Прибежала в слезах сестра Антонина со скорбным известием, что внезапно помер его зять Санек. Григорий своим ушам не поверил! Здоров, силен был мужик, всего-то Саньку 35 годков и стукнуло… Неделю назад, как на радостях обмыли они с Саньком ремонт в его квартирке, которую он получил от производства. Только тот перевез туда семью с двумя малолетками, планы стали вмести строить, как заложить фундамент под дачный домик Саньку… и вдруг…
В тот предновогодний вечер решил он сбегать в себе на работу, в административный корпус геологоразведки, в кабинете которого, в рабочем столе он приберег новогодние подарки для своих пацанов. Легок на ногу был Санек, стремительно взлетел вверх по мраморной лестнице на второй этаж и замер на лету, хватанул воздух ртом и как подстреленная птица покатился вниз по ступеням. Пока пенсионер-сторож метался от телефона к телефону, получал распоряжение о вызове скорой помощи. К моменту приезда неотложки, спустя двадцать минут, руки Санька уже стали холодеть. Остановилось сердце Санька, осиротив ребят и сестру Григория Антонину, которая жила за Саньком уютно и ласкова, в добром согласии, как у Христа за пазухой.
С недоумением смотрел Григорий, сдвинув к переносице свои густые прямые брови, отчего между ними пролегала глубокая поперечная складка на зятя в гробу. Такого причесанного, нарумяненного услугами анатомички. Выла и билась над ним Антонина, жались к ней племяши, а в душе его росло и разбухало, как на дрожжах, душило, заполняя злобой и угрюмым несогласием с происшедшим. Почему? Зачем?... так сразу и необратимо… без предупреждения? Жил бы себе и жил мужик, молодой, веселый, кормилец, рядом с которым радостно и светло работалось в подмогу друг другу по домашним надобностям.
Была в этом какая-то принципиальная несправедливость, которая мраморной могильной плитой давила Григория, а он, в свою очередь давил вопросами кроткого, богобоязненного соседа по квартире Павла. Кому это нужно-то было? Всякая дрянь, гниль живет на свете и никакая ее холера не берет. Почему так? Вспомнив о братане своем, Ваське, Григорий еще сильнее насупился.
Своего брата Василия с Саньком он на одну доску и рядом бы не ставил… Был Василий парень как парень, когда пошел в армию, отслужив подался за романтикой в портовый город Находку, стал моряком на торговом судне. Проплавал года три, да как-то неудачно руку в локте сломал, к морскому делу стал не способный. Вернулся домой мореман куражливый, брюки-клеш, на кистях рук наколки осьминогов, по пальцам – синие щупальца змеятся… рассказов о лихой моряцкой жизни целый вагон и маленький мешок…
Привез и жену – чернявую кулему, бестолковую, к домашнему обиходу не приученную. Ленивую. Ничего. Стали обживаться. Василий на работу устроился. Квартиру им дали, на правах аренды. Только как заглянешь к ним на огонек – сразу муторно на душе: в квартире грязь, прибору нет, ребятишки замурзанные под ногами корку сосут, из горшков не вынесено… сам пьяненькая, пузатенькая, на голове – черный колтун, а улыбается обольстительно маняще.
Взял было Григорий грех на душу, стал подзуживать Ваську погонять свою хозяйку свою малость для порядка, да что толку… Уж в каких там заграничных кабаках шлялся братан, но зашибать Васька научился крепко: на этой почве мир и лад у них в семействе. Он - за бутылку, она - за стакан. Полное взаимопонимание душ… Сколько ни плакалась над ними мать, сколько ни беседовал отец, сколько не ругался Григорий – ни чего поделать нельзя… Только ребятня из невестки, как семечки из дырявого кармана сыпятся… Махнул на это дело рукой Григорий: живой ниткой рот братану рот зашьешь! Одного только Григорий не спускал Ваське: как ударился братан в загул, так последний разум у него отшибает, про работу забывает, а потом справки липовые у врача выклянчивает. Благо, что врач знакомый их семье по родительской дружбе… Но не все коту масленица врач – то на пенсию выходит. Так недолго и работу, и квартиру потерять! Предупреждал Григорий Ваську по-доброму, не понимает, петушиная голова! Выделывается перед Григорием. Тоже мне воспитатель нашелся, сам, что ль не пьешь? Пью, - соглашался Григорий, - как все, но по праздникам, да изредка с мужиками для разгону души… Кто ж не пьет? Но меру знаю… Не вразумлялся братан. И тогда вышедший из терпении Григорий, врезав ему в глумливое «мусало» от души, чтоб не кобенился, профилактически кирял его как кутенка головой в ванну с ледяной водой, напоследок грозил: «Утром, чтоб как штык на работу. Зайду, чтоб как огурчик был. Наплодил детей – корми!»
Грех говорить про брата… зачем ему жизнь-то дадена? Пить да куражиться? Только место на земле занимает. Родным из-за него хлопотно, мать, глядючи на непутевого сына, все слезы выплакала. Сам не живет и приплод свой не жалеет… Ребятня кусок хлеба как праздник видят… Одно слово, плесень на земле… И ничего его совесть не пробьет, ничего с ним не делается… В прошлый год он так назюзюкался, что домой на карачках добрался. Центральную дорогу переполз, ни одна его машина не переехала. Так и уснул у дороги, скрутившись калачиком на снегу у фонарного столба. И не замерз же… Очухался Васька, и хоть бы за все это время чихнул! Недаром говорят, бог пьяницу бережет! Вот зачем ему, богу твоему, нужно-то? Одного, нужного семье и людям, прибрал, а что похуже оставил? Павел теребил худыми благородную бородку, вилял глазами, изворотливо мудрствовал, напуская туману про промысел божий и перст судьбы… Талдычил, что бог не оставит своею милостью сирот. Не добившись прямых ответов, Григорий плюнул на это дело и отвязался от соседа.
Не надеясь на милость божью, во время рабочего дня забежал в свою бухгалтерию и накатал заявление об автоматическом отчислении трети своего заработка в пользу осиротевших племяшей. Знал гордый наров своей сестры Антонины, голова не поклонная, о нужде будет умалчивать, и тянуться из последних сил…
Предупреждение.Выбор.
Собирался Григорий на улицу обстоятельно, одевался тепло. На улице захолодало .теплая и продолжительная осень заканчивалась. Не по сезону одел лохматую шапку – ушанку на крупную с проседью в толстых завитках волос голову. Надел вязаные перчатки, чтоб руки не обмерзали на руле «Ижа», предстояло вывозить кирпичи с заброшенной стройки. Печка у родителей задымила, отец торопился до настоящих холодов ее подремонтировать. Григорий уже обувался, как вдруг кто- то словно обушком топорика слегка в темечко тюкнул, чей- то голос строго так сказал ему, откуда- то сверху: « В этот год один из твоих родителей умрет. Кто?» Григорий даже замер над не зашнурованным ботинком. Этот голос, четко прозвучавший в его крутолобой башке, был таким утвердительным, не опровергаемым, спокойным с совещательно- вопросительной интонацией. Он, как будто предоставлял ему самому сделать этот невозможный выбор. И как- то по мимо воли Григория потекли мысли у него такие же спокойно- рассудительные ,как темная вода в полынье : - Умрет мать, с отцом как с дитем малым нянькаться надо будет. Без ее направляющей воли он и шагу самостоятельно не ступал, осиротеет как цыпленок без паруньи…Григорию с его женой Валентиной много забот прибавится. А мать отплачется и выкарабкается, обузой она не будет. От практической рассудочности выбора у Григория в груди захолонуло, тоскливо засосало где- то в животе…Как будто и впрямь выбрал и приговорил своего отца! А ведь любит отца крепко, жалостливо за кроткий беззлобный характер, за безответность, беззащитность перед наглостью, сталкиваясь с которой растерянно теряется. В очередях отец всегда и всем уступает, все- то ему кажется, что у других дела важнее, времени меньше. Все боится кого- то потеснить на этом свете… Тихие глаза его сияют кроткой любовью на все окружающее. А внучат ласкает как- то по особенному: подзовет к себе дитятку, неловко подсунет узкую смуглую ладошку под детский подбородочек и осторожно прижмет вихрастую головенку к груди. Замрет на минуту и выпустит на волю егозящего от нетерпения ребятенка , как выпускают с ладони желтого цыпленка: - Беги, постреленыш!» Дети шумят, балуются вокруг него , а он сидит на табурете посреди кухни, мастерит блесны к зимней рыбалке и затаенно улыбается. Мать сердится: - Снова в избу полный взвод напустил! Отдыху нет. Голова гудом гудит. А ну кыш, ребятня, по домам!
- И что это за дурь мне вдруг в голову вступила? – рассердился на себя Григорий. – И взбредет же на ум такое? Отмахнулся от мыслей о своем жутком выборе, застегивая на ходу старую кожанку. Надо было поторапливаться, Валентина припоздала с завтраком, Отец с утра пораньше ждет – дожидается.
Когда подошел к родительскому дому , отец и впрямь уже сидел на завалинке ,ждал. Встретил без упрека, выходной ведь у сына, куда в такую рань! Посидели чуток, покурили, скупо перекидываясь словами ,все по делу. Григорий выкатил отцовский мотоцикл с коляской и покатил за кирпичами. Отец складывал печь, тщательно вымеряя, прикидывая, чтобы печь была с духовой, где бы мать могла печь постряпушки- шанежки. В который раз с сожалением вспомнил Григорий покойного зятя, вдвоем было бы сподручнее: Васька, конечно же, не пришел помочь, мать бегала к нему да вернулась ни с чем: - Опять с утра шары залил!
К ночи печь сложили , затопили, постояли во дворе, задрав головы к вызвездевшему небу , смотрели, пойдет ли дым из трубы. Когда легкий березовый дымок закурился над избой, вернулись довольные в дом. Холодная изба отогревалась. Раздобревшая мать на радостях выставила запотевщую с мороза бутылку: «обмыть» новую печь. За столом под огурчики – помидорчики да сальце с розовыми прожилками разомлевшие с устатку мужики согласно беседовали о том, о сем. Об Антонине с малыми, о том, как достойно несет онавсе вдовство, хотя Санек уж как пять лет как в сырой земле, как гонит поганой метлой негаданных сватов, не желая своим детям отчима, как тянет она жилы на тяжелой работе на прокорм свих птенцов, прикидывали, как пособить ей по хозяйству: полы на кухне надо бы перестелить да на балконе раму укрепить и застеклить. Да и не близко ей бегать после работы на загородный участок, и полить надо, и прополоть. Все лето в бегах в земле ковыряется, а урожай подчас бомжи снимают…
- Приехал я к ней на дачу, - рассказывал Григорий: - А Антонина ревмя ревет. Что такое? Целый день, говорит, собирала вишню на варенье. Большое ведро набрала, поставила у воротец, чтобы мне было легче сумки с овощами и ведра с ягодой в люльку стаскать. Уже не торопясь , добирала остатки вишни с веток в небольшое пласмассовое ведерце. И так за работой крепко задумалась, на какие шиши детей учить, затосковала о покойном муже, что не услышала легкого стука калитки. Не сразу приметила пропажи. Стала домой собираться- глазам своим не поверила: нет ни ведра, ни сумок.
- Вот сволочь какая .Ведь видел, не мог не видеть бабенку за кустами- в сердцах стукнул кулаком о столешниц захмелевший Григорий,- Нагло, считай на глазах , упер рожай бомжатина. Кинулся я автобусной остановке, думал, догоню, прищелкну как гниду к ногтю, разотру как соплю по земле. Да что ж он дурак , что ли на остановку –то переться! Схоронился на другой даче- отсиделся. Погонял я сгоряча на мотоцикле по дачным улицам. Вернулся ни с чем, а сестрица еще пуще ревет : испугалась , говорит, что прибью того бомжа и в тюрьму сяду.
- Купить бы вам хоть какой- ни будь , завалящий домик с участком, в черте города, но где взять такие деньги?
- С каких жиров.- угрюмо согласился Григорий: У Антонины сироты, у самого тройка ребят, всех накормить, обуть, одеть. Едва концы с концами сводятся. Неплохо бы домок на земле, все не мотаться бабенкам за тридевять земель к своим ограбленным ,дачным огородишкам. Жили б они с ребятней летом там, ковырялись бы в огородишке бы не наспех, не в надрыв ….и не на чужого дядю , а на семью.
Домой возвращался поздно. Землю выморозило. Под ногами хрумкали льдинки лужиц. Небо было черно, торжественно застыли в предзимнем оцепенении деревья. Дышалось вкусно и свежо резко- холодным воздухом. Мысли у Григория текли неспешные, грустноватые, вдруг резко кольнуло воспоминанием утренних, дурных предчувствий. Григорий вновь рассердился на себя, пнул попавший под ноги , вмерзший конский катыш с дороги.
Заболел….
Зима уже брала свое. Землю покрыл пушистый снежок. Ветви деревьев заиндевели. Мороз крепчал. В то утро к Григорию родители пришли вдвоем. Уселись на табурете чинно, были чем- то подавлены. Мать достала из кармана платок, промокнула глаза ,высморкалась, вздохнула: - Свози, Гриша, отца в краевую больницу. У нас и направление есть. Его ж одного туда не пошлешь, слово за себя сказать не может, а у меня ноги совсем отымаются.
-Что там у вас приключилось?
- Да кровь моя что- то врачам не нравится, - виновато отвел глаза отец, опустил голову. – Плохая, говорят.
- У этих врачей вечно так- то «роя» какая- то не в норме, то еще какая-то хренотень, - ворчал Григорий :как сорвешься с работы- то ? Итак, их участок на производстве не основной, который год сокращением грозят, а он только что из отпуска. За работу Григорий держался зубами , работа теперь под ногами не валяется, пойди новую , нынешним временам найди- целая проблема. Тревога родителей казалась ему преувеличенной : у стариков ведь как…ничего не болит, значит, -помер. И с деньгами напряг. А поездка- то в хорошую копеечку влетит! Но направление отца взял, чтоб потолковать с участковым терапевтом по душам : этому лишь бы с себя ответственность снять и заслать куда подальше ,лишь бы отчетность больничную не портить!
Из кабинета участкового врача Григорий вышел задумчивый, грузно опустился на скамейку у поликлиники. В голове больно и тупо пульсировали незнакомые труднопроизносимые слова: «Бронхоскопия…результаты анализов требуют подтверждения…подозрение на рак….краевая больница…может быть спасут….»Мысли ворочались тяжелые, как валуны. Как бы утрясти все дела с работой и с деньгами. Ладно, деньги можно снять со сберкнижки на цветной телевизор копленные…С работой…возьму отпуск без содержания. – решил он.
Начальник участка Валентин Иванович недовольно посмотрел на поданное заявление, съехидничал: -Что так скоро? Только что отгулял. А ты знаешь, что ты первый кандидат на сокращение…по возрасту. У нас тут такая запарка.
Григорий молча протянул медицинское направление. Начальник внимательно изучал поданную бумажку., как будто сверял ее на достоверность.
- Кто это Еремей Петрович?
- Отец.
- А что у него?
- Похоже рак.
Зря только съездишь. Бесполезно, от этого не спасешь. Впрочем, дело твое .И как-то весь прекосившись, подписал заявление.
- Даю тебе на все про все недели две. Хотя, если нужно будет…Как похоронишь отца, приходи, закрою отпуск…
Горло у Григория как петлей прехлестнуло от этой предначертанной Валентином Ивановичем смертной безысходности. Он как будто услышал ,как сыплются сырые комья земли на гробовую крышку заживо похороненного отца. Стиснув зубы, он кивнул головой и вышел из кабинета.
Васе Григорий выпросил билет на нижнюю полку в вагоне, чтобы отцу был легче перенести дорогу , запасся обезболивающими таблетками. К его удивлению отец лежал мало, весь день до темноты он молчал, с тоской глядел в вагонное окно на пробегавшие мимо ели. Григорий понимал, что отец прощается с жизнью и от этого становилось еще тяжелее. Они оба это понимали, и фальшиво бодриться не имело смысла. Но Григорий краем души еще надеялся, что произошла какая- то страшная ошибка, что с его- то отцом этого произойти никак не может.
Неожиданно вспомнилось , как в далеком детстве он и его брат Васька возвращались из школы домой. День был солнечным, ласковым, в пожухлой траве пробивались свежие травинки. Почки на деревьях напряжено набухли. Они дурачились, размахивали портфелями, лупили ими друг друга. Солнечная яркость дня до краев наполняла их телячьим восторгом- на носу были летние каникулы!
-Знаешь,- сказал вдруг Васька, его конопатое лицо стало задумчивым : - Мне все кажется, что все вокруг какое- то не настоящее…И деревья, и люди вокруг. Особенно люди. Ходят вокруг как манекены или роботы какие- то и боли не чувствуют. Один я – настоящий. Все вокруг умрут …как бы понарошку , а я один буду живой, вечный. Все вокруг будет меняться, уходить навсегда- останусь один я!
- Как ?! И ты тоже?!- Гришка ошеломленно уставился на брата. –И у меня точно также…и мне так кажется!
Он протянул руку к брату, пощупал его волосы, точно желая убедиться – он такой же живой, реальный. Волосы были теплые ,щетинистые ,прогретые солнцем и пахли пылью ,круглые, румяные щеки щедро обсыпаны пыльцой веснушек ,глаза круглые , синие, углубленные в себя. Гришкино сердце проткнуло пронзительной болью: - Как же так?! Раз он так же думает , так же чувствует значит, мы оба когда –ни будь…умрем?! .Я – умру?!
День друг померк .Все стало скучным, бессмысленным, неинтересным. Поскучнел и Васька. Они молча добрели до дома.
С этого дня Гришка как будто заболел. На уроках сидел как накрытый колпаком, куда почти не проникали звуки извне. Сквозь его туманное стекло едва просвечивали проекции учителей ,одноклассников, родителей. Он нахватал двоек, за обедом едва ковырял ложкой, осунулся, похудел. Грубил матери, как будто сердился на нее за что-то. В один из вечеров Гришка с отцом остались дома одни. Мать с сестрой куда- то ушла, Васька гонял мяч с ребятней на улице. Отец, сидя на табурете у печи, ковырялся, подшивая протертые Васькины валенки. Гришка сидел за столом ,пытаясь решить арифметическую задачу. Задача не решалась. В тишине негромко бормотал телевизор. Лицо у отца было сосредоточенным, задумчивым. Гришка оторвался от учебника, искоса взглянул на него и тихо спросил: - Пап, ты не боишься умереть?! Шило замерло в отцовской руке. Он, не отрывая глаз от валенка, со спокойной раздумчивостью, но как- то очень грустно ответил сыну: -Нет, не боюсь. Но как-то не хочется. Детство пролетает быстро, его почти и не помнишь. Зрелость- в трудах и заботах. Старость немощна, в болезнях. Так что и пожить- то толком не успеваешь. Они посмотрели в глаза друг другу, разделяя эту обреченность. И Гришка почувствовал, как что-то тоскливое, грызущее его изнутри, отвалилось, как разбухшая от крови пиявка и ему стало легче дышать. Они оба углубились в сои дела. Больше к этому разговору они не возвращались.
И сейчас ,глядя на ссутулившуюся у вагонного окна худую спину отца , на его коротко стриженный седой затылок , Григорий чувствовал , как душная волна возмущения против смерти с головой накрывает его, в груди растет несогласие, сопротивление ее неизбежности.
Но чуда не произошло. Страшный диагноз подтвердили. Сказали, что все слишком поздно, слишком запущенно. Григорий повез отца умирать домой. За эту поездку отец совсем истончился, окончательно обессилил. Из поезда его пришлось выносить на руках.
Родителей Григорий забрал к себе, плотнился с детьми и женой Валентиной в одной комнате, мать с отцом поселил в детской. На родительский белый домик с нарядными голубыми наличниками навесил амбарный замок.
Умирал отец от рака тяжело. Рак сжирал его изнутри. Отец терпел, скрипя зубами. А потом начинал кричать от нестерпимой боли, все громче и громче ,пока не заходился криком, чтобы облегчить страдания свекра ,Валентина стала ставить обезболивающие уколы. Однажды во время ночного приступа, Валентина, стараясь казаться спокойной ,искала место в обтянутом кожей живом скелете его отца ,прощупывала желтое тело, пытаясь найти ,где хоть немного сохранилась мышечная плоть. Подстегнутая затяжным криком, торопясь, как- то неудачно воткнула шприц. Кричал от боли отец, в унисон вторила ему криком страдания мать . Валентина с окаменевшим лицом поставила укол и ушла на кухню, упала на стул, уронила голову в ладони, глухо застонала: - Гриша, я больше не могу! Слышишь, я больше не могу! Он не осудил жену. Не всякое мужичье сердце стерпит втыкать иголки в скорчившееся от мук тело . Пришлось эту хитрую науку осваивать самому. Шприц казался неудобно крошечным и скользким в неловких в заусеницах пальцах Григория.
- Ты струйку – то обязательно из иглы выпускай.- учила его Валентина. – Не забудь.
- А то что ?- переспросил он ее.
- Как что?! Смерть мгновенная. Пузырек воздуха попадет в кровь и она закипит.
Григорий старательно выпускал струйку из тонюсенькой иглы и ему всегда казалось, что недостаточно, недовыпустил он этот проклятый пузырек воздуха, что он затаился на самом кончике серебряной иглы. А отец прямо таки глаз не спускал с го грубых пальцев. Григорий поражался с какой силой его отец ,несмотря на страшные мучения , хотел жить! И откуда ему , полуграмотному, известно про этот роковой пузырек воздуха? Разговор их с Валентиной слышал что ли? Глухой, глухой, а когда ему что надо, все услышит. Григорий неумело ввинчивал иглу под пергаментную кожу ,как ввертывают отверткой дюбель в стену. А потом тащил на руках отца в ванную, баюкая и утешая как малое дитя ,опускал в горячую воду, ставил клизму , после чего отцу казалось , что боль отступает. Лыбился изо всех сил, шутил , чтобы облегчить отцу стыдную неловкость этой интимной процедуры.
Смерть- избавительница
Но тот все слабел. Кто- то Григорию подсказал : нужны внутривенные вливания. Он с ужасом осознал , что никогда ,ни за что в жизни , он не нащупает иглой вену, имея об этом смутное представление. Тут нужна целая наука. Пошел договариваться с медсестрой из их производственного медпункта. Не бесплатно, конечно. Сторговались быстро. Нина Ивановна- баба теплая, душевная ,много не запросила, написала целый список лекарств ,указала ,какие нужны капельницы, где их можно приобрести. Но у Григория и этих денег уже не было. Пошел занимать к богобоязненному соседу по подъезду Павлу. Они мусолили сигареты на лестничной площадке , когда Павел вдруг брякнул: - Ты зря это делаешь.
- Что?- опешил Григорий.
- Этим ты только муки ему продлеваешь. Смирись. Ему б чем быстрее, тем лучше.
Видя, как окрысился на него Григорий , смутился и вынес из квартиры обещанные деньги. Сосед ушел , а его слова гвоздем засели в голове Григория. Мысль о смерти отца стала невольно рассматриваться им под каким-то другим углом.
- Умрет. Пусть он умрет, о не так же…в муках. Теперь ему уже хотелось, чтоб отец тихо, не сознавая того , безболезненно вплыл в смерть , как в безмятежный сон. И избавление от страданий таилось на кончике иглы в крошечном пузырьке воздуха. Наверное ,об этом никто даже не догадается. И если даже врачи и установят причину смерти , то как еще можно это квалифицировать как не смерть по неосторожности.
Эта мысль навязчиво возникала, когда он брал шпиц для очередной инъекции. Руки начинали трястись, отец, как будто догадываясь об его намерении, бдительно держал под прицелом немигающих глаз шприц. Это начинало походить на немой поединок, который одинаково истощал силы обоих. После инъекции отец обессилено откидывался на подушку и сразу же засыпал. Григорий вытирал со лба обильный пот. Только один раз Григорий как будто бы уловил подходящий момент. Отец длинно посмотрев на него, тяжко вздохнул и отвернул лицо к стене. Как будто согласился и разрешил . Григорий стоял со шприцем, рядом никого не было. Мать ушла в магазин. Валентина- на работу, ребятня носилась по улице. Стоял и измученно медлил, набираясь духу. И вдруг кто- то так строго и твердо сказал ему: -Не тобой дадена жизнь и не тебе ее отнимать. Сколько бы ее не осталось .И как камень с души снял. Этот властный и мудрый принял за него окончательное решение…Запретил ему жить с жуткой памятью о тайной вине.
В этот вечер участковая врачиха сообщила семье ,что конца уже осталось ждать недолго. Она водила суховато- желтым пальцем по рентгеновскому снимку ,строго поблескивая стеклами очков в золоченой оправе:-Вот сюда рак поднимется и сердце остановится. Готовьтесь.
Предсмертный наказ. Похороны.
Ближе к ночи отец стал метаться в постели, рвался подняться , комкал одеяло руками. Поддерживаемый руками Григория, он мутно оглядел окружающих:- Оденьте меня!
-Зачем?- заголосила мать:- Куда ты, родненький, засобирался-то?
- Мне надо,- упрямился тот:- Надо…пойду я к Ваське…
_ Родненький, да ты ж не дойдешь! Где тебе…Посмотри, вон и ночь на дворе.
- Нет. Надо мне …сказать ему хочу…
- Ладно, батя, я завтра с утречка сам его к тебе приволоку.
Отец посидел еще, пошатываясь от слабости и как-будто раздумывая о чем-то, потом обмяк и откинулся в цветастые подушки. Мать и Валентина переглянулись.
-Все.- со страхом в голосе прошептала мать:- Собираться стал…на тот свет.
Заплакала, перекрестилась.
- Я тоже слышала, что перед концом люди все собираются, рвутся куда-то, чудится им всякое.- печально согласилась та.
- Гриша,- прошелестел отец и посмотрел на сына прояснившимися глазами:- На тебя всех оставляю. Антонину береги, помогай. За Васькой присматривай. Что с матерью-то делать думаешь?
- Не беспокойся, батя, у меня жить будет.
-Домок…огород…с Антониной поделись, все ей легче будет.
- Не сомневайся, батя.
- Мать,- отец пророчески пригрозил ей пальцем:- После меня…Ваську в дом не пускай. Все испоганит, что трудом нажито все пропьет.
Утомленно закрыл глаза, заснул, как провалился в небытие.
Утром, как обещал Григорий пошел к брату Ваське, позвать его попрощаться с отцом перед смертью. Купил по дороге Васькиной ребятне гостинчик: карамелек в блескучих фантиках и воздушных шариков. Опухшая, с черными кругами под глазами , с нечесаным колтуном на голове невестка боязливо взглянула на Григория и поползла на кухню, греметь посудой ,делая вид, что прибирается. Судя по нагромождению посуды с остатками пищи и пустым бутылкам под кухонным столом, запой здесь продолжался давно. В спальне на полу , по-братски обнявшись дрыхли двое дружков- собутыльников. Сам братан , облапив унитаз руками, опустив взъерошенную башку, утробно рыгал. На Григория он даже не взглянул.
-Папа, папа! – сияя от счастья, подбежал к Ваське его шестилетний малец, торжествующе протянул ему в грязных ладошках розовое чудо- воздушный шарик:- Папа ,надуй мне шарик!
- Щас!- мрачно ответствовал ему родитель, -Так тебе все дела и брошу- начну тебе шарик надувать… И снова мордой в унитаз:- Ы-а-а!
Вскипел Григорий, но профилактику братцу устраивать не стал, некогда было: все казалось ему , что именно в эту минуту корчится в приступе боли его отец без приносящего облегчение укола. Плюнул он на это дело, ну как братца в таком непотребном виде волочь, хлобыснул со всей мочи входной дверью, так что с косяков штукатурка осыпалась.
Не успел перешагнуть порог своей квартиры, мать торопит:- Где ты шатаешься-то? Отец помирает уже…
Кинулся в комнату к отцу, отец лежал без сознания, вытянувшись. Приложил ухо к впалой груди, в последний раз стукнулось ему отцовское сердце. Всхлипывая мать рассказала ему, что после его ухода, отец лежал молча, сосредоточенно прислушиваясь к тишине сонных комнат, к осторожному шарканью домашних тапочек жены и Валентины, вскрикнул, зовя всех, собрал остаток сил, приподнялся в постели, помахал им на прощанье костлявой рукой.
Скорбеть у тела отца Григорию было некогда. Днем бегал по трескучему морозу на кладбище, договариваться о хорошем месте для могилки. Вырыли могилку под юной пушистой елочкой. Сосед снова безропотно одолжил ему денег на похороны. Венки взял в «Ритуальных услугах», а вот гробы ему там не поглянулись: неровные да дорогие. Решил смастерить сам. В отцовском дворе у верстака , покрытого морозным инеем, под тусклой лампочкой строгал он рубанком. Пришла сестра Антонина ,стала помогать оббивать гроб кумачевым ситцем, вырезать ножницами на черной траурной ленте треугольники.
На похороны Васька пришел. Сидел, супился, прятал глаза, мучаясь похмельем. Ни слова не сказал ему Григорий, устал смертно. Очнулся только у края могилы, когда мерзлые комья земли с грохотом стали сыпаться из горстей на гробовую крышку. Кто-то заботливо сунул и ему горсть холодной земли. После поминок Васька пытался утянуть бутылку водки из ящика. Шипя Антонина, вцепилась в него:- Срамец, ни стыда, ни совести!
Отбиваясь, Васька пустил пустил жалостливую слезу.
-Вот паразит-то ,-равнодушно удивился Григорий :- Ничего святого в человеке не осталось.
Отцовский домик. Нарушенный наказ.
Через два дня Григорий сходил протопить осиротевший отцовский домик. Походил по огороду, мысленно межуя его пополам с Антониной ,прикидывая ,где поставить парник, чтоб ребятня уже по весне хрумкали ранний овощ, а бабы помидорную рассаду выхаживали. Направился, помня отцовский наказ , проведать братца6 не пъет ли беспробудно ,как бы работу не потерял?!
Положение было хуже некуда: Васька и его семья растерянно топтались около своих узлов у своей многоэтажки. Рабочие выносили последние Васькины вещи. Пьяненькая невестка , делая большие глаза , поведала об очередном подвиге мужа. На работе братана застукали крепко выпившего. И вместо того , чтобы повиниться перед начальником участка, Васька впал в пьяный кураж : он бил себя в грудь кулаком с синим осьминогом, качал права ,уличал начальника в злоупотреблениях служебным положением , хуля его матерно. Разгневанный начальник не стерпел и вышиб Ваську с работы, более того дал распоряжение выселить правдолюбца со служебной квартиры прямо на улицу. Теперь, протрезвев , братан сокрушался и мотал на кулак с осьминогом слезы. Невестка копной сидела на узлах , подвывала ,сморкаясь в грязный носовой платок. Ребятишки стайкой воробьев жались к ее подолу и таращили на Григория угольные глазенки. У Григория руки зачесались врезать братану от всей души, да ребятня уже от холода посинела. Сбегал к богобоязненному Павлу, договорился о перевозке Васькиных шмоток. Магарыч пообещал, скидал барахлишко и семейство брата и перевез в отцовский домик. Швырнул ключи на столешницу : -Живите!
На обратном пути заехал с Павлом в магазин за обещанным магарычом.
Дома с порога бухнул матери и жене, что отдал отцовский домик Ваське. Валентина руками всплеснула и охнула, мать всхлипнула и ушла в детскую. Григорий слышал как в спальне , на кровати , сдавленно рыдала жена .По опыту знал , объяснять что-либо сейчас бесполезно, а она в свою очередь помнила , когда у благоверного сатанеют глаза, язык лучше попридержать. Беззвучными слезами отливала она свою мечту о ядреных , алых, с мужской кулак помидорах1
Сгоношив самостоятельно немудреную закуску , подвыпив , Григорий вновь пытал верующего Павла вопросами: -Воля божья , говоришь? Испытание ближним - значит? А я что трактор , чтоб меня испытывать? И за счет кого мне такие испытания? За счет отца? Да он в жизни божьей коровки не обидел…За что же ему такая мучительная смерть? Коли я виновен, господи, разложи ты меня на лавочке , да высеки по- отечески, вразуми ,чтоб впредь неповадно было. А отец –то причем? Значит, по высшему разумению отец мой корчись в муках, а я перевоспитывайся7 Изуверство какое-то! И зачем забирает он, с земли , светлых и праведных , а дрянь разную оставляет? Зачем это ему нужно, скажи ты мне?!
Павел говорил что-то заумное, многословное, невразумительное. Как Григорий ни тужился, ничего не понял его мудрые рассуждения. Оборвал на полуслове: - Знаешь, Павел, святая душа, не обижайся на меня, возьми-ка ты бутылку с собой…муторно мне что-то, не пьется. Потом как-нибудь…
Чудный сон
Ночью долго ворочался с боку на бок. Заботы грызли и точили душу: долги надо как-то отдавать, на работу пора, жена вон в одеяло завернулась , к стенке от него подальше отодвинулась. Жалко ее, родная ведь. Не скоро оттает. Прикидывал Григорий: как ни крути ,все одно получалось- не правильно поступил он, а иначе не мог. Кругом, получается – виноват! Отдал вот домик Ваське, через жену переступил, через Антонину и ее сирот, отцовскую волю нарушил. И кому отдал-то? Забулдыге! Выводок его пожалел. Знал ведь, месяца не пройдет, какой свинарник образуется в чистеньком , аккуратненьком отцовском домике.
И приснился Григорию чудный сон. Как будто отправился он на тот свет отца проведать. А тот сидит у какого-то взгорка с проталинами снега у самой речки и из лунки карасей ловит. Очень уж он уважал рыбалку! А воздух вокруг свежий, морозный, дышится Григорию легко и радостно. Небо, по-весеннему яркое, синее. Снег под ногами хрустит, льдисто искрится, рядом с лункой с пяток полосатых, красноперых окуней, а в сине= зеленый лед вмерзли белые пузырьки воздуха. Глянь, на пригорок народ собирается, все какой-то незнакомый. По проталинкам клеенки раскатывает, еду расставляет, похоже, что на автобусе их сюда завезли. И все с нетерпением ждут , когда подъедет на своей машине виновник торжества с ящиком водки. Отец лукаво подмигивает Григорию , достает из ноздреватого снега бутылку холодненькой, стопочки. Ставит на лед, разливает и светло, приглашает, улыбается сыну.
- И этот туда же!- с неодобрением думает Григорий. Но стопку берет бережно. От ледяной водки ломит зубы, сводит скулы. Григорий медленно- медленно цедит ее ,не спуская взгляда с вмерзших в лед пузырьков воздуха. Взглянув в отцовские, проницательные глаза отчаянно понимает, все-то теперь ему ведомо, ничего от него теперь не укроется: и про страшный выбор, и о роковом пузырьке воздуха на кончике иглы, и про нарушенный смертный наказ…И кажется ему, что братец его Васька , вечно греховно пьяный , менее виновен перед отцом, чем он, Григорий…Отцовские глаза судят его и прощают все прошлые мысли, намерения сына, и заблаговременно отпускают грехи грядущего. И пьется им, Григорием ,эта водка из граненной стопки ,чистая-чистая , горькая-горькая, как Христова слеза…