Пути
В цехе меняют рельсовые пути для кран-балок. Собственно, пути на новые не меняют, а просто переворачивают двутавровые балки наоборот, словно выворачивая наизнанку. Так и хочется сказать - как это по-русски. Трудятся сварщики, слесари, крановщик-водитель. Шум, лёгкая суета. И всё же развлечение. В субботу ремонт длится до 13 часов.
Обходя место действия, замечаю, что из кабины «Маза» торчат чьи-то ноги в кирзовых ботинках. Это пьяный водитель крана. Он спит долго. Его бражная дрёма словно символизирует само почти всероссийское хмельное забытье.
Я выхожу в цех читать. Пусть Семёныч вдоволь насладиться лицезрением зубодробительного Чака Норриса, костоломного Сталлоне, томного Ван Дама, чудовищного Шварценеггера. Впрочем, мой вольный или невольный напарник не очень любит североамериканские киноподелки. А на «порнуху» так и просто плюётся, сокрушённо эхая.
В цехе прохладно. На ногах у меня войлочные ботинки типа «прощай, молодость», на плечах старая шубейка. Зато свободна, хоть и нелегка, голова. Никто не мешает и даже не трогает. Почти блаженство. Покой. Странно, почему люди иногда так желают покоя. Но как ужасно само слово «покойник».
В руках у меня том Флоренского. Письма.
Страшно иногда читать письма. Послания, адресованные не тебе, вызывают оторопь, особенно если это письма великого человека, да ещё посланные из тюрьмы.
Письма о. Павла Флоренского, детям его предназначенные, потрясают до боли душевной.
Жил человек, работал, преподавал математику на рабфаке, детей воспитывал, и вдруг случилось чудовищное - его заграбастала когтистая кровавая лапа государственного "Левиафана".
Бумажные кусочки, словно ломти хлеба, летели за тысячи километров.
Из города Свободный на Зее в Сергиев Посад. Как жутковато звучит название лагерного поселения - Свободный.
До такого издевательства просто так не домыслишься. Это способен внушить лишь лукавый. Но и там, за решеткой, отец
Павел Флоренский трудился, не покладая рук, не остужая сердца и не умаляя ума.
Он изучал вечную мерзлоту, исследовал водоросли Белого моря, писал стихи...
А душа болела, и сердце скорбело - как они там, родимые?
Меж тем, починка в цехе стальных путей, проложенных под потолком, продлившаяся месяц, близится к завершению. Наконец, бригада покидает объект.
При выезде из цеха могучий «Маз» буксует в снегу. Ему под колёса сыплют песок. Один из рабочих не удержался и упал, обсыпав лицо песком. И стал Ваня похож на африканца. Все засмеялись…
Бухой
Василий опять «бухой». Бухой, опухший. Шутка ли, если тобой выпит литр самогона. Когда бухают - набухают. У тебя, приятель, набрякли кисти рук, налились подглазья.
Это всё проявление болезни почек, которые, тоже, наверное, набухли. Весной на дереве набухают почки, только дерево ты не весеннее, а осеннее.
«Бухнул». Откуда выскочило это меткое слово? Меткое, словно камень бухарик, брошенный в чужой огород.
Ещё немножко, и ты бухнешься на своё дощатое ложе, словно булыжник на самое дно болота.
Помнишь, как ты рассказывал мне про славный город Веймар, в котором тебе привелось служить. Веймар - один из центров германской культуры, и в то же время варварства, если не дикости, поскольку именно рядом с роскошной резиденцией былых великих герцогов приткнулся концлагерь Бухенвальд.
Жуткое название переводится вполне безобидно - буковый лес. А ведь это фабрика смерти, живое кладбище, город умирающих.
И опять созвучие - бухать, Бухенвальд. Из-за пьянства вся Россия стала лагерем смерти.
- Бух, бух - глухо кашляешь ты. а ещё «бух» по-немецки книга.
- Люди как реки, - произнёс Лев Толстой.
Но люди ещё и книги.
Декабрь
День получки. Иные мужики уже с обеда хватанули «зелья» и «зело» пьяны. Деньги в нашем заводе стараются выдавать в пятницу, а никак не в среду или в четверг.
После окончания смены начинается телефонная симфония. Звонят «дамы сердца», беспокоятся, скоро ли придут домой разлюбезные муженьки.
А «благоверный» шасть через другую калитку, то есть проходную и был таков.
Другая «декабристка» пришла в цех и прямо у кассы «прищучила» «законного».
Суженый клянчит у неё, отобравшей деньги, на чай и сигареты. Впрочем, говорят, эта «бой-баба», чем-то внешне напоминающая императрицу Екатерину 2-ю, сама отнюдь не дура «принять на грудь» грамм полтораста. Но дома, в культурной обстановке и без лишения прогрессивки.
Третья прибегает в цех, рыдая, ищет с помощью заместителя начальника между станками своего незабвенного труженика, но того уже и след простыл.
И так до позднего вечера не смолкает трезвон, который так похож на слово «трезвый».
Где только не прячутся от начальства и своих супруг работники.
Мотоводитель Серёга Григорович – племянник начальника отдела режима гигантского оборонного завода, дрыхнет в железном гараже на своём верном коньке. Его спрашивают, почему он к дяде не на предприятие не устроится, ведь тот наверняка племянника на тёплое место определит.
- Нет – отвечает Серёга – подводить его не хочу. Вдруг сорвусь, а ему позориться из-за меня. Лучше здесь останусь. Спокойнее.
Вечером ищу Витьку электрика. Пропуск его у меня, а сам он где-то в цехе.
Хожу, брожу по проходам. Наконец, Семёныч подсказывает мне убежище электротехника. Небольшой железный шкаф возле станка. Стучу в дверцу. Она через 5 секунд открывается и оттуда вываливается Витек. Даже не верится, что такой высоченный мужик уместился в таком помещении.
Умывшись, Виктор уходит домой, а мне можно приступить к чтению и писанию.
Падение
Семёныч напился. Приехал «Игорь», поинтересовался самочувствием своего пожилого «воспитанника». Меж тем внештатный сторож куда-то скрылся.
По проходу идёт оператор Ласточкин. Игорь беседует с ним и вдруг видит «поддатого» «домового».
Наш автолюбитель идёт к нему навстречу.
- Опять нажрался?
- А тебе что за дело, козёл?
Я на какой-то миг отворачиваюсь. Краем уха слышу звонкий хлопок удара. Вслед за тем слышится резкий костяной звук падения.
…Теперь ты, дружище, лежишь на холодном стальном полу без движения. Затылок рассечён. Игорь щупает у тебя пульс. Впервые вижу его испуганным. Как же странно видеть ужаснувшегося человека, привыкшего приводить в трепет прочих. Что мелькает в его стриженой голове? Следствие, суд, тюрьма, колония. Чужая душа - потёмки. Вернее не произнесёшь.
Не знаю почему, но мне, с детства избегающему драк, вдруг так захотелось «врезать» ему. Но сейчас не до этого. Надо откачивать Семёныча.
Я быстро иду на улицу за подорожником. Потенциальный же убийца быстро идёт, почти бежит за другом узбеком, работающим в охране, и к тому же подрабатывающим массажистом.
Кровь струится из затылка Василия. Её не остановить приложением целебного листочка. Что же делать?
Придётся применить то, в чём я уже покаялся на исповеди в храме, стоящем рядом с заводом и когда-то построенном на средства рабочих.
Грешные руки мои тянутся к голове собрата и начинают делать «пассы». Буквально через минуту кровь остановилась.
Семёныч сквозь забытье говорит мне: «Спасибо».
Затем он опять впадаешь в полудрему или в забытье.
Прибегает Игорь. Увидев, что рана больше не кровоточит, с грубым удивлением говорит: «Ты что, умеешь что-то?»
- Да так, немного - неопределённо говорю я.
- Когда очнётся, не говори ему ничего - яростно шепчет Игорь, прихлебывая чай. - Меня прямо затрясло всего. Я к нему со всей душой, а он меня козлом...
Что ж я скажу. Живой Семёныч и слава Богу. Упал и встал. А я. Встал или упал? Свершилось падение. Не только Семёныч рухнул, но и мы все упали. И я, не успевший остановить Игоря, и Серёга Ласточкин, в страхе прикрывший глаза и произносящий: «Я ничего не видел». Свалился Игорь со своего пьедестала. Упали все.
И сколько раз это будет?
Пока жизнь длится. Но она не длится, не тянется, а бьётся, колотится, пульсирует. Иначе она не была бы жизнью.
Годы проходят тяжкой поступью. Скорее пролетают они словно Эриннии, Эвмениды, готовые обрушить свою кару на головы людей.
Иной раз 20 лет ожидаешь возмездия, и оно всё же приходит, неотвратимое и благодатное.
Главное, вспомнить, за что это тебе, мука не смертная, а часто житейская, не болезнь к смерти, но немощь к жизни вечной.
Вспомни всё, Гриша, хотя это немыслимо. Ты же не герой американской киноподелки.
Тогда пусть восстанет из небытия, забвения хоть что-то, хотя бы это…
Нападения.
Как трудно признаться в том, что совершил когда-то мерзкое и пакостное.
Впрочем, есть ли разница в гадостях? В июле предпоследнего советского года мои родители получили от завода квартиру.
Всего лишь полтора года спустя распадётся Советский Союз, а потому затормозится, а там и почти совсем прекратится массовое строительство бесплатного жилья.
Итак, мои родители, наконец-то переехали в новый панельный дом, расположенный к тому же, почти в центре города.
Расставив мебель, соорудив полки, подвесив с помощью дяди Гены /родного брата мамы/, люстры и плафоны, приступили мы к «отмечанию» или, если хотите, «справлению» новоселья.
Всё было, как положено, с водкой и закуской. Вернувшись домой, хотел я было отдохнуть, да не тут-то было.
Жена моя, которую я часто именовал «мать моей дочери», вздумала в этот же день убираться. То есть не сама дом хотела покинуть, а порядок в нём навести.
Я же был злой, пьяный и усталый. А может, утомившийся, сердитый и поддатый.
Всё же, ворча и ругаясь, через силу, стиснув зубы и скрепя сердце, приступил я к выбиванию мягких бытовых принадлежностей, то есть любезных сердцу моей супруги ковров и паласов.
Ох уж, эти вещи и вещицы, достаток, имущество. Рухлядь, одним словом.
Затаскивая в подъезд скрученные в трубку предметы обихода, услышал я от соседнего крыльца чью-то весёлую «подначку».
Здесь-то на меня и наехало, накатило, наскочило. Приставив к стене ворсистый рулон, я выкрикнул в ответ что-то оскорбительное, а возможно, и нецензурное или, как сейчас принято говорить, ненормативное.
Затем я, просто обезумев от ярости, кинулся навстречу криво улыбающемуся пожилому мужику.
Мне тогда было 29 годочков, а ему лет 50. недолго думая, а точнее, не мысля совсем, в каком-то необъяснимом, неоправданном бешенстве подскочил я к обидчику и, схватив его за ворот, повалил на землю.
Не на мягкую почву обрушил я своего супостата, а спиной на деревянную скамейку.
А сейчас думаю, что в тот жуткий момент жизни, мог бы убить человека. или покалечить.
На том наша бессмысленная схватка и завершилась, поскольку противник мой, застонав, на стал продолжать борьбу.
Как же он был прав!
Прошёл год. Без малого или без большого, но всё же пробежал. «Оборонку» стали сокращать, и потому пришлось мне сменить место работы.
В цехе холодной штамповки, куда я устремился с молодой ещё энергией, довелось повстречаться со своим «оппонентом».
Сосед по дому сделал вид, что не замечает меня, но всё же, спустя два года после моего трудоустройства, слесарь-ремонтник подошёл ко мне и стал говорить.
Услышал я чаемое известие о том, что прощён им, но трудно, ох как тяжко было ему первое время видеть меня. однако он пересилил себя, перемог и смог извинить.
Как это трудно - простить человека. Извинить звучит по- сербски «опростить». Действительно, только став проще, можно простить.
Надо бы вспомнить иной случай, произошедший прямо на в одном из сельских посёлков.
После перехода на четвёртый курс рискнул я пойти работать в школу. По нашим временам это действительно риск.
Чего только там не бывает, не случается, в наших средних учебных заведениях. Порой надо бы и команду «Стоп» заводить, как у наших любезных стратегических партнёров за океаном водится.
На одном из уроков словесности русской один из учеников, дважды второгодник, высокорослый и тренированный, стал ломать какой-то прибор, то ли барометр, то ли ареометр. Занимались мы тогда в кабинете географии и отвечать пришлось бы мне. Впрочем, учитель нынче за всё и всегда ответ держит.
Школьник этот, будучи четвёртым сыном рецидивиста, всячески развлекался в учебном заведении тем, что донимал учителей и измывался над учениками.
Особенно доставалось в поселковой школе «пришлым», то есть приезжим из города педагогам. Доходило и до рукоприкладства.
Этот самый великовозрастный ученик, противясь моей попытке выхватить у него учебное пособие, так приложил меня к парте, что я продохнуть не мог.
Вечером на своей спине обнаружил я громаднейший синячище, красовавшийся между лопаток.
Может быть, это была расплата за тот проступок, совершённый в уже далеком 1990 году.
Что ж, всякое бывает в молодости. Даже святые люди, и то в юности оступались. Святой Силуан Афонский был в миру сильным деревенским парнем. Однажды он, повстречав пьяного задиру, и с такой силой ударил его в грудь, что тот упал. Из горла упавшего хлынула кровь. Братья избитого две недели подстерегали Силуана, тогда ещё бывшего Семёном, но пострадавший выжил и всё обошлось.
Отслужив срочную службу, Семён ушёл на святую гору Афон, где и подвизался много лет.
Однако вспоминать вспоминай, но дальше живи по чести и по совести. Не обольщайся, не теряйся, будь бдителен.
Ты ж не святой, Гриша. Ты не Гриша, а «Греша» какой-то. Пока живёшь, греша. Григорий ты не великий, а самый малый.
Поломал ты жизнь свою, да и чужие затронул. А тоже, порою книжки мудрые читаешь: Григория Паламу, Григория Богослова, Григория Синаита, Григория Двоеслова…
Заводской кот.
Любой день ранним рабочим утром человеческая лава или лавина вливается в створы проходных завода.
Людей встречает кот, беловато-рыжая, ставшая от заводской грязи серой шерсть которого местами сменяется жуткими следами то ли ожога, то ли парши.
Подняв морду, мудрую от страдания, кот смотрит в человеческие глаза.
Ожидает он милостыню, подачку или просто ждет? Вполне возможно, что из тысяч людей, стремящихся на рабочие места, кто-то ему подает.
Удивительно то, что этот маленький зверек не только встречает, но и провожает работников„
Когда люди уходят, кота охватывает тоска.