Она растёт по берегам рек, каналов, больших арыков – джигда, полудерево, полукустарник с листьями, отливающими серебром, и терпкими, вяжущими рот плодами, в которых дремлют продолговатые косточки, похожие на речную гальку.
Но речь о ней – впереди.
В десятом классе мы выпускали вдвоём с Ниной еженедельную сатирическую газету «Меткое слово».
Эту газету до сих пор вспоминают в нашей бывшей школе – кто с добродушной усмешкой, кто с язвительной радостью.
Нина рисовала карикатуры.
Она была красивой и талантливой девочкой. Мне казалось, что она работает без всякого напряжения.
Несколько росчерков пера, два-три мазка кистью… и, довольно улыбнувшись, она бросает мне небрежное «Пока!»
Я пыхтел над стихотворными подписями часами. Вымучивал их. Получалось то нелепо, то зло.
Как я понимал, остроумие в моих опусах и не ночевало.
Газета вывешивалась, и начинались мои страдания.
Всем нравились шаржи моей соратницы по газете и почти никогда – мои наивные, вымученные эпиграммы.
По крайней мере так мне представлялось.
Недавно я беседовал по телефону с бывшим одноклассником.
К моему удивлению, он, через пелену лет, вспомнил несколько четверостиший.
Всё же, наверно, в них что-то было?
Разговор зашёл о Нине.
- Её уже нет, – сказал бывший одноклассник и вздохнул.
Помолчали.
Потом я сидел в тишине и рисовал в памяти прошлое.
Я любил Нину трепетной, робкой, мальчишеской любовью.
Мы никогда не сказали друг другу и трёх связных фраз. Она меня попросту не замечала.
Смотрела на меня, как на неизменный, необходимый, но не шибко интересный предмет.
Нина училась в параллельном классе.
Она прибегала в комнату, отведённую для редакционной коллегии, – всегда лёгкая, быстрая, свежая,
как утренний цветок, как роза на утренней клумбе.
- Что надо? – спрашивала она.
Я объяснял.
Нина без раздумий бралась за дело. Проходило несколько минут, и звучало неизменное «Пока!»
То, что случилось, спрятано памятью в зарослях дикой джигды. Нина уже убежала.
Я сидел над стихами и не мог сосредоточиться. В соседней комнате проходил педсовет. Громкие голоса мешали думать.
Невольно я стал слушать. Постепенно происходящее за стеной захватило меня. Учителя – вне класса.
Странные слова, не совсем привычные суждения, шокирующие реплики.
Что-то наплыло на меня, непонятное, новое, соблазнительно-стыдное.
Я думаю, что в тот час меня впервые посетило настоящее вдохновение из взрослой жизни.
Стихи рождались сами.
Их не нужно было искать и загонять в капканы рифм. Я написал поэму про педсовет.
Увлекательную и пугающую. Перечитал. Восхитился. Дальше всё происходило без вмешательства моей воли.
Я заполнил поэмой столбцы «Меткого слова», вышел в коридор и повесил газету на самом видно месте.
Не помню, что происходило с моей совестью дальше. Я словно спал, пока не очнулся в кабинете завуча.
Около часа продолжались крик и топанье ногами, на всю школу неслись пулемётные очереди угроз и проклятий.
В углу кабинета лежала смятая, изорванная газета.
- Иди! – в последний раз выстрелил завуч, и я выкатился в коридор.
Там было много слушателей. Но я пошёл мимо них, опустив голову.
Вдруг что-то заставило вздрогуть. На меня в упор глядела Нина.
- Дурак! – сказала она. И отвернулась.
Это её презрительное слово хлестнуло больней всех тирад завуча.
Я выбежал из школы. Ноги несли в непонятную даль.
Я добрёл до большого канала и очнулся в зарослях джигды.
Очнулся и стал жадно есть вяжущие рот, коричневые плоды. Мне казалось, что в них – спасение.
Наконец, устав, взглянул в осеннее, пыльное небо.
А прямо над головой качалась серебристая ветка джигды.
Она и сейчас качается.
Р.Маргулис