Тверская-Горького и обратно
Наша Москва – самый многострадальный по объему переименований город. Во многих провинциальных городах, даже после хрущевского антирелигиозного урагана улицы сохранили исконные имена. Зато в Москве их только успевали менять, причем не только у исторических улиц, а и у новопостроенных тоже.
Казалось бы – на моей памяти строили Новые Черемушки (всего-то полста лет), но не прошло и четверти века, как улицы Телевидения, получили имена Шверника, Гримау и прочих трудновыговариваемых иностранцев. Улицы Строителей членов ленинской семьи – Крупской, Марии Ульяновой, и почему-то летчика Кравченко.
Новохорошевское шоссе, где я прожил с 1965 по 1989 год, перекрестили в 1974 году в Проспект Жукова причем со сменой номеров домов. Для нас, молодежи, это было ужасно. Я жил в доме 24, а оказался в доме 20. Зато Вовка Пудь, который жил в доме 28, стал жить в 24. Знакомясь с девчонками, мы не могли понять – кто, где живет. Говоря свой адрес, приходилось добавлять «по-старому», «по-новому», что абсолютно сбивало с толка.
К тому же, люди военные, которых в нашем районе было немало, помнили «подвиги» Жукова на Тоцком полигоне и даже называли его «снежком». Мы, дети, не понимали тогда – за что и почему, но слово «снежок» запомнилось, поскольку казалось смешным и только недавно я узнал насколько оно было страшным.
У нас меняли названия не только главным улицам. Неподалеку от моего дома, существовало десять улиц имени Октябрьского поля, часть из которых была «действительно» улицами, а некоторые - напоминали дворовые проезды. Их видимо и создали после войны такими «безлико-номерными», чтобы присваивать им имена новопреставившихся военачальников. Стоило умереть какому-нибудь маршалу, то сразу переименовывали одну из улиц. Я помню, что один наш знакомый из армии сначала писал матери на улицу 8 Октябрьского поля, а потом – на улицу Ирины Левченко.
В конце своего правления Леонид Ильич Брежнев, видимо настолько загрузил Моссовет переименованиями, желая увековечить всех своих прихлебателей, что бюрократическая машина забуксовала. От переименовок решили отказаться, а всем «свеженьким покойникам» выделять площади. Площадью ведь можно назвать любой кусок города. Не надо ничего менять – только добавлять. По этим «площадям», естественно, не числилось ни одного здания, поэтому прописки не менялись, таблички на домах тоже, - просто на карте города появлялся еще один объект. Дешево и сердито…
Для таких «площадей» выбирались самые неимоверные места. Вот, например, на развилке Проспекта Жукова с улицей Мневники, был чахлый скверик. И вот именно его провозгласили в 1978 году «площадью Бабаджаняна», хотя я до сих пор не знаю – чем знаменит этот сын армянского народа в России. Ну – не страшно. Главное – создание таких «псевдоплощадей» позволяло увековечить еще несколько тысяч «верных сынов СССР».
Рухнула советская власть и Москву снова захлестнула волна переименований. Вернулись, начисто забытые нашим поколением, Мясницкие и Лубянские, что снова, как после Революции, привело к «конфликту поколений», когда старики не понимают топонимики молодежи. О чем я и хочу рассказать.
Несколько лет назад, может быть в 2005, а может и в 2006 году на Ленинградском шоссе невдалеке от метро Войковская я подходил к своей машине, как заметил направляющуюся ко мне молодую женщину. Я сразу понял, что она идет именно ко мне по согнутой в локте и слегка приподнятой руке, что характерно для недавно окончивших школу людей. Надолго остается привычка привлекать внимание «тяня руку», как будто бы за партой.
Мой возраст уже таков, что, если моя персона привлекает молодую женщину, следовательно он обращается ко мне за какой-нибудь помощью. От «можно сигаретку (зажигалку, сто рублей и т.д.)» до «подскажите где здесь? (как пройти?, как проехать?)… В данном случае явно просилось «как проехать, поскольку, переходя улицу, я заметил, что она вылезла из белого «пыжика».
Я повернулся к ней и принял выжидательную позу по стойке «вольно». Девушка поняла, что я готов ее выслушать и, еще не дойдя до меня, защебетала:» пожалуйста, подскажите, как мне… быстрее… проехать на Садовое кольцо, а то я не знаю… в какую сторону… у меня голова пошла кругом…»
Не дожидаясь окончания тирады я рукою стал показывать ей путь дальнейшего движения, как дирижер, управляющий оркестром. С первого раза мои пассы ею были не усвоены, поэтому мне пришлось раза три или четыре повторить их – все-таки двух уровневая развязка! Хорошо, наверное, я смотрелся со стороны, двигая руками вправо-влево и вверх-вниз.
Когда она, как мне показалось, запомнила порядок выезда на шоссе, я добавил «как доедешь до улицы Горького, свернешь вправо». После этих слов, девчушка боязливо спросила: «а это где?» И тут я понял, что не знаю как ответить. Улица Горького для меня была крепка как советская власть (хотя и та и другая оказались совсем недолговечными) и мне трудно было быстро сообразить и воспользоваться другими ориентирами (например, эстакадой, сужением ширины, Белорусским вокзалом). Шок, который я испытал, ввел меня в ступор. Человек не знает улицы Горького? Что делать? Как объяснить - подобные мысли роились в моей голове, а время шло. Непонятно почему я выпалил: «Ты вроде с московскими номерами, а улицы Горького не знаешь» и машинально утер вспотевший лоб.
«Зато я знаю» – неожиданно услышал я. Подняв взгляд (а я, как все люди, которые не знают, что сказать и как ответить, опустил глаза долу) я увидел женщину постарше, явно маму моей собеседницы. «Это для них она – Тверская, а для нас с вами, по-прежнему Горького, ведь это НАША молодость…» – продолжала она – «я сама долго привыкала к рассказам дочери. Спасибо вам, там мы уже вместе найдем».
Они удалились, а я еще долго думал и вспоминал Юдифь Лазаревну, Аллочкину бабушку с ее извечным «а как это по-старому?» Боже мой! Сколько же можно разрывать топонимику между поколениями? Сколько еще будет подобных встреч типа «отцы и дети», когда дети не понимают родителей, а родители детей. И мне показалось, что, начавшись в области топонимики, это непонимание может переходить и в другие, более высокие, сферы. В поведение, образование, воспитание.
Беда всегда начинается с мелочей. Недаром русская пословица гласит: «от копеечной свечи вся Москва сгорела». Эх, не сгореть бы и нам.