Мы были жертвами кораблекрушения. Огромный чёрный корабль, что нёс нас через океан, попал в шторм, и, нещадно брошенная о рифы, вся его, кажущаяся огромной и несокрушимой, мощь лопнула дождём деревянных осколков. Ещё мгновение – и океан забрал их.
Мы были в плавании в течение многих недель, и корабль, тяжёлый, уютно скрипящий на мирно покачивающих волнах, давно уже стал нашим домом посреди спокойных тёмных вод. На суше его называли вечным, и оттого он казался неприступным, незыблемым. А теперь от него не осталось ни песчинки. Океан забрал всех, кроме нас двоих. Мы чудом спаслись, брошенные о скалы, но, по воле хитрых богов, не разбившиеся подобно нашему кораблю.
Теперь мы здесь. Вокруг беснуется океан, что дал жизнь каждому из нас. Он будто кипит от бессильной ярости, что не смог забрать всех без исключения в свои чёрные глубины, и снова и снова бросает на мокрые камни свои волны. Мириады его воинов штурмуют нашу неказистую крепость, но она стоит, не поддаётся, и мы чувствуем себя в безопасности. Вокруг царит холод и мрак, но слабая волна тепла пробегает по нашим телам.
Тяжело дыша, обессиленные, мы лежим на чёрной мокрой скале. Вода повсюду. Даже камень под нами - кажется, тоже вода, застывшая в причудливой форме много-много лет назад. Водой стала наша одежда, свесившаяся с тел склизкими водорослями. Водою стал воздух, что мы вдыхаем, не в силах прекратить нескончаемый, заставляющий лежать крохотными согбенными фигурками, кашель. О да, у океана много слуг, велик его арсенал.
Мы забились в какую-то щель и едва дышим. Кажется, прошли годы с тех пор, как погиб наш корабль. Мы так и не увидели ни единого осколка, ни единого тела на поверхности беспокойных вод. Шторм ни на секунду не ослабевает, и возможно поэтому, само время здесь не властно. Нас мучит голод, наши языки и животы распухли от солёной воды и непрерывно болят. Словно издеваясь, к нашим ногам падают блестящие в ослепительных вспышках молний рыбьи тельца. Но дух гниения давно поселился в каждом из них, и мы слышим, как смеётся над нашими разбитыми надеждами не знающий жалости океан.
Проходят столетия, и мы забываем, кто мы такие, как очутились на этой забытой всеми богами скале. Забываем свои имена и как выглядели наши лица. Порой нам кажется, что посреди этой бесконечной, не знающей усталости ярости мы пропустили тот кажущийся сейчас счастливым миг, когда умерли. Возможно, мы давно уже – всего лишь призраки, не сумевшие оставить бренные тела, которыми продолжает играть жестокий океан.
А быть может, наши души не смогли пробиться сквозь это чёрное, тяжело нависшее над нами небо. Оно изрыгало из своего чрева молнии, сводило с ума исполинской силы раскатами грома, сжимало воздух, и сама мысль не могла протолкнуться через эту призрачную толщу. Возможно, наши души и пытались вознестись в безбрежные голубые долины, которые, мы каким-то уголком сознания понимали это, находились где-то там, высоко-высоко, но чёрные, лоснящиеся жиром мохнатые бока были слишком тверды, чтобы можно было проникнуть сквозь них, слишком скользки, чтобы можно было вскарабкаться по ним.
И так мы лежали, скрючившись, тесно прижавшись друг к другу в какой-то крохотной, пахнущей мёртвой рыбой и нашими древними телами щели в скалах, а вокруг ничего не менялось. Повсюду всё так же кипел великий океан. Казалось, что нет и не было того, другого мира, частью которого мы когда-то являлись. Не было ни суши, ни больших городов, полных не застывавшей ни на миг жизни. Казалось, что и корабля, огромного, чёрного, красивого, как сама смерть, никогда не существовало, а мы были на этой скале всегда. И небо, казалось, тоже всегда лежало огромной мёртвой тушей над нашими головами, изрыгая молнии и проклятиями сотрясая сами кости земли. Там, глубоко-глубоко под тёмными водами.
Мы лежали, и прошли тысячелетия, прежде чем у нас выросли крылья, короткие, слабые и тонкие, с нежными белыми пёрышками. Мы с восторгом ожидали того счастливого мига, когда сможем взмыть вверх, навсегда покинув это место, что стало нашим домом, и вырвемся из цепких лап чёрного океана.
Наконец, настал и он. День освобождения. Настал, как и все прочие дни, что длинной серой молчаливой вереницей выстроились за нашими спинами. Мы выбрались из нашей щели, и ветер тут же сорвал с нас остатки одежд. Они безмолвно исполнили прощальный пируэт, сминаемые беспощадными невидимыми лапами, и скрылись в чёрных водах набежавшей волны. В наши исхудавшие тщедушные тела вцепился холод. Он мял огрубевшую кожу, едва не отрывая от неё куски. Свирепый ливень нещадно хлестал нас, но мы стояли, сосредоточенно глядя вверх, словно бросая вызов всему и вся, словно предупреждая, что мы идём.
Всё же мы простились с безымянной, ставшей родной, милой сердцу, скалой, с небом, океаном и ветром, что были нашими злыми врагами. Сейчас нам казалось, что всё это было нужно прежде всего для нас самих, что на всё это была воля хитрых богов, и тысячелетия, проведённые на этой скале, в вечной муке голода, холода и боли – всё, это было лишь для того, чтобы наши души стали твёрже чёрного камня, что больно врезался нам в ступни. И мы были благодарны нашим врагам.
А потом мы полетели, неуверенно работая непривычными крыльями. Ветер срывал с нас перья, океан пытался схватить нас за ноги, посылая всё более и более высокие волны. Дождь бил в глаза, застилая мутной влагой взор, путая и сбивая с пути. Но мы поднимались под самые облака, чёрные, метущие молнии, всё выше и выше, надеясь слабыми телами своими разорвать их смолянистые бока. Мы не оглядывались, бешено, напрягая последние силы, работая крыльями, и когда оставалось совсем чуть-чуть, последняя, исполинская волна, верхушкой своей царапнувшая само небо, смяла наши тела, погребая их под тоннами тёмной воды, ломая крылья, что опрометчиво дали нам надежду.
И лишь потом, завершив наконец свою долгую битву победой, великий океан успокоился. Улёгся спать уставший ветер. Чёрное небо постепенно стало серым, тучи истончились, пропуская робкий солнечный свет. Наверное, было утро. Сквозь просветы проглянули кусочки безбрежного голубого океана, и тот, что снизу, кажется, тоже стал светлее. На его поверхности мирно покачивались два белых пёрышка.