Один в цехе.
Вчера Семёныч предупредил меня, что пойдёт в гости к сестре, живущей на проспекте Мира в доме улучшенной планировки.
Рад Семёныч за сестрёнку. Сам он пострадал то ли от родни, то ли от риэлтеров. Но ничего не говорит, почему остался без жилища. И я стараюсь не спрашивать его.
Удивительно, что Василий словно отпрашивается у меня, спрашивает согласия.
- Мне-то что, иди конечно - говорю я ему и радуюсь в душе.
Один буду, уединюсь, чтобы спокойно насладиться книгами.
Итак, сегодня я один. Один в цехе. Одинёшенек. Никто почему-то не остаётся сверхурочно.
Блаженствую едва ли не впервые за сто суток дежурств. И всё-таки чего-то мне хватает. Чего же? Неужели общения с человеком?
Привык я слегка к присутствию Василия, нашего «цехового». Кое-кто пытается назвать его «бомжем», но это не приживается.
Какой же Семёныч бомж? Это словечко ведь расшифровывается как «человек без определённого места жительства».
А у нашего неприкаянного токаря место жительства установлено и обозначено: завод, цех, сторожка.
Семеныч пошел в город, вышел в люди, двинулся на чаёк к родной сестрице.
Хорошо, когда есть куда пойти человеку. Но славно и когда есть откуда. Лучше, когда звучит «человек из завода», чем «человек ниоткуда».
Что же я сегодня буду читать, о чём писать. Прочитать необходимо очень многое, а вот писать, о чём, не ведаю.
А может быть, именно об этих двух годах в механическом цехе, о Семёныче и Ольховском, об Игоре и о себе?
На другой день Семёныч возвращается свежий, довольный и весёлый.
- Эх, как хорошо, помылся в ванной, поспал на кровати.
Порадуюсь за брата, за друга Семёныча, пусть получил он хоть и малую радость. Почаще бы ему покидать эту вонючую обитель.
Вопрос.
Ну до чего же передовой, сознательный, прогрессивный, несмотря ни на что, рабочий класс.
Экзамены в университете я сдал, диплом защитил, а сам всё сижу в сторожке, гуляю по цеху, чищу лестницу от снега, сметаю листья на дорожках.
Привык наверное.
Володя Михайлов зашёл в сторожку позвонить в город. После краткой беседы по телефону обратился ко мне: «А ты всё сидишь? Чего в школу работать не идёшь? Учителя ведь требуются. Я бы, будь моя воля, с таких деятелей вычитал бы деньги, что на их учёбу государство затратило!»
А действительно, почему не иду я в учителя?
Кроме недостатка любви к детям, ещё и оттого, что мало платят.
Однако если жить по такому принципу, то вообще никуда идти не надо.
Сидеть на месте и всё. Разве что ещё локти кусать, когда педагогам, наконец, достойно труд вознаградят.
Что ж, в таком разе я действительно желаю грызть локти. Лишь бы преподавателей всех рангов накормили, одели и обули. Хотя в слове «обуть» порою слышится другое значение...
А может, оттого не решаюсь я тронуться в педагоги, что обжёгся на молоке и теперь дую на воду?
Или просто обленился, лёжа на дощатом топчане с матрасом, и нет-нет, да и взглядывая в голубой омут телевизора?
Приглашение.
Итак, диплом у меня в кармане. Думаю, куда же податься? В школу? Остаться здесь? Двинуться ещё куда-нибудь. Выбор поприща в 2000-м году не столь велик.
Почему-то подумалось - вот на Западе, а особенно в США поэтов в университеты приглашают.
Вечером случился звонок. Меня дома не было, потому я не мог знать, кто и зачем желает со мной встретиться.
Оказалось, что это молодой завуч из отдаленного микрорайона. На другой день, явившись ко мне домой, приглашает на работу. Вот чудеса. Не зря сказал поэт Шефнер: «Не привыкайте к чудесам, дивитесь им, дивитесь…»
Несмотря на ощущение дива, отказываюсь, сославшись на необходимость научной работы. Какой работы, где, для кого? А действительно, что я могу сделать ради Родины /не для себя же/, какое открытие совершить: филологическое, историческое, литературное, философское?
Отказал школьному администратору, но спустя неделю спохватился, побежал к нему по оставленному адресу, но поздно. Нет его, словно пропал в одночасье. Звоню, постукиваю в дверь, стерегу у подъезда. Нет как нет. только тусклый зрачок взирает на меня из двери.
Пропало чудо. И снова дежурство, замки, двери, трудяги, начальники, снег, осенние листья, заводская пыль, чтение, риск.
До боли душевной маюсь - почему отверг я предложение, что за ураган если не снёс, то приподнял мою «крышу». Какой приступ накатил на меня, словно некая блажь нахлынула мутной волной. Поздно сожалеть, сокрушаться, а каяться никогда не поздно.
Предложение к пожертвованию звучит подобно названию романа В.Набокова «Приглашение на казнь».
Факт предложенной жертвы не повсеместен, но добрая половина жертв предлагается либо под воздействием чужой воли либо при пробуждении собственной воли.
Удивительно и поистине всеобъемлюще значение жертвы. В толковых словарях понятие этого слова объясняется как отказ.
А это далеко не всегда так. Отказ от работы в школе, не сулящей скорого обогащения, никак не может быть назван жертвой. Скорее наоборот - жертвой духа и разума, совести и любви было бы безусловное принятие предложения.
В данном случае всех вышеперечисленных качеств не хватило. Если же не хватает или вовсе что-то отсутствует в душе, так и жертвовать становится нечем.
Да всегда есть чем. Покоем своим, блаженством сытой лености, самомнением и тщеславием. Все эти заведомо лишние свойства нужно отсечь, дабы проявились лучшие человеческие качества.
Отринул предложение к пожертвованию и началось…
За неделю до Нового года в больнице оказалась моя подруга жизни. Ей сделали тяжёлую операцию на почке. Бегаю в клинику, помогаю, чем могу.
На обратном пути из лечебницы захватываю лекарства и покупаю продукты для слепой матери.
К тому же дежурю в заводе. Вся жизнь превращается в сплошную череду дежурств.
Знаю, что не надо было отказываться от возможности стать преподавателем. Уже поздно. Налегло, обступило, охватило бытие. Что ж, это жизнь. И то, и это, всюду жизнь и везде жертвы.
Вспоминается, как ехал я сдавать экзамены. На остановке возле вокзала человек тридцать ожидали автобуса. Внезапно занесло «Жигули», управляемыми какой-то «бомбила». Машина, идущая на малой скорости, стала притормаживать и вдруг пошла вразнос, сделав три поворота и внезапно вылетев на бордюр.
Вначале все стоящие надеялись, что автомобиль удастся остановить, но потом все в ужасе разбежались. Страшная сила машины показалась нам на ужасное мгновение.
После того, как визг тормозов прекратился, на площадке осталась сидеть женщина средних лет, по щеке которой струилась кровь. Ужас.
Но страшнее всего плач пятилетнего ребёнка, во время поспешного бегства брошенного мамой.
Бегу на вокзал. Таксофоны, некогда бесплатно позволявшие позвонить в скорую помощь, ныне требуют кредитную карточку.
Вместе с другом и водителем злосчастных «Жигулей», выскочившим из кабины, заходим в медпункт, фельдшер которого возмущён, что нас явилось трое.
Вернувшись на остановку, видим, что пострадавшую уже увезли на такси. Вскоре появилась и «Скорая помощь».
Слава Богу.