РАДИОУЗЕЛ
В 1985 году я демобилизовался. Как и принято традицией, месяца два я всласть погулял, вдоволь попил, компенсируя двухлетнее воздержание, после чего пришло время подумать о хлебе насущном. Нужно было устраиваться на работу.
Обычно место работы определяется двумя способами. Если человек имеет хорошую специальность, которая может обеспечить ему безбедное существование, поиском работы он занимается сам. Реже, устраивается с помощью знакомых, по их рекомендации. Если же соискатель не обладает ни какой специальностью или она его чем то не устраивает, мало престижная или плохо оплачиваемая, как правило, место его будущей работы определяется кругом его знакомых. Если те грузчики, человек идет работать грузчиком, если плотники,- плотничать.
Мои знакомые работали электромонтерами на Выборгском радиоузле. Поэтому мой выбор пал на радиоузел. Тогда там трудились два моих хороших знакомых. Один, друг детства, Боря Птицын, другой, мой одноклассник и однофамилец, Вадим. Они и посоветовали мне устроится на радиоузел, благо, специальность у меня была подходящая, электрослесарь.
Собрав все необходимые для трудоустройства документы, я, по такому случаю, принарядился, желая произвести приятное впечатление, и отправился на собеседование. А чтобы я не сильно удивлялся, меня предупредили заранее, что директором радиоузла является женщина, Ольга Борисовна Темная или, как ее еще за глаза называли, Пистемея Макаровна, по аналогии с фильмом «тени исчезают в полдень». Окрестили ее так за ее тяжелый и мстительный нрав. Впрочем, удивляться тут было не чему.
Это была одинокая бездетная стареющая женщина. А чего можно ожидать от одинокой незамужней женщины предпенсионного возраста, облеченной властью? Естественно, ни чего хорошего. Неудовлетворенность, подозрительность и излишняя раздражительность, вот только не полный перечень этого дурно пахнущего букета душевных качеств, какими она обладала. Так что неудивительно, что все свои неудачи в личной жизни она частенько вымещала на работе, на ни в чем не повинных подчиненных. Но в полной мере об этой стороне ее натуры я узнал позднее, когда попал к ней в немилость.
А в тот день она встретила меня приветливо, даже любезно. И вопреки данной ей нелестной характеристике, произвела на меня приятное впечатление.
Как и предписывает этикет вежливости, прежде чем войти в кабинет, я постучался.
- Разрешите,- сказал я, отворив дверь кабинета.
- Да, входите,- пригласила она меня войти.– Вы по какому вопросу?
- По поводу работы,- сказал я, претворяя за собой дверь.
- Проходите, присаживайтесь,- сказала она, указывая на стул.
Я сел. Протянул ей стопку документов, и, пока она их листала, стал краем глаза осматриваться, изучая обстановку.
Мое внимание привлек шикарный черный кожаный диван. Он мне сразу понравился. Диван был, явно, старинный, с потрескавшейся на подлокотниках кожей. Хотя и плохо вписывался в общий интерьер. Кабинет был обставлен типично офисной мебелью, поэтому от нее веяло официозной сухостью. А диван больше располагал к интимной обстановке, к чувственности. Было в его форме, что то от искусства, словно застывшая на лету музыкальная нота или заключенная в дерево стихотворная строка. В общем, кроме дивана ни чего интересного в интерьере не было.
- Значит, хотите у нас работать,- прервала она, наконец, затянувшуюся паузу.– А кто вам порекомендовал,- поинтересовалась она, вскинув на меня глаза.
- Ни кто,- соврал я. – Мимо проходил, дай думаю, зайду, попытаю счастье,- придумал я на ходу.
А ребята меня предупредили заранее, чтобы я ни в коем случае не признавался, что с ними знаком. На это у них имелись все основания. Своим признанием я мог навлечь на себя ее немилость. Они были у нее на плохом счету, и знай она о нашем знакомстве, наверняка, им в отместку, она бы указала мне на дверь, сославшись на отсутствие свободной вакансии. Поэтому мне пришлось скрыть факт нашего знакомства, выдумав эту нелепицу о счастье, - первое, что пришло на ум. Но она поверила.
- Так,- произнесла она, листая трудовую книжку. – Значит, с электрикой вы знакомы,- задала она вопрос, прочтя в трудовой запись о присвоении мне очередного разряда.
- Конечно,- кивнул я, хотя, на самом деле, разбирался в электрике ничуть не больше, чем в ядерной физике и все, что мог, это отличить фазу от ноля. Но это значение не имело. Как и мой ответ, ее вопрос был чисто формальным.
- Хорошо,- одобрила она. – И сколько бы вы хотели зарабатывать,- спросила она, вдруг, о деньгах и снова вскинула на меня испытующий взгляд.
Дурацкий вопрос, «сколько»? Естественно, чем больше, тем лучше. Об этом можно было и не спрашивать. Так я и сказал, только без грубости.
- Чем больше, тем лучше,- улыбнувшись, ответил я, стараясь придать словам шуточный тон. Но ей, кажется, мой ответ пришелся по вкусу. Потом я смекнул, почему. Должно быть, по нему она определила долю моей искренности. Ответь я иначе, скажи, «не важно,- или - сколько сочтете нужным», она бы не поверила и сочла меня лжецом. Ведь нет таких людей, которые бы отказывались от денег, предпочитая ста пятидесяти рублям, зарплату в сто. Поэтому она посчитала мой ответ правдивым. А честность всегда располагает.
В общем, собеседование я прошел и был принят, и со следующего понедельника приступил к работе.
Меня отрядили в бригаду Азарова. В ней же работали и мои знакомые. Всего в бригаде было тринадцать человек. Бригадир, два ремонтника, работавших по двенадцать часов два дня через два и десять электролинейщиков.
В наши задачи входило установка новых радиоточек. Это была основная наша деятельность. Еще, но это уже только летом, когда на улице было тепло, делался капитальный ремонт воздушных линий. Видели, наверное, на крышах домов стоят металлические стойки с натянутыми между ними проводами. Это и есть воздушные линии. И нам нужно было, какую то их часть ежегодно менять, по плану капитального ремонта. Но это только летом. А так, обычно, занимались установкой радиоточек. В этом и заключалась наша основная работа.
Платили нам за нее по тарифной сетке, в зависимости от разряда. У меня был пятый. Оклад составлял 140 рублей, плюс, ежемесячные премии, в размере 10-20 рублей. Так что в общей сложности в месяц выходило 150-160 рублей. По тем временам зарплата считалась не плохая.
Да, вот еще что. Забыл сказать, в те годы в городе существовала не два радиоузла, как теперь, Северный и Южный, а несколько. Город был распределен между ними на участки.
Выборгский узел обслуживал северо-западное направление, гражданку, просвещение, парголово. Для удобства, вся подведомственная ему территория была разбита на отдельные участки. Каждый участок обслуживала своя бригада. На каждом участке имелись свои трансформаторные подстанции, коротко - ТП.
Обычно это были однокомнатные квартиры на первых этажах жилых домов. Планировка типичная; прихожая, санузел, кухня и комната, в которой и размещалось все контрольно измерительное оборудование. Такие громоздкие, под два метра высотой, металлические шкафы, напичканные электроникой, с множеством измерительных приборчиков, сигнальных лампочек и тумблеров снаружи. Естественно, имелась кое какая мебель. Письменный стол, стулья, кой-где диванчик и прочая, миновавшая помойки, утварь.
Что касается коллектива бригады, по-своему он был дружен, хотя, полного единства в нем не существовало. Он не был одной душой.
Если вам доводилось работать в коллективах, вы могли заметить, что любой коллектив неоднороден и состоит из отдельных групп. Обычно они образуются на основе двух принципов, возрастном, где молодежь предпочитает общаться с молодежью, а старики со старикам и общности интересов, по поговорке, «подобное тянется к подобному».
В нашей бригаде было две таких группировки. В одну входила молодежь, я, два моих приятеля, Коля Шинкоренко и примкнувший к нам позднее Орлинский Женя. В другую,- все остальные. Наш возрастной ценз не превышал тридцати двух, их начинался от сорока трех. Поэтому ни чего кроме работы нас не связывало. И, как это везде водится, мы держались особняком, сами по себе.
Мы как то сразу друг с другом сошлись. Сразу нашли общий язык и подружились. Наверное, оттого, что у нас было много общего. Все мы были молоды, чуточку бесшабашны и имели схожие интересы. Любили женщин, футбол и выпивку, и могли часами об этом говорить, похваляясь друг перед другом своими, в кавычках, победами на любовных фронтах.
Иногда, правда, беседы выходили за рамки тривиальности. Обычно виновником этого был Вадим. Это он менял русло общения, придавая ему возвышенное направление.
Вообще, надо сказать, иногда он вел себя очень странно, как белая ворона. Как теперь о таких говорят, был более продвинут. Мне же тогда казалось,- чуточку помешан. Просто я тогда еще не знал, что это нормальное состояние творческого человека, а именно таким он и был.
Вадька жил сразу в двух мирах, в нашем и в своем. Иногда грани этих миров стирались, и тогда он преображался на глазах. Из замкнутого и молчаливого, он вдруг превращался в словоохотливого проповедника с горящими глазами и начинал приобщать нас к возвышенному, философии, поэзии, музыке. Последнюю он особенно любил. Это была его лебединая песня.
Вадик был музыкант. Играл на нескольких инструментах, писал стихи, сам сочинял к ним музыку и играл свои песни в каком то ансамбле. Вообще, личность незаурядная. Впоследствии я еще не раз пересекался с ним на этой почве. И даже в каком то смысле он повлиял на мою судьбу. Но об этом как ни будь в другой раз.
А тогда он был среди нас единственным, кто вносил в нашу жизнь свежую струю, скрашивая наши серые будни. Однако преодолеть всю серость и косность нашего существования не мог.
Мы жили тогда однообразно и скучно, словно плыли по теченью реки, окруженные однообразным пейзажем берегов, не меняющихся с рождения. Но однообразие приедается. Особенно, когда изо дня в день повторяется одно и то же. Звонок будильника, завтрак на скорую руку, трамвайная толчея, перекошенные злобой физиономии пассажиров, и, наконец, работа, ни менее монотонная и однообразная, не вызывающая ни чего, кроме скуки и отвращения. И все это повторяется изо дня в день, из года в год, так что от всей этой круговерти можно сойти с ума.
Естественно, такой образ жизни рождает неудовлетворенность. Та, в свою очередь, ударяет по психике, нагнетая психическое напряжение, которое приходится снимать обильными возлияниями,
- время от времени стравливать пар, чтобы не задохнутся этим угаром. Особенно таким молодым, как мы, полным энергии и сил, которые не куда девать.
На деле же, все, что нам требовалось, это перемена образа жизни. Где то глубоко внутри, в подсознании, мы жаждали перемен, но еще об этом не знали. Нам хотелось что то изменить, хотелось чего то нового, свежего, вот только чего, ни кто не знал. Но жажда была. Точь в точь, как в одной известной песни того времени, «наши сердца требуют перемен».
Как известно, есть два вида перемен, внутренние и внешние. Первые подготовляются самим человеком, сознательно, его работой над собой, вторые,- внешними обстоятельствами. Первые соответствуют изменению характера человека, вторые,- условиям его существования.
Что касается меня, моим жизненным переменам предшествовали внешние обстоятельства. Один весьма неприятный случай, повлекший за собой в каком то смысле роковые последствия, не оставившие мне выбора.
К тому времени я отработал на радиоузле уже больше года. Все это время дела мои шли хорошо. Ни каких нарушений трудовой дисциплины с моей стороны не было. С работой я справлялся. Администрация узла, в лице Пистемеи Макаровны, относилась ко мне лояльно. Особо не жаловала, но и не прижимала, пока не грянул тот черный понедельник тринадцатого мая.
В тот день мы работали на установке радиоточек. Это была обычная общага, кирпичная девятиэтажка на улице Вавиловых, неподалеку от 150 ТП. Нас было пятеро, вся наша компашка в полном сборе.
Сейчас уже точно не помню, кто первым предложил тогда выпить, да это, в сущности, теперь уже и не важно, им мог быть кто угодно, я или кто то другой,- значения не имеет. Важно то, что предложение было озвучено и единодушно принято.
Мы сговорились поддать. Скинулись по рублю. Бежать всем скопом в магазин было не резонно, кому то надо и дело делать. Поэтому откомандировали двоих,- меня и Шинкоренко Колю.
Пока ребята работали мы с Колей сбегали в магазин и купили две бутылки портвейна. Я остался внизу, а Коля поднялся на этаж за ребятами. Те вышли на улицу. В общаге пить было негде, да и нельзя, нас могли застукать и донести. Поэтому мы решили раздавить прямо на улице, благо денек выдался теплый. Пристроились за углом дома на солнышке и за разговорами, не торопясь, по пол стаканчика, оприходовали на пятерых эти две бутылки. Постояли, покурили. Естественно, захотелось еще.
Тогда Шинкоренко, а это я помню точно, идею выдвинул именно он, предложил свернуть работу, все равно рабочий день уже заканчивался и отправится на 150 ТП, где нам ни кто не помешает, и там продолжить. Идея всем понравилась. Мы поднялись на этаж, собрали инструмент и ушли.
По дороге купили еще две бутылки Агдама, буханку хлеба и кусок докторской колбасы на закуску. Пришли на 150 ТП и расположились. Постелили на стол вместо скатерти газеты, разложились на них, порезали закуску и стали пировать.
Сначала, как обычно, разговор пошел о работе. Кстати, я давно заметил, когда люди устраивают на работе сабантуй, они почему то всегда первым делом начинают обсуждать работу. Рассказывают разные курьезные истории, которые с ними приключились. Делятся своими соображениями о будущем или обсуждают текущие дела, что следует делать и чего не следует, и тому подобное, но все в рамках работы. Так что еще какое то время вращаются в рабочей атмосфере. И лишь потом, исчерпавшись, заводят разговоры на другие темы.
Так и мы. Сперва посыпались истории из рабочей практики. Потом стали делиться своими соображениями о будущих перспективах. А потом, когда купили еще две бутылки Агдама, заговорили о всякой всячине.
Но к этому времени наши ряды уже поредели. Первым нас покинул Вадим. Посидев с нами часок, он сослался на репетицию и ушел. Следом за ним, часов в семь вечера, ушел и Борис. У него то же оказались какие-то неотложные дела. Мы остались втроем.
Скоро начатую допили. Женя, окосев от выпитого, заснул, уронив голову на стол, а мы заговорили об армии, кто, где служил. Мне особо гордится было не чем, я служил в стройбате, «бери меньше, кидай дальше, пока летит, отдыхаешь», поэтому я помалкивал, а вот Коля ударился в бахвальство. Заявил, что служил десантником в ВДВ, что неоднократно совершал прыжки с парашютом и в совершенстве владеет приемами восточных единоборств. И, как это у пьяных водится, начал этим хвастаться, живописуя мне о своих армейских похождениях.
Но меня это не впечатляло. Я, если честно, ему не верил. Не похож он был ни на каратиста, ни тем более, на десантника. Уж больно его внешний вид этому не соответствовал.
Насколько мне известно, ВДВ считаются элитными войсками и берут туда не каждого. Чтобы служить там, нужно обладать хорошими физическими данными. Еще лучше, быть бывшим спортсменом, им всегда отдается предпочтение при отборе. А так, как минимум, нужно иметь высокий рост, отменное здоровье, быть атлетически сложенным, иметь физическую силу и выносливость. А глядя на Колю, я бы не сказал, что он всем этим обладал. Во-первых, роста он был не высокого, а среднего, может, даже чуточку ниже, фигуру имел, явно, не атлетическую и вряд ли обладал большой физической силой. Что касается выносливости, не знаю, я с ним на длинные дистанции не бегал. В общем, его внешний вид вызывал у меня сомнения. Поэтому, слушая его красноречивые байки, я скептически посмеивался, не веря ни единому его слову.
Он, видно, это понял, прочтя на моем лице иронию. В нем взыграло самолюбие и он решил во что бы то ни стало доказать мне свою правоту. Встал из-за стола, вышел на середину комнаты, и стал наглядно демонстрировать мне свое владение приемами каратэ.
Я наблюдал.
Выглядело все это забавно и смешно. Особенно эти его подпрыгивания и подергивания руками, которые он сопровождал карикатурным гримасничаньем, изображая из себя мастера восточных единоборств. Но мне, если честно, скоро стало не до смеха.
Мы и так уже успели порядком нашуметь. Говорили на таких повышенных тонах, что соседи по лестничной площадке уже неоднократно стучали нам в стену, пытаясь нас урезонить. А тут еще это каратэ. Поднялся такой страшный грохот, что в комнате все задрожало. На столе задребезжали стаканы и попадали на пол окурки.
Но пьяным море по колено. По колено оно было и Коле. Не принимая в расчет соседей, он продолжал громыхать по полу, выкручивая различные па, а я, наблюдая за его кривлянием, тихонько давился смехом.
В конце концов, Коля додемонстрировался до того, что, неудачно приземлившись после очередного прыжка, чуть было не упал. Потерял равновесие и со всего маху налетел на сервант, стоявший у стены. Тот от толчка качнулся к стене, между ними был зазор, сантиметров тридцать свободного пространства, с силой ударился в нее, издав глухой звук, отскочил и по инерции пошел назад. И, не имея во что упереться, грохнулся на пол.
Раздался треск дерева, и звон разлетевшегося на мелкие осколки стекла. Среднюю часть серванта прикрывали стеклянные дверцы, которые от падения на пол вылетели и вдребезги разбились. Поднялся такой страшный звон и грохот, что даже Женя, оторвав от стола голову, проснулся. Вскочил со стула, и, не разобравшись в чем дело, кинулся нас разнимать. Со сна ему показалось, что мы дрались.
- Ребята, ребята, вы чт-о, охре-не-ли,- мычал он, вставая между нами, как рефери. – Перестаньте, вы что, с ума сошли,- бормотал Женя, заплетающимся языком, упираясь нам в грудь руками.
- Да успокойся ты, успокойся, Женя! Ни кто, ни с кем не дерется. Это Колян случайно наскочил на сервант,- объяснил я, успокаивая его.
- Д-а..? - промямлил Женя, поглядывая недоверчиво то на меня, то на Колю.
- Все нормально, успокойся,- прошепелявил Коля. – Иди, садись.
- Точно?
- Да все в порядке, успокойся,- еще раз, успокаивая его, повторил я.– Иди, садись.
- Да,- успокаиваясь, произнес он.
- Давай, давай, пойдем,- подхватил его под ручку Коля.– Все нормально.
Женя успокоился.
Мы помогли ему сесть на стул, где он тотчас стал дремать. Подняли с пола изуродованный сервант и водворили его на прежнее место.
Вид у него был плачевный. От падения он сильно пострадал. Все стекла, и стеклянные полочки вылетели и вдребезги разбились, рассыпавшись по всему полу. Вместо ящичков зияли черные дыры. Сами они валялись на полу. Отлетела дверца от секции бара, и исчезли несколько ручек. В общем, сервант ремонту не подлежал. Нужно было покупать новый.
Теперь самое время было избавится от следов преступления. Я хотел прибраться, водворить на место выпавшие из серванта ящички и замести пол, но Коля мне не дал. Вырвал у меня из рук метелку и отшвырнул ее в прихожую. «Ладно. Не хочешь, не надо. Сам потом уберешь», сказал я, и не желая скандалить, сел к столу. Я думал, этот урок вразумит его, но ошибся. Спектакль на этом не закончился.
Уязвленный Шинкоренко все не мог успокоиться, порываясь доказать мне свое умение владением каратэ. Только на сей раз, он избрал для этого иную тактику. Он решил продемонстрировать мне свое мастерство в спарринге. Но для спарринга нужен был партнер. Женя для этого не годился. От выпитого он уже едва держался на ногах, так что оставался только я. И Коля стал меня уговаривать поучаствовать в его демонстрации.
- Нет, Шашка, пойдем,- шепелявил он, уговаривая меня. У него не было двух передних зубов, их выбили в драке, поэтому он и шепелявил. Выходило очень смешно. В место «Сашка», получалось, шашка, вместо «пойдем», поем. Я чуть не расхохотался.
- Нет, я серьезно. Давай я покажу,- не отставал Коля.– Не сильно, понарошку,- говорил он. Но у меня не было желания не понарошку, ни в серьез. Я хоть и был пьян, но не до такой степени, и кое-что еще соображал, понимая, что своей возней и громкими разговорами мы достали уже всех соседей. А после его неудачной демонстрации стучать нам стали уже не только в стену, но и по батарее с верхнего этажа. И там были нами недовольны. А Коля все не унимался и не отставал.
В конце концов, впившись, как клещ, мне в руку, он все-таки вытянул меня на середину комнаты.
Деваться было не куда. Я стал ему подыгрывать, делать то, что он велит. По команде ставил блоки, наносил удары, обманными финтами уходил от нападения. А он, как клоун, кривлялся вокруг меня, изображая то нападающего противника, то обороняющегося.
И вот, когда он, демонстрируя очередной прием защиты, нырнул головой вниз, склонившись мне до пояса, меня, вдруг, заклинило. Я не выдержал и машинально заехал ему коленом в нос. Да так сильно, что сломал его.
Естественно, из носа хлынула кровь и моментально забрызгала пол и осколки стекла, которые мы не успели замести.
Если честно, я и сам не ожидал, что удар получится такой сокрушительной силы. Не знаю даже, как это вышло. И как вышло вообще. Слишком уж точно он подставился, что ли. Искушение оказалось не преодолимым. Его голова находилась в идеальном секторе для удара, точь в точь на уровне пояса, только ногу подними. Вот нога сама и пошла, непроизвольно, как притянутая магнитом железка. Я даже ни о чем подумать не успел, как Коля оказался повержен.
Конечно, я сожалел, раскаивался, но дело было сделано. Коля сидел на четвереньках, и, зажав ладонями лицо, кровавил пол.
Я был виноват. Надо было извиняться.
- Коля прости,- заговорил я, извинительно, присаживаясь подле него на корточки.– Честное слово не хотел. Даже не знаю, как так вышло. Прости, Колян,- произнес я оправдательную речь, положив ему на плечо руку.
Но Коля и сам все понимал. Понимал, что вышло это не со зла, неумышленно, по чистому недоразумению. Отнял от лица окровавленную ладонь, и в знак примирения, махнул ею, процедив:
- Да ладно... бывает.
На этом инцидент был исчерпан.
Посидев так паток минут, Коля пришел в себя. Отнял от лица окровавленные ладони, и, улыбнувшись мне, легонько потряс головой,- нет ли сотрясения. Затем аккуратно потрогал большим и указательным пальцами распухший нос, пощупав его у переносицы, и выпрямился. Хотел пойти в ванную комнату умыться, но в этот момент в дверь позвонили. Мы переглянулись, подумав, «кто бы это мог быть».
Пошатываясь, я пошел открывать. Я думал, это соседи по лестничной площадке пришли ругаться. После падения серванта нервы у них не выдержали, вот они и решили с нами разобраться. Хотел извиниться перед ними за причиненное им беспокойство. Придал лицу соответствующее раскаянию выражение, открыл дверь, а там оказались не соседи, а милиция.
На пороге стояли четверо мужчин в милицейских шинелях. Не дав мне опомнится, они тут же ворвались внутрь, и как тараканы расползлись по всей квартире. Один шагнул в кухню, проверить, что там. Другой остался стоять у входной двери, на случай, если мы попытаемся скрыться, чтобы преградить нам путь, два других направились в комнату, где находились мои приятели. Я последовал за ними.
- Так, что тут происходит,- нарочито громким командным голосом произнес старший по званию. Проследовал по коридору в комнату, застыл на пороге и от изумления даже свистнул.
- Ни чего себе,- вырвалось у него.
- Круто,- подхватил другой, заглядывая ему через плечо.
Понять их удивление было не трудно. Комната скорее походила не на комнату, а на место кровавого побоища, где только что велись боевые действия. На загаженном объедками и окурками столе валялись три пустые бутылки Агдама. Четвертая, с отбитым донышком, лежала на полу у ножки стола. Тут же, с краю, подперев лбом стол, бесчувственно спал Женя. На полу повсюду валялись еще не убранные осколки стекла, выпавшие из серванта ящички, их содержимое, нитки, ручки и прочее. Всюду были разбросаны окурки и серые комочки пепла. И все это было заляпано кровью. Зрелище впечатляющее, не чего сказать.
Естественно, без всяких объяснений, нас всех троих под рученьки и в спецмашину.
Но гордый варяг не сдается! Не сдался и Коля. Он стал изо всех сил упираться. Требовать объяснений, по какому праву его забирают. Его, естественно, в ответ на это крутить, сопротивления менты не терпят. Я, по мушкетерскому принципу, «один за всех и все за одного», кинулся ему на выручку. Стал вырываться и буянить, желая помочь приятелю. Началась возня. Четверо милиционеров против двух пьяных, едва держащихся на ногах. Женя к тому времени уже был в машине, его погрузили первым.
Кончилось все тем, что нас изрядно помяли. Особенно досталось мне. Как к самому строптивому им пришлось применить ко мне более жесткие санкции. Двое здоровенных бугаев повалили меня на асфальт и хорошенько прижали коленом. Прижали так, что весь мой боевой пыл тут же сник, а куртка превратилась из белой в серую. Потом у меня еще долго болела шея, след от милицейского колена, куда тот уселся всей тяжестью своего тела.
Но не обошлось без потерь и у них. В запале я оторвал одному милиционеру погон на шинели. А после, когда нас все-таки в машину затолкали, в отместку за испачканную одежду, выбил им в машине ногой стекло. Знаете, такое крохотное окошечко в кузове сбоку.
Сначала нас доставили в отделение милиции. Посадили всех троих в обезьянник. Это такая специальная будка, огороженная со всех сторон решеткой, куда помещают временно задержанных.
Затем, один из наших конвоиров, о чем-то пошептавшись с дежурным, сел за стол писать какую то бумагу. Написал и отдал ее дежурному. Тот бегло просмотрел ее и молча кивнул ему головой, в знак какой то договоренности. Конвоир ушел. Спустя несколько минут он вернулся, приведя с собой еще одного милиционера, и нас разделили. Колю и Женю куда то увели эти двое. Больше я их в тот день не видел.
Как потом они поведали, их отвезли в медвытрезвитель, где они провели ночь на казенных койках. Утром их судьбы разделились. Женю отпустили сразу, он вел себя смирно и не буянил, а Колю, как дебошира и правдолюбца, отвезли в районный суд, где ему впаяли сорок рублей штрафа. И двадцать пять он получил за услуги медвытрезвителя, так что в общей сложности получилось шестьдесят пять рублей, ровно половина его месячной зарплаты.
А я так всю ночь один в обезьяннике и просидел, точнее, прокимарил на лавочке, изнывая от похмельного сушняка. Наступило утро. Однако вопреки моим ожиданиям меня не отпустили. Я все ломал голову, почему. Перебирал события вчерашнего вечера, не начудил ли я чего. Оторванный от шинели погон и разбитое в машине стекло я в расчет не брал. Мне казалось это пустяком. Поэтому не мог найти объяснения этой неприятной заминки. И лишь потом, когда ко мне подсадили одного пьяненького мужичка лет сорока, все прояснилось. Выслушав мою исповедь о вчерашнем инциденте, он популярно мне все объяснил.
- Менты такого не прощают,- усмехнулся он. – Поедешь на суд,- сказал он в довершение и не ошибся.
Его слова оказались пророческими. Где то часа в два дня меня погрузили в козелок и под конвоем доставили в районный суд, где, как и Шинкоренко, я получил сорок рублей штрафа. Как потом объяснили знающие люди,- легко отделался. Судья, учитывая мой юный возраст, отнесся ко мне со снисхождением. За разбитое в машине стекло и оторванный милицейский погон, я запросто мог схлопотать и 15 суток. Так что мне повезло.
Из суда я отправился прямиком домой.
А на работе, тем временем, случился переполох. Рано утром на ТП заявился ремонтник, был у нас тогда такой Малинин Женя, и, видя картину кровавого побоища со следами разгрома, ахнул. Прибраться мы не успели. Как он потом нам рассказывал, «походил я, походил по комнате, посмотрел на этот разгром, увидел окровавленную бутылку с отбитым донышком, ну, думаю, точно по пьянее кого то замочили. И сел звонить Пистемее».
Наверное, если б не эта злосчастная окровавленная бутылка с отбитым горлышком, все бы и обошлось. Мы бы на следующий день приехали и все убрали. А так у него просто не было выбора. Не сообщи он об этом руководству, он бы подставился. Вот он и доложил о случившемся Пистемее Макаровне.
Та, естественно, тут же примчалась. Вошла в помещение ТП и тоже чуть не ахнула. И тоже подумала, что и Малинин, «кому то по пьянке проломили голову». Села за телефон и первым делом позвонила бригадиру Азарову, выясняя, кто из членов бригады отсутствует на работе. Отсутствовали только мы трое.
Тогда она стала поочередно названивать каждому из нас, пока не переговорила с каждым.
Я, должно быть, из нашей троицы был последним, с кем она объяснялась. Поэтому уже все знала и не задавала мне лишних вопросов. Просто приказала мне завтра в девять утра быть у нее в кабинете и все, повесила трубку.
На следующее утро у нее в кабинете состоялся разбор полетов. Помимо нас троих, на разбор были приглашены еще двое. Бригадир Азаров, как наш непосредственный начальник и человек, знающий нас лично, и представитель общественности Вера Ивановна Русланова, председатель месткома, и по случаю, моя дальняя знакомица. Мать моей одноклассницы Галки. Кстати сказать, она нас и спасла от увольнения по нехорошей статье, замолвив за нас словечко.
Ровно в девять утра мы втроем вошли в кабинет. По приказу Пистемеи Макаровны встали у стола вдоль стены. С противоположной стороны стола восседали они. Все трое не сводили с нас глаз. Лица у всех были злые, мрачные, взгляд – грозный, того и гляди, набросятся, и растерзают. Особенно у Пистемеи Макаровны. Она так просто дышала злобой. Такой я ее еще не видел. Казалось, она вся побагровела. Даже цвет кожи от прилившей крови стал красным. Видно было, что внутри у нее кипит котел, шипят страсти, которые, как раскаленная лава, вот-вот выплеснутся наружу и испепелят нас огнем возмездия. Время от времени она надувала щеки, но не произносила ни слова. Наконец, ее прорвало.
- Что будем делать,- неожиданно, неизвестно кому, адресуя, произнесла она.
Мы молчали, потупив взор. Наши экзекуторы молчали то же. Так прошло около минуты.
- Я вас спрашиваю, что мне с вами делать,- снова возвысила она голос.– Хотите, чтобы я вас уволила по статье? Уволю,- скривив губы в ядовитой ухмылке, пригрозила она.– Это же надо до такого додуматься,- вырвалось, вдруг, у нее с чувством.- Разгромить ТП,- произнесла она и тут же, вдруг, обратилась к Азарову.– Валерий Иванович, как это понимать,- сверкнула она на него глазами, будто виновником происшествия были не мы, а он.– Что у вас твориться в бригаде? Объясните мне,- потребовала она у него отчета.
Но Азаров молчал. Сказать ему было не чего. Поэтому он мудро предпочел отмалчиваться.
- Составьте акт, будем увольнять по статье,- не дождавшись от него ответа, распорядилась она, и, отвернувшись от него, впилась в нас огненным взглядом.
Атмосфера накалялась. С каждой секундой напряжение росло. Желая его ослабить, за нас вступилась Вера Ивановна.
- Ольга Борисовна,- обратилась она к Пистемее Макаровне,- это все-таки первый раз у них такое,- сказала она в наше оправдание.– Я думаю, горячится, не следует. Ребята молодые, зачем им ломать жизнь? Строго накажем. Возместят ущерб, что они там сломали, шкаф, стол,- не зная, что именно, стала она перечислять имеющуюся на подстанциях мебель.
- Сервант,- подсказал Азаров.
- Сервант значит,- продолжила она прерванную речь.– Купят за свой счет новый. Я думаю,- хотела она сказать в нашу защиту еще что то, внести какое то смягчающее предложение относительно меры нашего наказания, но была бесцеремонно прервана.
- Значит, по-вашему, пусть громят ТП,- злобно перебила ее Пистемея Макаровна.– Пусть весь радиоузел разгромят,- сутрировала она, и, не дав ей возразить ни слова, гневно продолжила.– Ущерб, само собой возместят, об этом нет даже речи. Об этом я лично позабочусь,- заверила она всех, ткнув себя пальцем в грудь.– Нет, ну это же надо,- не унималась она, от возмущения.– Разгромить ТП! Нет, таким работникам у нас не место,- сказала она, и, поджав плотно губы, покачала из стороны в сторону головой, изображая одновременно и крайнее изумление, и возмущение, и твердую решимость.
По ней было видно, что настроена она решительно. Настроена нас уволить, причем, уволить не просто так, по собственному желанию, а именно по нехорошей статье. Уж очень ей этого хотелось. Заклеймить нас на всю жизнь. А в те времена иметь в трудовой статью за пьянство, все равно, что иметь волчий билет. Ни в одно приличное место на работу не устроишься. Этого она и добивалась, но неудачно. Представитель общественности ее не поддержал.
В конце концов, завершился разбор полетов тем, что Пистемея Макаровна назначила день сбора месткома, на котором должен был рассматриваться вопрос о нашем увольнении по статье за пьянство на рабочем месте.
Сама она нас уволить за это единичное нарушение трудовой дисциплины не имела права. Это было противозаконно. Тем более что пили мы хоть и на рабочем месте, но в не рабочее время. Так, по крайней мере, было указано в акте о нашем задержании. Копию она не поленилась снять в отделении милиции, куда нас доставил дежурный наряд. А в акте значилось время задержания 21.05, а это уже, простите, далеко не рабочее время. И хотя всем было ясно, что это всего лишь формальность, и выпивать начать мы могли значительно раньше, и в два часа дня, и в три, и в четыре, доказать обратного она не могла. Не было свидетелей. Все, что у нее против нас имелось, это прогул. Но за единичный прогул по статье не увольняют, тем более с формулировкой за пьянство. Вот она и собрала местком, рассчитывая на его поддержку и на свой непререкаемый авторитет, перечить которому ни кто не посмеет.
Но собравшийся через два дня местком, на наше счастье, ее не поддержал. Нас крепко пожурили и вынесли определение,- лишить премии, вкатать по выговору и возместить материальный ущерб, и все. Этим взыскание и ограничилось.
Тогда Пистемея Макаровна озлобилась еще сильнее и затаила на нас кровную обиду, пообещав нам открытым текстом, что спокойного жить она нам не даст.
- Вы у меня теперь премии год не увидите,- процедила она сквозь зубы.– Сами будете не рады, что вас не уволили,- пригрозила она репрессиями.
А слово свое она держать умела. По крайней мере, что касается премии, то ни в этот месяц, ни в следующий, мы ее не увидели. Наша зарплата составила голый оклад.
А еще через месяц, возле кассы в очереди за получкой, состоялся один неприятный разговор.
- А... привет дебоширам,- съехидничал один знакомый работяга. - Что, за премией,- подковырнул он, зная, что по негласному распоряжению Пестимее Макаровны нас лишают премии под любым предлогом.– Сочувствую,- произнес он тоном, в котором, скорее, звучало не сочувствие, а сарказм, о чем свидетельствовала и его ехидная ухмылка.
А о нашем похождении, естественно, давно уже знал весь узел. И каждый знакомый работяга при встрече с нами считал своим долгом подковырнуть нас.
Мы промолчали.
- Да, теперь вам Пистемея Макаровна житья не даст,- подхватил другой.– Она стерва злопамятная. Если пообещала, что год премии не увидите, значит, так и будет,- сказал он и в доказательство ее стервозности привел один давнишний случай, благодаря которому его знакомому пришлось уволиться по собственному желанию. Ему то же Пестимея пообещала, что не даст житья.
- Переживем,- сказал я, напустив на себя браваду. Хотя, по правде говоря, от такой в кавычках радужной перспективы на душе у меня скребли кошки. Но виду я не подал.
После зарплаты, как обычно, пошли выпить по кружечке пивка. Нас было четверо, я, Борис, Коля и Женя. Вадька убежал куда-то по делам.
- Надо валить с узла,- сказал, вдруг, Коля.
- Куда,- поинтересовался я.
- Не знаю,- откровенно, сознался он, пожав плечами.
- Я знаю,- заявил, вдруг, Женя.
Мы поглядели на него.
- Поехали халтурить. ВЛЭП-ки строить,- предложил он.
- Что это такое,- заинтересовался я.
- Высоковольтные линии электропередач. Видел, наверное, по полям разбросаны высокие бетонные опоры с натянутыми между ними проводами? Это и есть ВЛЭП-ки,- пояснил он.
- И куда ехать,- спросил я.
Женя поведал.
Оказалось, работа связана с длительными командировками далеко за пределы города, в Сибирь и на север. Это был, на первый взгляд, большой минус. Поездка в таежную глухомань казалась мало привлекательной. Однако имелись и свои плюсы. Во-первых, не плохие деньги. В месяц можно было зарабатывать от 700 рублей и выше. Против наших 150 сумма казалась баснословной. Во-вторых, свободный график работы. Ни кто не стоит над душой. Сам себе хозяин. Захотел работать, вышел, захотел отдохнуть, взял выходной. Выглядело заманчиво. Ни Азарова, ни Пестимеи Макаровны, просто идиллия какая то. Одно только смущало, ни кто из нас, ни когда этим делом прежде не занимался и не имел представления, что нужно делать. Но об этом переживать не стоит, заверил Женя. В этом деле он дока. У него богатый опыт, он знает все и всему научит. По его словам, процесс строительства прост и освоить его, раз плюнуть. Было бы, как говорится, желание.
- Ну, так что, едем,- спросил он нас.
Борис отказался сразу. Понять его было можно. На него Пестимея Макаровна зуб не точила, а срываться с насиженного места и куда-то мчатся за тридевять земель, он не решался.
- Я не романтик,- сознался он, покачав отрицательно головой.
- А ты,- спросил Женя, Колю.
Не много подумав, отказался и он.
Очередь дошла до меня. Я взял таймаут. Ни сказал, ни да, ни нет, но, дня два подумав, согласился. Терять мне, в сущности, было не чего. Жены – нет, детей - тоже, на работе – одни неприятности. Так что меня ни чего с городом не связывало. Я был свободен и мог делать все, что хотел. К тому же, если честно, захотелось немного романтики, посмотреть на мир, узнать, как живут люди. В общем, я согласился.
Мы написали с Женей заявления по собственному желанию и через месяц положенной отработки уволились.
Продолжение рассказа "бегство".