Эпизод 1
Шёл снег с дождём. Серое мартовское небо прижималось к земле. К подошвам прилипал грязный снег.
Люди, согнанные на центральную площадь посёлка, молчали. Слышен был лишь вой ветра да отрывистая немецкая речь.
Саша шёл медленно, сопровождаемый двумя солдатами. За ними шёл унтер. Волосы Саши развевались от ветра, мокрый снег бил в лицо. Руки за спиной связаны. Он смотрел перед собой спокойным и удивлённым взглядом. На груди у него болталась табличка, на которой было написано «Вредитель» на русском и немецком языках. Александра Андреевна подняла на него глаза. «Как похудел», - подумала она.
Ей вспомнилось: Саша, загорелый, пьет молоко на крыльце; убегает с другими мальчишками, случайно разбив мячом стекло у соседки; сидит на лавке и лихо растягивает меха гармошки в окружении лукаво улыбающихся подружек. Веселый, вспыльчивый, упрямый…
Офицер говорил по-немецки, какой-то худой, длинный человек в сером пальто переводил. Часто откашливался.
Александру Ивановну поразил взгляд Саши, не отчаянный, не испуганный, а спокойный и немного удивлённый, будто недоумевающий, зачем столько людей собралось здесь, в его деревне.
Была подана команда. Унтер кивнул. Саша стал забираться на стул, да как-то неловко, стул чуть не упал. Унтер проверил верёвку на виселице. Саша встал на стул и спокойно смотрел перед собой.
Снова послышалась команда. Люди замерли, глаза многих опустились на снег.
- Я не боюсь, - сказал Саша глухим, хриплым голосом. – Я не боюсь... Бейте гадов… - голос сорвался.
Ноги сами довели до избы. Александра Ивановна медленно разделась и села у окна. Вдали чернел лес, голые ветки качались от ветра, мокрый снег вкрадчиво постукивал в окно.
«Саша, Саша», - тихо повторяла Александра Ивановна.
Громко тикали настенный часы. По улице прошли немецкие солдаты, о чём-то громко разговаривая, проехал чёрный автомобиль. Много часов Александра Ивановна недвижно сидела у окна и смотрела на падающий снег.
Эпизод 2
На Киевском вокзале в Москве снимали эпизод художественного фильма про войну. Паровоз, устало попыхивая, подтягивал к тупику вереницу зелёных вагонов. Взвод солдат в нацистской военной форме выстроился вдоль платформы, готовясь к встрече какой-то важной персоны. Дверь открылась, большой чин в чёрном кожаном пальто с сопровождающими выходит из вагона. К нему подходит офицер, вскидывает руку. Бонза аналогичным жестом отвечает на приветствие. Офицер о чём-то докладывает, важная персона кивает и идёт по платформе мимо выстроившихся солдат. Очередной рабочий дубль снят, режиссёр объявляет перерыв.
Раздатчица пельменной «Сибирь» Смурина разговаривала с молодым поваром Алексеем, отличавшимся острым языком. Алексей едко подтрунивал, Смурина громко смеялась, но остроумцу спуску не давала. У неё-то язык не хуже его подвешен. Так что, когда два затейника сцеплялись языками, все в пельменной ухахатывались - и посудомойки, и уборщица, и даже кассирша Вострякова, уж на что серьезная женщина, а и та не могла удержаться.
Посетителей в пельменной почти не было, одна только старушка стояла перед Смуриной с подносом, будто не решаясь сказать, чего хочет.
- Что вам? – спросила её Смурина.
- Я же говорю, дочка, пельменей мне положи.
- Я понимаю, что пельменей, - отвечала Смурина. – Каких тебе пельменей-то, бабулька? С маслом, со сметаной, с томатом?
- Со сметаной положи, дочка, со сметаной.
Смурина положила ей пельменей со сметаной и продолжила шутливую перебранку с поваром Алексеем. Старушка взяла еще хлеба, стакан чая и с подносом подошла к кассе. Кассирша Вострякова быстро подсчитала сумму и, пока старушка отсчитывала мелочь на ладони, продолжала читать журнал «Работница», краем уха прислушиваясь, о чём говорят спорщики, улыбалась и кивала головой: «Вот неуёмные». Наконец, старушка расплатилась и села за столик у окна.
Неожиданно в пустую пельменную шумно ввалилась толпа молодых людей в нацистской военной форме. Раздатчица Смурина за свою богатую практику работы в общепите всякое видала, но на сей раз её явно застали врасплох. Лицо её сначала стало удивлённым, потом озабоченным. Повар только успевал опустошать в котёл с кипящей водой пачки сибирских пельменей, а раздатчица выдавала «на гора» двойные порции с маслом, сметаной и томатным соусом с такой скоростью, что, случись это в каких-нибудь менее чрезвычайных обстоятельствах, она бы, наверно, навсегда потеряла бы уважение к себе как к работнику советской сферы обслуживания. Кассирше Востряковой, отложившей в сторону журнал «Работница», приходилось без перерыва бить по клавишам кассового аппарата, извлекая из него длинные ленты чеков. Старушка, сидевшая у окна, внимательно смотрела на происходящее.
Голодные «нацисты» расселись по столикам и набросились на пельмени. В столовую вошли сердитый помощник режиссёра с громкоговорителем и местный сержант милиции. Они устало смотрели на активно жующих солдат-срочников, подряженных для массовки, и обменивались редкими замечаниями.
Сержант милиции подошёл к Смуриной и, прищуриваясь, зашептал ей что-то на ухо. Повар Алексей метнул на него косой взгляд, а кассирша Вострякова прислушивалась, пытаясь понять, о чём говорит сержант. Напряжённая Смурина вдруг прыснула в ладошку, прикрывшую широкий и щедро накрашенный красной помадой рот.
Сержант вновь занял первоначальную позицию возле помрежа, который, забыв, что он не на вокзале, а в маленькой столовой, оглушил всех, призывая солдат поторопиться с помощью громкоговорителя.
Раздатчица Смурина подошла к кассирше Востряковой и заговорила:
- Это ж они фильм снимают. А я подумала – хулиганы какие, фашистскую форму напялили. Смурина громко смеялась, при этом сначала широко разводила руки в стороны, а потом, сгибаясь, хлопала ими по бёдрам. Грузная Вострякова подсчитывала нежданную выручку, кивала в ответ и улыбалась. Повар Алексей тоже смеялся и подтрунивал над Смуриной.
Бросая в опустевшие тарелки скомканные салфетки, юноши, один за другим, поспешили к выходу. Каски надевали на ходу.
Александра Ивановна смотрела в окно. В глазах её стояли слёзы. Слёзы воспоминаний.