Едва Чаплыгин вошёл в помещение, как началось движение на нарах, сопровождаемое сиплым скрипом пружин, и несколько мгновений он чувствовал на себе взгляды десятков пар глаз, любопытно и внимательно изучавших его. Стараясь не обращать внимания на эти взгляды, он как можно равнодушнее оглянулся по сторонам. В тридцатиметровом, длинном и узком бараке со скрипучими дощатыми полами было темно при пяти маленьких зарешеченных окнах и сыро. В спертом воздухе пахло потом, копченой колбасой и табаком. На спинках расположенных в четыре ряда двухъярусных кроватей висела одежда, какие-то мешки и баулы, и оттого в узких проходах между нарами становилось ещё теснее. Одни арестанты лежали одетые на неразобранных койках, другие читали, третьи играли в нарды или шашки, по-турецки сидя на кроватях друг против друга. Мимо Чаплыгина прошёл на носках, осторожно удерживая дымящуюся банку кипятка обеими руками за дно и у горлышка какой-то лысый старик, раздетый до пояса, с костлявой грудью, густо поросшей седыми волосами и впалым дряблым животом.
-Чифирить будешь, Семёныч? – окликнул его кто-то насмешливым густым басом.
-Не, я не чифераст, кофейком побалуюсь, – не обернувшись, ответил тот тонким дребезжащим голоском.
Глядя на этого старика, видимо, бывшего тут объектом насмешек, двое сидевших на ближней от входа койке арестантов, игравших в нарды, громко одновременно рассмеялись.
-Ну что стоишь-то, здороваться пошли! – услышал Чаплыгин над ухом обращённый к нему голос и, оглянувшись, увидел высокого круглолицего парня лет двадцати пяти, в заломленной набок, так что она едва держалась на его бритой голове, арестантской кепке. – Смотрящий побазарить хочет.
Чаплыгин прошел за ним в угол камеры, к первой у стены койке. Главный авторитет барака, смотрящий - широкоплечий мужчина, с чёрными округлостями под выцветшими голубыми глазами, сплюснутым сухим носом сидел на кровати в накинутой на плечи робе, подложив под себя одну ногу, скрестив на груди руки и устало запрокинув назад голову, так что она касалась стены. Какой-то полный, с двумя подбородками, сложенным складками затылком человек лет пятидесяти, в брюках, шлёпанцах и белой майке что-то с энергичным возмущением объяснял ему, нагнувшись, насколько позволяла ему его комплекция, вперёд, вытянув шею и делая частые круговые жесты щепотками пальцев перед грудью.
-Нет, нет, Ефимыч, – подойдя, услышал Чаплыгин. – Мне оно надо что ли? Я там итак оставил полтинник, чего он гонит-то?
-Ну а за базар кто будет отвечать? – расслабленным голосом спросил его смотрящий.
-Я за собой ничего не чувствую. Если что, пусть предъявит мне. А пока предъявы нет, я с терпилой ботать не буду, итак замордовали.
Чаплыгин с удивлением смотрел на этого немолодого, серьёзного на вид человека, удивляясь не подходящим к его солидной внешности лёгкости и привычности, с которыми он говорил на блатном диалекте.
-Ладно, всё, к тебе претензий нет, – сказал, наконец, смотрящий, не глядя на него и устало махнув рукой. Тот энергичным движением развёл руками, всем телом отклонившись назад и закинув кверху голову, как бы говоря, что и не может быть никаких претензий и, тяжёлым шагом, щёлкая задниками шлёпанцев по деревянному полу, удалился.
Молодой человек, приведший Чаплыгина, встал позади него, сложив руки на груди и неопределённо улыбаясь в ожидании распоряжений.
-Ну что, привели только? – обратился смотрящий к Чаплыгину, – рассказывай: кто по жизни, как звать, откуда, по какой статье пришёл. Да ты садись, чего встал.
-Из Москвы, по двести шестьдесят четвертой, звать Алексеем, – сказал Чаплыгин, сдвигая край жёсткого шершавого одеяла на противоположной кровати и садясь на матрас, не отводя при этом взгляда от пристально смотревшего на него авторитета.
-Лёха, значит. Меня Ефимом кличут. Первоход? – спросил тот, беря при этом с тумбочки стакан чая в подстаканнике и делая несколько маленьких глотков горячего, чёрного и как жижа густого напитка, видимо очень горького, так как при каждом глотке он судорожно морщился.
-Первый раз, да.
-Какой срок?
-Пять лет.
-Слышь, Вадя, по 267-ой на пятёрку закрыли, – сказал смотрящий, ударив кулаком по зазвеневшей сетке верхней кровати, откуда в ответ послышалось сонное и недовольное мычание. – Чё жестоко так? Адвокат что ли бухой был? Сбил-то кого?
-Да нет, адвокат нормальный, – ответил Чаплыгин только на первый вопрос.
Смотрящий некоторое время молча и пристально, с бегающей в глазах искрой, смотрел на Чаплыгина.
-На воле-то кем по жизни был?
-Работал в торговле, – после небольшой паузы произнёс Чаплыгин.
-Ладно, короче, расклад такой, – сказал смотрящий. – Драться нельзя, шакальё за это гасит, всю хату на ножи подставишь. Крысятничать тоже нельзя, если что – ломишься из хаты. Ну и на общак из дачек уделяй. Дачки будут?
-Будут.
-Ну всё, давай тогда. Эй, Чешка! – крикнул он зычным голосом, дёрнувшись плечами и животом.
Молодой человек, который привёл Чаплыгина, вошёл в свет лампы и, отбрасывая длинную плотную тень, встал возле Чаплыгина, опершись на одну ногу и вольно поставив другую, всё также неопределённо улыбаясь.
-Покажи тут человеку где что, место дай, где дальняк обозначь, а?
-Ну пошли! – ничего не сказав смотрящему, обратился молодой человек к Чаплыгину.
И, поправив на голове кепку, так что она с одного края головы переместилась на другой в такое же положение, развернулся и пошёл подпрыгивающим шагом, заложив руки в карманы и не оборачиваясь.
Возле одной из коек они остановились.
-Ну что, вот тут койка твоя будет. Рядом вот тумба твоя, – сказал он, присаживаясь на кровать и открывая заскрипевшую дверцу маленькой облупленной тумбы. – Тут сложишь, как разживёшься, мыльно-рыльные, нычку, ну что будет у тебя. Хавку клади, не бойся, крыс тут нет. Черти будут приседать, ты по усмотрению. Гасить их у нас нельзя, так что если спрашивать, то через смотрящего.
Чаплыгин, не понимая половины из того, что он говорил, не решался расспрашивать, а только оглядывался по сторонам. Молодой заключенный медленно поставил руки на пояс и, как будто делая упражнение, отклонился верхней частью туловища назад.
- Да и дальняк, ну толчок то бишь, вон он, в углу. Собрался туда, посмотри, не хавает ли кто в хате, спроси братву. Телек тоже бычить можно. Ещё тебя дежурным ставить будут, уборщиком по бараку. Не хочешь или западло, крикни кого из шнырей, за полпачки сигарет за тебя справятся. – Он встал и стоял несколько мгновений вполоборота, как будто выжидая чего-то глядя на Чаплыгина. – А курево есть у тебя?
-Нет пока, – сказал Чаплыгин.
-Ну ладно. Короче, всё тебе рассказал.
Чаплыгин сложил вещи в тумбу, лег на кровать и, чтобы не общаться ни с кем, закрыл глаза. «Пять лет, пять лет», – повторял он про себя.