Возвращение жизни.
Опять возвращается жизнь. Случайно или преднамеренно, в духе и в плоти.
Начальник подкинул «калым». Кстати, интересно, как тюркское слово «калым», означающее выкуп за невесту, укоренилось в нашей жизни.
Казалось бы, чего проще, сказать: «Наварить», «срубить капусту», в конце концов просто подработать, но произносится именно «подкалымить».
Весёлое слово «калым» отчего-то столь созвучно географическому и историческому наименованию определённой части необъятной нашей Родины. Колыма - кладовая золота, серебра, урана, и прочих ценностей сырьевых.
Итак, мне дали подработать. Работёнка хоть и непыльная, но довольно вонючая. Доверили маркировать электрощиты и станки в нашем цехе. Технология такова. Предварительно на оборудование наносится жёлтой краской прямоугольник или треугольник. После высыхания краски в рамках «отбиваю» цифры и стрелки.
Договорились с начальником по три рубля за цифру. Оформил я половину цеха. Вдруг мой «патрон» говорит: «Ну ладно, по червонцу за табличку тебе заплатим».
- Ничего себе - думаю, не зря Викторыч два высших образования получил.
- Мы ж не так договаривались, Алексей Викторович. Не выходит по 10 рублей, по 12 должно - упёрся я, несмотря на свою подлинную робость и лицемерное смирение.
- Ладно - почесав лысину, соглашается босс. - Только чтобы к празднику всё было готово. Работай днём и ночью, и в своё дежурство и в чужое, но сделай.
И стал я пахать. Вырезал несколько комплектов трафаретов и пошёл лепить. Пока один набор, протёртый керосином, подсыхает, восемь часов дышу краской. Но хоть есть за что.
Наконец, все сто пятьдесят электрощитов и полтораста станков разукрашены.
Сделал своё дело и всё. Но почему так защемило сердце, когда ноздри защекотали запахи ацетона и керосина. «Забалдел» немного словно токсикоман какой-то великовозрастный.
Да нет, дело не в запахе, а в памяти. Вспомнилась армия, товарищи, Борька Сапрыкин, сытенький круглый москвич, с которым по приказу, а точнее, поручению майора Снегова, занялись мы оформлением различных энергосистем боевой части.
Жарким сибирским летом лепили мы надписи на таких же электрощитах. Трафареты периодически выносили на солнцепёк, чтобы подсушить. После того, как они окончательно приходили в негодность, я вырезал новые из электрокартона.
И вновь 20 лет спустя, я режу трафареты, намокшей от краски губкой наношу цифры на механизмы.
- Профессионально сделано - воскликнул начальник цеха, после демонстрации моих первых опытов.
А мне опять вспоминается майор Снегов, порой «выдёргивающий» меня с муторного наряда по кухне.
- Товарищ Луков, вы большой учёный. А потому ждёт вас интеллигентная работа. - лукаво произносил старший офицер и обозначал «фронт работ».
И брал я в руки не штихель, а простой резак, и создавал не офорты, а простые трафареты. «Опасно для жизни», «Дизтопливо», «Внимание. Высокое напряжение». И ещё не помню что.
А надо ли помнить, как шагал я по бетонной выбеленной потерне, нанося указатели и предупреждения.
И знать не надо мне про толстую железную дверь, которая словно в некоем фантастическом фильме, отверзалась по мановению кодово-замкового устройства.
Мощный стальной брус в руку толщиной уходил в дверную броню. Дверь открывалась при помощи электромотора и…
- Стоп - говорил мне майор Снегов - дальше тебе нельзя. Ты ведь болтун. Дальше я сам порисую -
Но в других местах я управлялся сам. Режу как-то буквы из фольги для какого-то уставного транспаранта, и вдруг чувствую спиной, как сзади кто-то подходит.
Повернулся. А, так это румяный и пухлощёкий лейтенант Шальнов из «тайного тайных» поднялся.
- Луков, а ты знаешь, что Высоцкий умер. Только что по «Голосу Америки» передали.
- Вот это да - до сей поры не перестаю удивляться я не столько безвременной смерти артиста и поэта, сколько любознательности наших военнослужащих. Ведь такое противостояние держав было, а здесь офицеры очень важных войск и вдруг…голос Америки.
Вот с чего всё начиналось. С наших тайных прослушек голосов и ловли «волн», с нашего почти повального пьянства и хамства, с лицемерия парторгов и комсоргов.
Не зря, ой не зря сказал гениальный до безумия Фридрих Ницше: «Падающего толкни…» Мы падали уже давно и жили словно по инерции. Стоило толкнуть наших болванчиков - бонз, как они и закачались туда и сюда.
Потом всё же определились - туда.
Техбюро.
Поднимаюсь на третий этаж. Техбюро. За столами и кульманами сидят и стоят мужчины и женщины. Это ИТР. Инженерно-технические работники.
Что же мне нужно от них? Им от меня не надобно ничего. А мне необходима бумага. Хорошая, плотная. Дело в том, что обратная сторона технологических карт совершенно белая. А их периодически списывают. Потому-то я и посещаю технологическое бюро. Что зря добру пропадать. Бумажка же мне нужна для курсовых и для прочих опусов.
Трудовые интеллигенты приветливы. Улыбаясь, ведущий инженер - зрелая женщина с белой причёской, открывает старенький шкаф с застеклённой дверкой и достаёт несколько папок, наполненных плотными листами.
- Здесь у нас поэт работал. Бард. Володя Быков. Может, знали его? - Володя Быков. Кто бы мог подумать, что смерть так рано подкосит этого здоровенного бородатого мужика, мастерски владеющего гитарой и словом. Володя умер на 40-м году земного бытия.
У меня сохранилось несколько фотографий, где умное лицо Владимира с лёгкой скептической улыбкой серьёзно смотрит на меня.
До сей поры стоят на моей книжной полке три тома Уилки Коллинза, выигранных мною на импровизированном «Поле чудес», которое было устроено на «Дне города» в 1993-м году. В 90-е годы этот невеликий праздник отмечался в июне. Стихотворцы в то день были приглашены выступить в читальном зале Центральной городской библиотеки. Мы выступали в перерывах между игровыми турами. Я же возжелал поучаствовать в самой игре и в итоге заработал вышеупомянутый трёхтомник.
После этого мы с Володей, Славой и Серёгой пошли отмечать праздник в бар «Лель». Крепенько выпив, тронулись прогуляться по родному городу. Заглянули в музей, где тоже происходило какое-то культурное мероприятие.
И опять по жуткому обычаю русских, продолжили мы возлияние в одном из кабачков, которые быстро расплодились по всей стране. Известно же с давних времён ещё Грозного Иоанна, что торговля винищем - одна из самых прибыльных.
В этих заведениях Володя исполнял свои замечательные песни, а также моноспектакли Высоцкого.
В баре около бывшего теперь кинотеатра «Звезда» нам повстречались какие-то ребята, похожие на цыган. Впрочем, девушки, бывшие в ними, говорили по-украински. В общем, малая дружба народов.
Кто-то из крутоватых пацанов попросил у Володи гитару, но он решил петь сам. То и дело в перерывах между песнями наливали нам коньяк «Империал». К тому времени нас уже было трое. Серёга Плотов уже отправился домой.
С трудом, но припоминаю, что удалось сесть в троллейбус, зажав под мышкой три тома британского классика. Плохо, тяжко было, не до фейерверков и не до чего.
Теперь встретились мы с Володей ещё раз. Не с ним самим, а с его рабочим местом. Сказать, что мир тесен - мало произнести. Мир широк и узок одновременно. Он сужается, съеживается к концу нашей жизни.
Потеря ключей.
Прихожу в цех. Шум, гам, тарарам. Начальник с огромным синяком под глазом.
В сторожке с трудом выносимая вонь. На грязном столе крошки.
Ещё одна деталь - ты дремлешь в ботинках, от которых идёт вонь. Вонь, вонь, вонь. Как интересно меняется значение слова. Теперь аромат означает блаженный запах, а вонь - нечто невыносимое для обоняния, что-то почти осязаемое, немыслимое для взятия в руки, неприкасаемое, невидимое, неслышимое.
Однако в трудах Святых Отцов встречаешь то же слово, но это уже ласковое, даже нежное именование «воня».
Святые после кончины или точнее, отшествия, издавали благовоние. Насколько мы стали западниками, что даже исконную воню променяли на некий латинский аромат. Впрочем, хватит изысков. Передо мной человек, живой, тёплый, которого нужно любить.
Помыться, постираться - событие для Семёныча. Даже побриться - редкостная радость.
От заместителя начальника узнаю важную весть - произошло ЧП. Потеряны, а возможно, похищены, ключи от цеховых замков. Поистине не «час от часу легче», а день ото дня тяжелее.
Семеныч опять лежит «в отрубе», скорчившись как ветхий младенец. Ветошь, в которую он облачён, пропиталась всем, чем можно и нельзя.
На обитателя цеха садятся и ползают мухи. В отнюдь не священном ужасе трогаю несчастного ладонью и одновременно прислушиваюсь. Нет, он тёплый, хотя мои руки с улицы холодны.
И вдруг в пьяном бешенстве Василий орет: «Что прислушиваешься? А?.
Я отшатываюсь. Напугал меня друг Семёныч. Легко меня напугать. Слава Богу. А я-то подумал…
Такая хроника. Это ж не только летопись, это история болезни, хроника хворобы личной и общественной.