Колька Чижиков

Антон Лукин
     Колька Чижиков вернулся в родные края. В деревне не был шесть лет. Как уехал в город, женился, так и остался там. Мать с отцом да брат Илюха, все к нему катались в гости – снабжали картошкой, овощами, мясом… Жилось Кольке в городе трудновато. Об этом мать его не раз жаловалась соседям и родне.
     - Истощал весь, исхудал, одни глаза и кожа, - жаловалась она. – Но возмужал, конечно, серьезнее стал. Мужчина! – старуха улыбалась. – Детишками вот собираются обзаводиться.
     - Давно уж пора, - кивали те. – Сколько ему, сорок два?
     - В сентябре будет, ага, сорок два.
     - А работает-то он у тебя где?
     - Ой, - старуха призадумалась немного, потерла щеку. – Что-то где-то охраняет, что-то очень важное и секретное, потому и не разглашает. Запретили.
     - О, как! – с усмешкой произносили бабы.
     А работал Колька грузчиком на птицефабрике да подрабатывал сторожем в библиотеке. С его-то образованием - восемь классов - шибко не брали. Крутился, как белка в колесе. Даже пить бросил. Ну как бросил, выпивал, конечно, не без этого, но не так, как у себя в деревне, не отдыхала, не гуляла душа, не пела песни наотмашь, а наоборот, куда-то глубоко пряталась в теле, съеживалась и не хотела показываться. Что не говори, а все-таки уже семейный человек. Жили они с женой у тещи. Любка, жена его, была на семь лет младше, работала на мебельной фабрике бухгалтером, счет деньгам знала. Да и теща такая же была скупая. Семь раз обдумают, куда деньги пустить, а потом тратят. Для Кольки это было дико, но постепенно привык, и сам, как уже заметил, стал экономить на всем. Да и зарплату толком не видел – жена в доме рулила. Был еще у Кольки тесть, но тот два года назад скончался от белокровия. И остался Колька один в двухкомнатной квартире с двумя злыми бабами. Не то, чтобы они его сильно изводили, но расслабляться все же не давали. Особенно теща – чуть что, сразу напоминала, где его место. Тяжело было Николаю, но уехать в деревню не мог, понимал, что сопьется и пустит свою жизнь в труляля. Не те уже годы, чтобы дурью маяться, семья нужна. Всю жизнь был Колька веселым, дурашливым шутником. Потрепать языком любил. Бывало, если выпьет, всю деревню смешил. А иной раз такое отчудит, аж всех в дрожь бросало, и ведь знали, что помело, а все равно верили. А теперь, если бы кто из близких и знакомых увидел бы Кольку, то не поверил бы, что это Колька. Не узнали бы. За шесть лет измучила его городская жизнь, потрепало нервишки семейное счастье. Сегодня утром, в пятницу, у Кольки был выходной. Вчера вечером его сильно поругала теща. Ругала и стыдила. Тот получил зарплату, а деньги отдавать не хотел.
     - Я же пальто осеннее собирался взять, - оправдывался он.
     - Вот осенью и купишь, - наседала теща. – Телевизор менять нужно, цветной хочется все-таки. Я с пенсии чуть-чуть, ты с зарплаты, и Люба добавит – вот и телевизор. Вот он хорошенький будет тут стоять.
     Отдал Колька зарплату, сквозь зубы что-то бубня под нос. Червонец все же успел заныкать. Ночью в спальне жена его приласкала, успокоила. Но все равно, было не уснуть, всю душу истыкали.
     По пятницам теща уезжала с утра в другой конец города к своей единственной подруге Гальке. Когда-то они вместе работали в гастрономе. Любка тоже была на работе. Такие дни выпадали очень редко, когда выходные попадали на пятницу. Оттого он ее и любил эту самую «пятницу» и искренне ждал.
     - Покой черт тебе телевизор понадобился, нам-то он с Любкой ни к чему. Ах, да, я же и забыл, что ты у нас из дому не выходишь, да с дивана не встаешь, лежебока, цвета ей, видите ли, понадобились. Ух! – Колька заговорил низким писклявым голоском. – Ну, Коленька, ну зятек, ну давай возьмем, а в августе обязательно тебе пальтишко купим, я сама тебе на ботинки добавлю, – ерепенился Колька перед зеркалом, грозя в отражение пальцем. –  Смотри у меня! И полы пропылесось. Он спустился во двор, взял в магазине бутылку красного и снова поднялся к себе. Пожарил яичницу, налил в хрустальный бокал портвейнишка, аккуратно все разложил на столе и затем важно присел. Колька в выходные пятницы всегда ходил генералом по квартире. Всерьез ругал тещу, учил чему-нибудь жену, расхаживая с газетой по залу. Размахивал руками, выпячивал грудь вперед и важно разгуливал, как воробей перед цыплятами.
     - Ну, так-с, приступим, - Николай потер ладони. Опрокинул бокал, закинул в рот яичницу, разжевывая, опрокинулся на спинку стула. Почувствовалась небольшая легкость внутри.
     - Повторим, - щелкнул он пальцем и быстро наполнил бокал. – Ну, Надежда Григорьевна, за вас, за ваше драгоценное здоровье, чтобы оно у вас было таким же, как у супруга.
     Николаю понравился его тост, и он даже погладил ладонью свою грудь. Опрокинул, выдохнул носом, закусил. Все же злость, какая копилась у него все это время в душе, давала о себе знать и просилась наружу. Колька бранил тещу. Внутри бушевал ураган. После портвейна он смелел на глазах, даже матюгаться стал, что за ним это редко водилось.
     - Всего изъездили, поросята, я им что, лошадь, сундук безчувственный?! – Николай ударил кулаком по столу. – Гады.
     Запрокинул голову, замолчал. Вспомнилась деревня, дом, мать с отцом, вспомнился прудик, вспомнились былые веселые дни. Аж ком подкатил к горлу. Сенокос уже прошел. Эх, как Колька любил сенокос, а рыбалку поутру, а песни под гармонь у завалинки, а танцы… хоть и было тогда уже три десятка, а все равно плясал, как мерин сивый. Такая тоска одолела сразу, так захотелось выть, душа плакала, и по щеке тоже скатилась слеза.
     Николай долил остатки в бокал и выпил залпом.
     - Все, хватит, еду домой, к себе, в деревню.
     Колька убрал все со стола и отправился в зал, громко горланя:

          …Выплыва-а-ают расписны-ы-ые,
          Стеньки Ра-а-азина челны-ы-ы…

     Ехать в старых брюках и рубахе не хотелось. Колька открыл шкаф, достал тестя покойного костюм. Совсем новенький. Примерил, в самый раз, как по нему и был шит.
     - Мне ходить, значит, не в чем, а тут такая красота в шкафу пылится. Дождешься от вас. Сделали из меня оборванца.
     Колька снова озлобился на тещу. Взял маленький чемоданчик и подошел к холодильнику. Очень хотелось насолить ей.
     - Ох, - махнул Колька рукой, - да гори все синим пламенем, будь что будет. Не съедят же и не выгонят.
     Николай достал из холодильника две бутылки хорошего дорогого коньяка. В мае тещин племянник приезжал к ним на пару дней из Ленинграда, привез с собой как подарок. Так мамаша даже прочитать этикетку Кольке тогда толком не дала, вырвала из рук и убрала в холодильник. Все берегла для неизвестно какого случая.
     - Рэми-Мартин, - прочитал Колька и аккуратно упаковал обе бутылки в чемодан. – Ой, спасибо, Надежда Григорьевна, что сохранили до отъезда. Вот мы его с батей сегодня и оприходуем.
     Колька прихватил еще пару банок шпрот, докторской колбасы и, оставив на столе записку: «Уехал к своим в деревню. В воскресенье буду», покинул квартиру. По дороге купил еще пару шоколадок (под коньяк), матери платок, отцу рубаху и двинулся в путь.
     Как только Николай сошел с автобуса и увидел до боли родные места, тут же кольнуло под сердцем. Такая волна радости и печали нахлынула одновременно, что тот даже остановился. Постоял немного, оглядел родимую улочку, старенькие покосившиеся избенки на ней, сады, полные вишен, березки, тополя и, выдвинув грудь колесом, направился к дому. По деревне Колька шел важно, гордо закинув голову кверху. В костюме и в шляпе, крепко держа в руке чемодан, он шел, слегка посвистывая. Несколько женщин с интересом оглянулись, но никто не узнал Кольку. А тот еще громче посвистывал, чтобы привлечь к себе больше внимания. Хотелось, чтобы его узнали, чтобы увидели, каким он стал - важным, солидным, в пиджаке и брюках, в галстуке, но никто не узнавал. Всего каких-то несколько часов назад душу терзала тоска по дому, город душил своими крепкими стальными лапами, хотелось, что есть сил, из него бежать, а теперь.., а теперь Колька важно разгуливал по деревне городской походкой, насвистывая песенку.
     - Чижик, ты что ли? – послышалось вдруг за спиной. Николай обернулся и увидел своего старого товарища Гришку Бокова. – А я думаю, ты не ты, и не признал сразу-то.
     - Здорова, Гринь, - пожали друг другу руки. – А ты все в мазуте?
     - А я все в мазуте, - улыбнулся приятель. Гришка работал на тракторе в колхозе, пятна на зеленой рубахе его уже не отстирывались. – Да ладно, перед кем тут красоваться, - махнул он рукой. – Чай не в городе.
     - Это точно.
     Уж больно Кольке понравилось, как тот сказал «Чай не в городе». Значит, все же осознает по Колькиному виду, что там хорошо.
     - А я сейчас к Степану иду, Булка тоже должен быть там. Он, кстати, в том году баню новую построил. Помогли, конечно, немного с мужиками, ну, банька, я тебе скажу, м-м-м, пойдем, увидишь.
     - Да я еще у своих даже не был.
     - Да чей успеешь, пойдем, по сто грамм накатим.
     Степан с Булкой сидели у яблони и дымили табаком. Поначалу тоже не сразу признали Кольку.
     - Да это же Чижик! – первым закричал Булка.
     Степан, прищурив левый глаз, узнав в госте старого знакомого, полез обниматься.
     - Господи, а ты тут какими судьбами?
     - Да вот, - развел тот руками, - работа отпустила, решил своих наведать.
     - Это правильно. Ну, присаживайся, давай за встречу. Это надо же, хех, никогда бы не подумал, что снова увижу тебя, как уехал, и с концами, - Степан открыл бутылку.
     - Самогон?
     - Ну.
     - Не, братцы-кролики, я теперь эту дрянь не пью.
     - Ты чего, - Булка даже немного обиделся. – Степан никогда бодягу не гонит.
     - Я не об этом. – Колька достал из чемодана коньяк и поставил на столик. – Вот, пожалуйста.
     - Ре-ре…
     - Рэми-Мартин, - ответил Колька. – Двадцать рублей бутылка.
     - Да ну?!
     - Вот тебе и ну.
     - Шикарно живете.
     - А то. Город есть город, там все так живут, - сказал Булка. - Это тут пашешь, как конь, а там, вон, - показал на Кольку, - уехал босым, ни рубля в кармане, а приехал человеком.
     - Двадцать рублей за бутылку, это надо же.
     - Там все так живут, - не унимался Булка.
     - А ты знаешь, - посмотрел на него Степан.
     - Знаю. Знаю.
     Николай слушал друзей, и невидимая сила поднимала его от земли. Последние несколько лет он никогда не чувствовал себя так высоко и легко. Гордость распирала его вовсю. И слушая сейчас Булку, даже сам стал верить, что в этом городе и впрямь все хорошо живут и сорят деньгами. Поначалу сердце Колькино радовало то, что его никто не узнает, потому как он был в шляпе и при галстуке. А теперь, когда он достал из чемодана коньячка, гордость совсем поперла из всех щелей, и он сам поверил, что стал богатым.
     - Ну, ладно вам, не спорьте, - произнес он важно и разлил по стаканам коньяк. – Закусывайте. – Пододвинул шоколад.
     Все выпили, непривычно закусили шоколадом.
     - Вот это я понимаю, - улыбнулся Колька и щелкнул пальцем по бутылке. В нем снова проснулся прежний пустомеля. И Николая понесло.
     - И часто ты употребляешь такое богатство? – поинтересовался Гриня.
     - Да разве это богатство, - махнул рукой, - как и положено, на завтрак, в обед и на ужин, по сто грамм, а где и по сто пятьдесят.
     - Это какие же деньги…
     - В городе все так живут, - не унимался Булка. Ему почему-то очень хотелось верить, что в городе народ живет без хлопот и забот. Только и делают, что ходят по ресторанам, театрам, кино и распивают дорогие напитки.
     - Мне и Любашка моя все твердит, не повредит ли тебе коньячок, мой Косик, это она меня так ласково называет…
     - Как?
     - Косик, - Николай приятно улыбнулся. – А я ей, рыбка моя, да я от него только молодею.
     - Хех, - засмеялся Булка. – Это ты верно подметил. Ну, баба есть баба. Моя мне тоже, еще раз, говорит, появишься пьяным, я тебе, репей, говорит, всю спину скалкой отхожу.
     - Здесь у вас да, - Колька даже как-то печально вздохнул. - Там же у нас все попроще. Все-таки как-никак - культура.
     - И не ругается? – спросил Гриша.
     - А чего ей ругаться. Я же говорю, культура, - Николай снова разлил по стаканам коньяк, и все дружно дрогнули, закусив шоколадом. – Я иной раз с работы-то прихожу и прям с порога ей, зайка моя, что, говорю, будет сегодня кушать твой Косик, а она мне с кухни, картошечку с рыбкой, а я ей, нююю, не хочу рыбки, курочки хочу, - Колька заговорил капризным детским голоском. – Моя с кухни подойдет, раздеться поможет, свежий номер газеты подаст и ласково мне так на ушко, подожди немного, сейчас и курочка будет. Я ее ладошечкой, оп, по одному месту, а она – бегу-бегу-бегу, и ширк на кухню курицу готовить.
     - Неужто такие бабы бывают? – пораскрыв рты, удивились все.
     - Это же город, - не унимался Булка.
     - А теща как, ну теще-то все равно, еще та ведьма, а? – спросил Степан.
     - Мамаша? Да ну-у-у! Мухи не обидит. С мамашей мне повезло. Ты, говорит она дочери, у меня его слушайся, где еще такого мужика найдешь! Мол, на ус мотай. Не мужик, а золото. – Колька совсем потерял стыд, расхваливая себя. После коньяка он немного опьянел, язык заработал сильнее.
     -  Чижик, ну а работаешь ты где? – полюбопытствовал Степан.
     - А вот этого я вам поведать не могу, братцы-кролики, это военная тайна.
     - Военный что ли?
     - Ну почему сразу военный? Работаю на очень засекреченных объектах, - Николай призадумался пару секунд, - ну, можно сказать, и военный, для вас так проще будет.
     Только один Булка посмотрел на Кольку удивленным, с каплей зависти взглядом. Николай это заметил и снова пошел рассказывать про санатории и моря, где они с женой отдыхают каждый год. Когда распили бутылку коньяка, Колька немного приумолк. Вторую доставать было жалко, хотелось выпить с батей. Он тяжело вздохнул, посматривая на яблоню.
     - Ну чего ты, призадумался? – спросил его Степан.
     - Хорошо у вас тут.
     - А то.
     - Пойду я, наверное, своих еще наведать надо.
     - Может, - Степан кивнул на самогон.
     - Не, я это не пью, сам понимаешь.
     - Понимаю.
     Колька попрощался со всеми и отправился к родному дому. Мужики проводили его взглядом, и Гришка открыл самогонку.
     - Хех, каким был, таким и остался, - улыбнулся Степан. – Какой военный?! Маменька его все жалуется, мол, еле концы с концами сводят, а тут… Рэми…
     - Мартин, - подсказал Гриня.
     - Так ведь город, - печально вздохнул Булка. Ему было жалко, что Николай ушел, хотелось еще послушать о красивой и легкой жизни.
     - Да чего там хорошего в городе? – посмотрел на него Степан. - Разливай, давай, Гринь, нашу. Чего на нее смотреть.
     А Колька гордо шел по родной деревне, оглядывая избы, тихонько посвистывая. Рука по-прежнему крепко держала чемодан. На душе было легко и хорошо. Пиджак был расстегнут нараспашку, и галстук играл на ветру. Хотелось смеяться и кричать. И, свистнув изо всех сил, Колька запел:
     Любо, братцы, любо,
     Любо, братцы, жить…




                Антон  Лукин.