«Скоро осень, за окнами август…», - люблю эту песню. Как только спадет летняя жара, и горластый выводок воронят облепит розовеющую рябину, слова непроизвольно всплывают в памяти и сутками я не могу от них отделаться.
А если осень, то следует шить новые одежды. В этот сезон я решила пошить себе классическое черное пальто. Всякие разные были, только, черного никогда не носила.
Порывшись в своих запасах, достала ожидавший меня с советских времен черный драп, нашла удачную модель, а, вот, за любимой черной подкладочной саржей пришлось ехать к своим ровесникам.
Это значит, я поехала на любимый блошиный рынок. Только здесь я могла купить то, что мне по душе и по кошельку. Торгуют на стихийном рынке люди моего возраста, понимающие, что пора открывать свои сундуки и расставаться с тем, что было дорого, что приберегли на черный день, но, к счастью, не пригодилось.
Когда я прохожу между рядами и вижу разложенные на клееночках по земле вещи, поневоле переношусь на тридцать – сорок лет назад. Останавливаюсь около знакомых мне кастрюлек, кофточек, полотенец и туфелек. Сердце отзывается на обложки старых книг, на фотографии давно ушедших артистов, имена которых даже я успела забыть.
На «блошку», как выставку вещей, живших параллельно с моей жизнью, я хожу, как на прогулку около десяти лет. За это время «подросли» новые бабушки и дедушки. И товар у них уже не тот, ради которого я приходила сюда раньше.
Первые мои походы были за тканями. Их продавали совсем недорого, и выбор был достаточным, чтоб пошить любую одежку себе, внучке и младшей дочери в безденежные двухтысячные годы.
После того, как у меня появились компьютер и цифровой фотоаппарат, я стала покупать неиспользованные, в коленкоровых переплетах тяжелые фотоальбомы советского производства. На один год – один фотоальбом. Заполненных альбомов у меня на сегодня, наверное, с десяток.
Позже увлеклась старыми настенными часами – покупала всякие: исправные, с боем, грязные, ломаные, с утраченными деталями. Ходики с кукушкой, с маятником, с гирями.
Прежде, чем передать их для ремонта в добрые руки Роднули, я долго отмывала их от грязи, пыли и сухих тараканов. И, если после долгого копания в часовом механизме, муж произносил громким шепотом: - «Кажется, пошли!», - я была счастлива, как ребенок.
Однажды, я увидела лежащие на пригорке напольные электрические часы послевоенного времени, с огромными парными гирями, в облезлом деревянном неподъемном корпусе. От встречи с таким чудом у меня затряслись локти, как бывало раньше от встречи с давно желанной книгой. Как выяснилось, часы полвека хранились за ненадобностью в чьем-то гараже.
Продавали их два хорошо подвыпивших мужичка. Скорей всего они не надеялись, что кто-нибудь купит и потащит эту тяжесть домой.
Увидев в моем лице заинтересованного покупателя, мужички, страшась потерять меня, стали расхваливать лежавший навзничь товар и даже соврали, что они с боем.
Смешные, они не знали, что имеют дело с часовых дел мастером, который вместе со мной ходил по базару. Осмотрев часы, Роднуля тут же определил, что они не ходят, увидел на что механизм способен, и догадался, что исправить их будет нелегко.
Диагноз страшно напугал мужичков. Они испугались, что сегодня не купят очередную бутылку. Заискивая перед возможными покупателями, они назвали смешную цену и, получив согласие, не веря привалившему им счастью, бросились перевязывать нашу покупку толстыми веревками, поглядывая на Роднулю и явно сочувствуя немолодым плечам нового носильщика.
Чтоб оживить часы, муж разобрал «по косточкам», отмыл и вычистил весь механизм, заменил в них электропроводку, выточил недостающие детали и оклеил корпус новой фанеровкой.
Когда, поблескивая полированными гирями и отмеряя характерными щелчками время, часы ожили, мы праздновали их второе рождение, словно семейный праздник.
К тому времени, собранная коллекция заняла всю стену в гостиной и стала распространяться по квартире. Среди моих часов есть экземпляры начала века, тридцатых годов. Есть серийные часы шестидесятых и семидесятых. Все они «живые», все ходят и некоторые из них, сливаясь в хор, мелодично отбивают каждый час, полчаса и даже четверть часа. Я стала узнавать свои часы в фильмах, спектаклях. Встретила на выставке семьи Рерихов.
Бывало, среди ночи, они пугали меня неожиданным «не ко времени» боем. Комнату мы стали называть часовней. Наконец, наступил момент, когда от боя и тиканья, я почувствовала нервное недомогание, потому разом их остановила и новых часов в дом больше не приношу.
Параллельно с часами, я не упускала возможность купить и притащить домой старую этажерку или древний столик с точеными ножками. Поэтому Роднуле приходилось заниматься и их реставрацией.
Отправляясь на «блошку», я никогда не знала, какую очередную игрушку встречу, но всегда была готова высмотреть в груде старых вещей единственную, меня интересующую.
Как-то я остановилась возле очень старой, плоской деревяшки, с интересной резьбой. Рядом стоящие люди, вопросительно разглядывали ее и передавали из рук в руки. Когда вещица легла на мою ладонь, я оценила ее легкость, неподдельную красоту, почуяла вкусный запах старого дерева.
На вопрос о цене, старенький дедулька – лесовичок, хитро прищурившись, предложил людям угадать, что это за доска. Угадавшему он ее подарит. Честное слово, не знаю, как случилось, но совершенно непроизвольно в тот же миг я ответила, что это пряничная доска. Дедушка от моего ответа был в восторге, будто выиграл в лотерею и торжественно, на зависть присутствующим, вручил в подарок мне доску, с вырезанной на ней синей птицей.
Но, прежде всего, на базаре я старалась поднять с земли книги, незаслуженно там оказавшиеся. Томики «Литературных памятников» и труды, выдворенных за границу русских философов. Там же я купила первые книги для «компьютерных чайников».
Ближе к трем часам дня «блошка» преображалась в большое поле, на котором продавцы собирались компаниями, весело обсуждая события дня и обмывая свой успешный бизнес.
В тот день солнце палило нещадно. На выходе с торговых рядов, среди груды старых тазов, проводов, моторов и другого железа мои глаза наткнулись на обнаженного по пояс, черного от загара, будто собственная тень, старика, торгующего всем, чем придется.
Когда старик поднял голову, я поразилась его портретному сходству с Львом Николаевичем Толстым. Со словами:
- Вы Лев Толстой? – я обратилась к нему.
- Нет, я Рерих! – и тут я обратила внимание на круглую белую шапочку, прикрывающую его седую голову. Такими же седыми были кустистые брови и окладистая по грудь шелковистая борода.
Сквозь густую поросль седины мне улыбались два синих глаза, а загорелые руки смахивали с колченогой табуретки пыль, приглашая присесть рядом. Сев на табуретку я оказалась вместе с «Рерихом» по другую сторону прилавка.
Поразительно, но, как быстро меняется настроение от обстановки, нас окружающей. Мимо потоком шли люди, разглядывали дедушкин товар, посматривали на нас. А мы не говоря друг другу ни слова, просто наслаждались неожиданным соседством, взаимопониманием и хохотали над абсурдом сцены: интеллигентная дама, оживший Рерих и окружающее их ржавое железо с барахлом, словно вынутое из помоек.
Каково же было мое удивление, когда дедушкины слова оказались правдой. Он, действительно, был прямым потомком семьи Рерихов. Мои сомнения он развеял фотографиями, с которыми не расставался, видимо, потому, что приходилось часто объяснять людям свою похожесть на великих людей. Из рассказа и фотографий я узнала, что дедушка вырос на Кубани, воевал, имеет множество наград, в звании полковника ушел в отставку, живет на Дону, а в Петербург на лето приезжает к сыну. На «блошке» торгует просто ради интереса, помогает мальчикам, чтоб не скучно было.
Если бы не сделанные на прощание фотки, я бы по истечении времени сама не верила в возможность подобной встречи. Но, все-таки это правда…
Мои походы на рынок года два, как закончились. Изменились интересы. В дом покупать я больше ничего не хочу. Наоборот, появилось желание от всего, что имею, потихоньку избавляться. Изредка, не заходя на «блошку» обхожу стоящие невдалеке киоски с ДВД - дисками, в поисках настоящего кино или иду с конкретной целью, как это случилось на днях
В поисках подкладочной саржи для пальто я обошла несколько рядов. Отметила, что любимых часов нигде нет и в помине, как нет и приличных тканей. Зато на тех же клееночках по земле разложена тьма одежек из сэконда, лежит множество старой обуви, ношеного белья и трикотажа все того же сэконда.
Повсюду, у каждой бабульки «на прилавке» стопка грязных ДВД – дисков, несколько лохматых книжиц нескромного содержания, старые потерявшие цвет шторы и недоношенные детские вещи
Великолепие советских вещей из сундуков прежних старушек ушло вместе со старушками в прошлое. А возраст продавцов рынка заметно помолодел и мужчин среди них значительно больше, чем было раньше.
Подкладку я все-таки нашла, купила и облегченно вздохнув, повернула назад. Последнее время дальние походы для меня стали затруднительными. Сил поубавилось. Потому направляясь вдоль рынка к метро, я искала глазами свободную скамейку, чтоб ненадолго присесть, дать сердцу передышку.
Все скамейки оказались занятыми и я заторопилась к дальней, где сидел чуть сгорбившись очень пожилой мужчина. Проговорив, несколько слов в виде извинения, я, думая о своем, присела рядом.
- Вы с барахолки? – услышала я вопрос, вынудивший меня глянуть на мужчину. Ответить сразу не смогла, так как слова застряли в горле. Я кивала головой и впитывала глазами представший передо мной образ.
Рядом сидел человек, прекрасно совместивший в своем лице облик артиста Николая Черкасова с прозрачной седой бородкой завоевателя Чингисхана.
Его фигура с высоко поднятой породистой головой и длинными кистями изящно опущенных рук, удивительно повторяла ломаный силуэт известного артиста. Повторяла всем известный ему памятник.
Чтоб не мешать прохожим, мужчина застенчиво пытался убрать под скамью худощавые ноги с высоко поднятыми коленями. Он хотел сжаться всей своей фигурой, чтоб занимать как можно меньше места и не казаться таким высоким, каким был на самом деле.
- Ой! Какой вы! – только и могла сказать я.
- Какой?
- Фотогеничный.
- Как это?
- А, вот так, - проговорила я, доставая из сумки фотокамеру.
- Понял.
- Можно я вас сфотографирую?
- Нет, нет, ни в коем случае!!! – испугался мужчина. Стариком назвать его было невозможно, настолько он был красив. И только тут я заметила, насколько неопрятна и нелепа была его одежда. Одежда очень старого чаловека, вынужденного обслуживать самого себя.
- А вы очень красивая, – услышала я неожиданный комплимент. Не скрою, мне было приятно услышать такие слова, - так вы с барохолки? Купили что-нибудь? – продолжал интересоваться «Черкасов».
- Да, купила подкладку на пальто.
- Вы что, сами шьете?
- Бывает, - уклончиво ответила я.
- Как хорошо, ведь, в ателье шьют очень дорого. Я хожу туда укорачивать брюки, там цены сумасшедшие.
- Вы тоже с рынка, что купили? – чтоб перевести тему разговора, спросила я.
- Я хожу в седьмой павильон. Так дешевые продукты. Уцененные. Вот, кофе купил банку за тридцать семь рублей. Всякие консервы и конфеты. Там много чего можно купить очень дешево. Сыр, например или колбасу просроченную. Я слушала, кивая головой, продолжая вглядываться в прекрасный профиль.
- У вас минимальная пенсия? – спросила я.
- Да.
- Я до пенсии шоферил.
- Так и на пенсии можно же продолжать так подрабатывать.
- Нет. Уже не могу. Я с двадцать восьмого года.
- А, давно вы ушли на пенсию?
- В девяносто третьем году. Когда все стало разваливаться. Я ушел и остался с носом. Я раньше работал в Обкоме партии. Возил начальников.
- Теперь мне понятно, почему вы не захотели фотографироваться. У вас соответствующее воспитание. Вы должны были быть аккуратным, пунктуальным, внимательным, тщательным и молчаливым. Так? – спросила я «Черкасова» и, взглянув на него, заметила – мои слова заставили его прослезиться. – Простите, я вас, кажется, разволновала!?
- Ничего. Просто я вспомнил, как жил раньше. Я же возил Брежнева. Правда, не самого, а его сына Юрия Леонидовича. Возил Юрия Андропова с женой, когда они сюда приезжали. Правда, не знаю, с какой из жен. У него было две жены. Возил Косыгина….
- ????
- Хоть зарплата у меня была всего девяносто рублей, я жил очень хорошо, а теперь и не знаю, как дальше жить. Вот хожу сюда за дешевой едой. А вам когда лучше жилось, при коммунистах или сейчас?
- Я всегда жила хорошо. И сейчас и раньше. Рассчитывала на себя и на свои руки. Потому большой разницы не чувствую. Мне важно, что сейчас везде все есть и не надо стоять в очередях и унижаться, добывая, доставая необходимое.
- Да. Может вы и правы, – из вежливости согласился «Черкасов». А вы живете одна? Вы такая мудрая и счастливая. Где вы живете? Я в центре города.
- А не устаете от суеты центра? – еще раз перевела я тему разговора, надеясь не отвечать на вопросы старичка.
- Устаю. Особенно от велосипедистов. Носятся по тротуарам так и норовят тебя сбить.
- Конечно. Будьте очень внимательны, – решила я заканчивать разговор. Но еще раз взглянув на печального старого человека, поняла, что уйти просто так не смогу. – Давайте я вам дам номер своего телефона. Если у вас будет желание с кем-нибудь поговорить, можете позвонить мне. Я вас послушаю.
- С удовольствием! Я не решался попросить! Мне совсем поговорить не с кем. А, хотите, поехали сейчас ко мне…Вы водку пьете?
- Наверное, – ответила я, - поднимаясь со скамейки, и рассмеялась, прощаясь, представив себя с граненым стаканом в руке.
Когда перешла дорогу, я оглянулась чтоб еще раз увидеть ломаный силуэт великого артиста Черкасова с прозрачной седой бородкой завоевателя Чингизхана.