последнее ей запомнилось: "Вызывают, скоро вернусь".
***
Снова она увидела его лет через десять. Долго разглядывала газету: это был он - Николай.
На гранитной трибуне, в красивой шляпе, - приветливо улыбался, помахивая рукой кому-то вдали, внизу, - был праздник, демонстрация.
Татьяна видела себя словно в бинокле - с обратной, удаляющей стороны, а его добродушное лицо - с другой, приближающей, - как, если бы она была на том свете, а он - на этом, и она его видит, а он ее - нет.
И она успокоилась: не увидит, значит, и не узнает.
***
Федорович дописал письмо.
Стал перечитывать: «Дорогой товарищ Первый Cекретарь! Пишет Вам бывший партизан… Работает у нас Татьяна Ивановна - передовой работник, сына - школьника растит… Муж погиб ее... А тут взяли у нас новенькую - только вид делает, что убирает… Татьяна, нет-нет, да и пробежит с метлой по ее участку. Не могу, - говорит, - люди приходят, с детьми, - мне ж не трудно... Новенькая накинулась на Татьяну, кричит, жалуется... Начальство наше вчера сказало Татьяне, что лучше ей уволиться... по собственному желанию... Прошу Вас, вмешаться… помочь ей..."
На почте он подписал конверт и, просунув в окошко, твердо сказал: «С уведомлением».
Ответ на свое письмо он несколько дней ждал с тревогой.
А, когда Татьяна, на пятый день, неожиданно для всех умерла в инфекционной больнице, куда ее умчала "скорая помощь" с подозрением на дизентерию, даже испытал неловкость перед своим адресатом.
В справке о причине смерти написали про какую-то недостаточность.
***
Ее хоронили в ясный полдень бабьего лета.
Желтковая солнечная глазурь щедро поливала булыжную мостовую, по которой в открытом кузове грузовика увозили из города обитый красным гроб.
Из родных в кузове был только ее сын - школьник. Он сидел на лавке рядом с Федоровичем, вцепившись в борт, и плохо понимал, что происходит.
Кладбище, где похоронили Татьяну, долгое время было общим, городским.
Потом, город надвинулся на него, обошел, и стали там хоронить только с военными почестями, а называть - "военным".
Что-то расчистили, что-то оставили.
Там и сейчас видны могильные бугорки безо всякого различия.
***
Схоронили там, много позже, и товарища Первого Секретаря: напротив входа, с огромным стечением народа, венков, с ружейными залпами и искренними слезами.
Гранитный камень, из которого вышло его добродушное лицо - повыше других, и, скорее всего, суждено ему пережить всех в городе, как и их потомков - в тысячах и тысячах поколений.
***
Ответа на свое письмо Федорович так и не получил.
А весь остаток своей жизни думал, что там, куда он его написал, каким-то образом сами узнали о ее смерти - потому и не откликнулись.