Яша жил на третьем этаже.
В его квартиру вела винтовая лестница, огибающая дом снаружи.
Я всегда поднимался с опаской, неуютно чувствуя себя на ступеньках, незащищённых стенами.
Кажется, что висишь в воздухе, а под тобой пустота. Боязнь высоты – одна из моих фобий.
К счастью, у Яши ничего подобного нет.
Хотя у него целый набор всяких иных комплексов. Впрочем, об этом потом.
Мне запомнились именно этот день и именно этот визит, потому что в квартире, как бы парящей в воздухе,
хрупкой и неустроенной, я впервые ощутил нашу душевную близость,
несмотря на многолетнее знакомство и даже видимость дружбы.
Яша достал с полки томик Блока.
- Ты знаешь, – сказал он, – мне с трудом даётся «Соловьиный сад».
Помоги, пожалуйста.
- Читай вслух, – ответил я, – важно совместное восприятие.
На поэзию Блока я настраиваюсь моментально.
Нет нужды в длительном вхождении в образы. Блок живёт во мне, как стихия.
Яша начал читать неуверенно.
Постепенно голос его отвердевал, становился звонче и осмысленнее.
Наконец, Яша попал в струю блоковской поэтической мысли, этого волшебного потока красоты и таинственной прелести. Машинально он стал расставлять блоковские акценты и завершил чтение на высоком накале.
- Я понял, – воскликнул он. – Спасибо тебе.
Мы долго молчали.
«Соловьиный сад», который был для меня страной забвения, прекрасной и очень страшной, «Соловьиный сад»,
где руки женщины так же цепки, как ветки деревьев и где красивый плен похож на таящее опасность забытьё,
взволновал Яшу. Я это чувствовал по его оцепенению.
Он заговорил.
И я впервые поразился этому странному обстоятельству – предельному родству душ.
Яша говорил моими словами, передавал мои мысли и ощущения.
Мне стало немного не по себе. Неужели так бывает, что двое настраиваются на одну и ту же волну,
что их души живут в обнимку? Потом я убедился – да, бывает.
Я уехал и вскоре стал получать от Яши многостраничные письма-исповеди.
Почти ежедневные, очень подробные. Я складывал эти письма в отдельную папку.
Иногда возвращался к наиболее зацепившим душу местам, размышлял над ними и невольно сравнивал
с движениями своей души, всегда поражаясь, как может душа другого человека напоминать твою собственную.
Яши давно нет в живых.
Если бы сохранились его письма, то, опираясь на них, можно было написать психологический роман.
К сожалению, они исчезли вместе с моим архивом во время таджикских событий.
Что меня больше всего волновало в этих письмах?
Несовпадение мужского и женского восприятия жизни.
Но сначала о Яше.
Он имел два образования – музыкальное и филологическое.
По своему складу он был не творцом, а скорее – пропагандистом,
в самом лучшем, освобождённом от дурных примесей смысле этого слова.
Он глубоко постиг взлёты и падения музыкальных и поэтических чувств и их конкретного воплощения.
Я запомнил его идущим по улице с репродукциями шедевров живописи, или с музыкальными записями,
или с томиками поэзии. Он нёс всё это людям.
Я всегда поражался его способности говорить о прекрасном в любой аудитории, в любых жизненных обстоятельствах,
не ограничивая себя ни временными рамками, ни идейными опасениями.
Когда дело касалось искусства, Яша был смел и бескомпромиссен.
А в жизни он представлял собой образец мягкости, нерешительности, вечного сомнения.
Он анализировал каждое движение своей души.
И часто оказывалось, что он судил себя по меркам высшей совести.
При всей своей внешней мягкости Яша не совпадал с женщинами.
Он знакомился с ними легко, поражая воображение собеседниц эрудицией и пылкостью.
Женщины были готовы подарить ему любовь. И тут начинались терзания.
Я снова вспоминаю, как наши души сблизил «Соловьиный сад».
Ни одно, даже самое величайшее произведение искусства, не смогло помочь Яше постичь движения женской души.
Можно было бы пофилософствовать о женском и мужском начале,
об их несовпадениях и противоречиях, даже вражде.
Но это тема отдельного исследования. А сейчас – о другом.
Я читал письма Яши, и мне порой казалось, что пропасть между противоположными полами непреодолима.
Это была трагедия, рождённая природой, давшей трагическому несовпадению своё благословение.
Предвижу возражение:
- Ваш Яша был эгоист, – скажет некая читательница,
не давшая себе труда вникнуть в глубинный смысл моих слов, а скользнувшая по поверхности.
Промолчу. Но останусь при своём убеждении.
Яша несколько раз сходился с женщинами.
И всегда это было прекрасное бравурное начало и трагический финал.
В письмах было много подробностей, и осуждающих, и оправдывающих его.
Кстати, он судил себя строже всех.
Я не знал лично других его женщин, но помню Леру
(Имя условное. Если эта женщина жива, то ей будет не очень комфортно, или её близким).
Яша позвонил мне из Душанбе.
- В вашем городе, – сказал он, – находилась на лечении моя жена.
Сегодня она выписывается. Приюти её, если можно, на день-два.
Я взял такси и поехал за Лерой.
Она оказалась невысокой блондинкой сорока с лишним лет, очень подвижной, очень нервной, страдающей и мятущейся.
- Я знаю о вас, – какой-то немыслимой скороговоркой и глядя на меня с долей подозрительности, произнесла Лера. –
Вы – Яшин друг. Но, надеюсь, не одного поля ягода.
Я промолчал.
Дома мы с женой окружили Леру заботой и вниманием.
Постепенно холодок отчуждения растаял.
Лера успокоилась и рассказала о нервном срыве, который привёл её в больницу.
- Он (Яша) – себялюб в высшей степени, – пылко сказала она. –
С утра до вечера он пытался демонстрировать мне картины каких-то итальянцев.
До чёртиков надоело. Я ему – «Мне необходимо новое платье». Он – « Потерпи до зарплаты».
Он не понимает, что мне завтра нужно, у меня конкурс (Она парикмахер – модельер).
Он начинает раздражаться и кричать.
Я тоже срываюсь. Говорим друг другу кучу гадостей. Аж вспоминать тошно.
- Не могу поверить, – говорю я, – Яша – добрый человек. Он последнюю рубашку снимет для ближнего.
Лера возмущённо умолкает и демонстративно отворачивается от меня.
Далее в разговоре она апеллирует только к моей жене.
Расстаёмся мы на следующий день очень холодно.
Я долго вспоминал строки из Яшиного письма.
Он писал об отношениях с другой женщиной.
«Мы спали вместе, – писал он, – молча занимались любовью. А утром вставали, опустошённые.
Нам было нечего сказать друг другу».
«Как страшно!» – подумал я.
Яша умер один. Рядом с ним была только одна женщина – сестра.
Его последний день знаменателен.
Своей трагической окраской он ещё сильнее подчёркивает противоречивую и цельную Яшину сущность.
В Таджикистане шла война.
Израиль прислал в Душанбе самолёты, чтобы вывезти евреев
Все уезжали. Предстояло это сделать и Яше. Уже куплены билеты.
Яша в последний раз смотрит на собрание своих книг, на обширную фонотеку. В них был смысл его существования.
Внезапно Яше стало плохо – обширный инфаркт. Он не мог пережить расставания с самым сокровенным.
Я понимаю Яшу.
Иногда мне кажется, что с его смертью ушла часть меня самого.
Та часть, что временами воспринимает женское начало, как непонятное и даже враждебное.
Р.Маргулис