Вчера в город Глёкинг приехал инквизитор Шильд. Местные жители узнали об этом из объявлений, прибитых к дверям церкви и ратуши. Ганс Гезель, подмастерье из цеха кожевенников, придя в ратушу по делам, остановился почитать письмо инквизиции.
Несколько мужчин уже обсуждали его содержание.
— Двенадцать дней дают на сообщение о ведьмах, — отметил старый Готлиб, хозяин водяной мельницы. — А если не донесут, то смотри, тех, кто знают и промолчат, пронзят кинжалом отлучения.
— И только баб ищут, ты посмотри, — хмыкнул его дружок Фрайз.
Гезель внимательно читал висевшую на двери бумагу.
«Разоблачить перед нами женщин, о которых идёт молва как о еретичках, или ведьмах, или вредительницах здоровья людей, домашнего скота и полевых злаков, или приносящих вред государству».
— Это что? — Гезель почесал макушку. — Мы что ли должны доносить на баб?
Готлиб и Фрайз захохотали.
— А кто ещё? — Фрайз даже подавился смехом и заперхал, откашливаясь. — Сейчас начнут баб палить. Знаешь, какие колдовки хитрые! Помню, в Гессене пятерых баб обвинили, что они некрещёного младенца из могилы вырыли, вытопили из него жир и мазались им, чтобы на шабаш летать.
Гезеля передёрнуло. Он перекрестился, повернувшись к церкви. Над ней взвилась огромная стая ворон. Загалдев, чёрно-серые птицы пролетели над площадью, и покрутившись над ратушей, скрылись из виду.
— Ауспиции весьма дерьмовые, — Фрайз, прикрыв глаза от солнца, посмотрел птицам вслед. — Так вот, в Гессене-то муж одной ведьмы не поленился, добился, чтобы раскопали могилку-то младенца, из которого жир топили.
Он прервал рассказ и начал чихать. Белые мутные капли, выскочившие из носа и рта Фрайза, расплющились на письме инквизитора и поползли вниз, размывая чернильные строчки.
— А младенец-то целый в могиле так и лежит! — докончил рассказ Фрайз после чихания. — Как инквизитор всем тогда пояснил, это было дьявольское наваждение. Потому что, — старик задрал вверх указательный палец. — Бабы до этого во всём сознались, а собственное признание важнее кажущейся очевидности! Сожгли их всех. О, гляньте, я на святое послание начихал! Это ведьмы уже колдуют! Уже чувствуют свою скорую погибель.
Вечером Ганс Гезель пересказал увиденное отцу и матери. Те перекрестились, сотворили короткую молитву, отгоняющую бесов и принялись за ужин. Ганс решил, что всё не так уж и страшно. После того, как семья перекусила варёной чечевицей и позавчерашним пивом, подмастерье стал собираться в дорогу. Рано утром он намеревался отправиться в местечко Ходенцайльм, чтобы договориться о поставках оленьей кожи. Такое поручение ему дали сегодня в цехе.
Старый инквизитор Шильд обучал молодого подручного.
— У тебя здесь, в Глёкинге пройдёт первый процесс, — Шильд засопел, и тяжело, с усилием, вытащил из-под стола две толстые книги в чёрных кожаных засаленных переплётах. — Каждый твой шаг, каждое действие должно опираться на авторитетное мнение церковных учёных, таких как Фома, Альберт Великий и Бонавентура. Вот, допустим, ведьма потребовала божьего суда раскалённым железом. Что делать станешь?
Его малоопытный напарник машинально начал грызть ногти на руке. Он знал, что в божьем суде отказывать нельзя, но вопрос, он чуял, был неспроста. Как бы ответить, чтобы угадать? Шильд терпеливо ждал.
— А! — закричал, брызгая слюнями, молодой инквизитор. — Огонь это детище сатаны. И если пытать ведьму раскалённым железом, то дьявол ей поможет.
Шильд улыбнулся и стал листать книги.
— Верно, Якоб, — он водил пальцем по странице. — Хотя император Генрих и применял это испытание к своей супруге, подозревая её в прелюбодеянии, и она созналась, нам так поступать нельзя.
Шильд зачитал Якобу место из инструкции по допроса ведьм. Там указывалось строго, без допущения иных толкований, что испытание раскалённым железом применяется для распознавания скрытых вещей, обнаружить которые может только Бог. А также, нельзя пытать железом, поскольку об этом не говорится в божественном писании.
— Вот и хорошо, — молодой инквизитор потёр руки. — Когда начнём изводить ведьм?
— Подождём доноса, — Шильд закрыл книги и зевнул. — Прибегут обязательно.
Первое сообщение о ведьмовском промысле принёс старик Фрайз. Он подробно обсказал, как ни с того, ни сего начихал на инквизиторскую грамоту. Старик сразу понял, что без колдовства здесь не обошлось. Он начал приглядываться к местным бабам, и заглядевшись на торговок в мучном ряду, нечаянно толкнул девицу Катерину Штауб. Та обернулась, и прямо «как кошка прошипела», уточнил детали Фрайз.
— Я для вида приценивался у неё к гречневой муке, а сам следил за бабами, — пояснил разоблачитель. — А она мне и заорала, дескать, захочешь купить муки, а поздно будет.
Инквизиторы предложили ему присесть на деревянный стул с резной спинкой. Якоб стал выспрашивать у старика, что с ним было после этого, не заболел ли он, или, может, кто из родни захворал. Фрайз морщил лоб, припоминая все свои неприятности, но ничего припомнить не мог. К делу подключился Шильд. Опыт старого инквизитора сразу нащупал нужные ниточки, ведущие к колдовству. Шильд поинтересовался, куда после нанесения «сглаза» ходил Фрайз. Тот вечером навещал друга мельника. У того как раз случилось несчастье — треснул жернов, и они всю ночь его заменяли.
— Вот Якоб, смотри, как ведьма навредила абсолютно невиновному человеку, — Шильд довольно посмотрел на коллегу. — И как раз два свидетеля колдовства, как закон и требует. Начнём процесс.
Катерина Штауб в колдовстве не сознавалась. После «испанского сапога» и дыбы она упорствовала в своём запирательстве. К ней подсылали уважаемых людей, они вели с ней добрые беседы, просили научить их волшебным трюкам. Катерина в ответ устраивала истерики. Инквизиторы оказались в тупике. Как бы они не подбирались к девушке, везде их ждало разочарование. Выход из ситуации подсказал всё тот же Фрайз.
— У неё, у бабы этой, ухажёр есть, Ганс Гезель, — докладывал он Якобу. — Так вот, этот Ганс пропал. Уже неделю его нет. Кожевенники сказали, что он в Ходенцайльм ушёл по делам. Но ведь известно, что это может быть кажущейся очевидностью.
Инквизиторы стали совещаться.
— Всё равно признание от ведьмы нужно, — заключил Шильд. — Давайте скажем ей, что Гезель этот бросил её и в Ходенцайльме нашёл себе новую подругу.
Приём сработал. Измученная Катерина зарыдала при новости об измене любимого, потом как-то потухла, осунулась и созналась в том, что навела порчу на Фрайза и его друга мельника. Так же равнодушно она подписала признание в убийстве Ганса Гезеля. Его она якобы извела «путём наговора». Тело бывшего возлюбленного Катерина ночью сбросила в Рейн.
Шильд, прочитав бумаги, поздравил Якоба.
— Молодец, — он достал несколько листов бумаги и протянул коллеге. — Сейчас садись за приговор. Быстро у тебя получилось. Я свою первую ведьму почти месяц пытал, а ты за четыре дня управился.
— Ну что вы, достопочтенный, — грамотно ответил юный палач. — Без вас у меня бы ничего не вышло.
Потом он засел за составление приговора. Документ должен быть страшный, ёмкий и доходчивый. После умерщвления Катерины Якоб планировал сжечь ещё не меньше двадцати ведьм в Глёкинге. Можно и больше, но народу, как правило, надоедает вид корчащихся на огне соседок. После Глёкинга инквизиторы намеревались перебраться в землю Аахен. Там уже лет пять никого не сжигали, и тамошние ведьмы, наверно, безобразничали вполне себе спокойно.
Через два дня в ратуше проходило торжественное судебное заседание по делу ведьмы Катерины Штауб. Сидевшая понуря голову девушка равнодушно подтвердила, что она колдовством сломала мельничный жернов и наговорами лишила жизни своего жениха Ганса Гезеля.
— Да это неправда! — закричал кто-то.
Громко читавший обвинение Якоб посмотрел в зал, где собралось много народу. Кричал сам Ганс Гезель, об этом инквизитору шепнул секретарь ратуши. В зале началось брожение и давка, всем хотелось посмотреть на вернувшегося с того света покойника.
— Я сегодня утром пришёл из Ходенцайльма, — продолжал кричать Ганс. — И никто меня не убивал, и не заколдовывал.
Дело в руки взял Шильд. Он спокойно и мягко допросил Гезеля. Выяснил, когда он ушёл, зачем, как себя чувствует. Затем он подвёл итог.
— Все вы слышали, как Катерина Штауб призналась в порче жернова, — заговорил старый инквизитор густым баритоном. — Это неоспоримый факт. Так почему мы должны ставить под сомнение её второе признание? Никаких препонов к этому нет. Всем нам известна ловкость покровителя Штауб — самого дьявола! Пускай даже Ганс Гезель жив. Но всё равно ведьма его умертвила. Так ведь, Катерина?
Девушка провела рукой по гладко выбритой голове и вдруг зарыдала, уткнувшись в надетый на неё грубошерстный балахон.
— Пускай живёт со своей девкой в Ходенцайльме! — закричала она. — Я и с другого света отомщу этой стерве!
Ганс Гезель замолчал, оторопело глядя на Катерину. А прослушав до конца обвинение, он тихонько произнёс: «Значит, я другую нашёл. Ого-го, господа инквизиторы, так кожу не выделывают», и ушёл, не дожидаясь, когда Якоб передаст бургомистру прошение о бескровной казни Катерины.
Вечером он принёс домой здоровенную бутылку ячменного самогона и выпил её с отцом. Точнее, старый Гезель практически один вылакал вонючее пойло. Уложив отца спать, Ганс начал разговор с матерью. Та сначала испугалась, потом заплакала и начала гладить единственного сына по голове.
— Хорошо, Ганс, — Гезелиха вытерла слёзы. — Только вот что надо достать до утра.
Она, оглядываясь на спящего мужа, начала шептать что-то Гансу на ухо.
Заутра казнь не состоялась. Растерянные инквизиторы оглядывали пустую камеру, где ещё вечером усердно молилась Катерина. Кроме обрывка холстины на оконной решётке, никаких следов от неё не осталось. Сторож не слышал никаких звуков. То, что была тишина, подтвердили и другие арестанты. Недоумевающий Якоб сорвал тряпочку с решётки и отчего-то понюхал её. Затем передал обрывок Шильду. Тот помял его в руках, посмотрел на свет и пожал плечами. Вдруг нос у Якоба стал быстро распухать. При этом у него похудело всё тело. Нос, размером с лошадиную ногу, не удержался на весу и упал на пол. Вслед за ним рухнул и Якоб. У Шильда неимоверно разрослись ладони. Каждая из них стала как подушка, пальцы как рождественские колбасы. Оба инквизитора одновременно заорали страшными голосами.
— Я же видел, мама, как ты в ночь на первое мая в трубу летаешь, — говорил Ганс Гезель, наблюдая, как его мать смазывала раны на теле Катерины какими-то мазями. — А Катерину научишь?
Гезелиха улыбнулась.
— Да я и тебя научу, — она аккуратно втирала пахнущую хвоей мазь в изорванные пытками ноги девушки. — Дело-то нехитрое. Мы ведь не просто ведьмы, которые детей воруют. Это христианские священники придумали такие ужасы. Вот сам подумай, какая женщина детей станет калечить, если она знает, в каких муках его рожать приходится. А женские выродки всякие, как правило, это либо никчемные бродяжки, либо пьянчужки, либо просто простигосподи. Чтобы они не позорили женщин, мы их обычно сами инквизиции и отдаём. Но бывает, что святые отцы чересчур уж активничают, как вот с Катериной получилось, — мать взяла деревянную баночку с другой мазью и стала натирать ею голову девушки. — Придётся римскому папе напомнить, чтоб не зарывался очень. На пару недель шишка у него на лбу вырастет.
Ганс с уважением смотрел на свою мать, которая, как только что он узнал, была главой германской женской ложи волшебников за сохранение здоровья женщин и детей.