Завод
Завод награжден орденом Ленина. Поздним летним вечером позлащённый кумир былого вождя пролетариата и трудового крестьянства, воздвигнутый в центре, светится закатным светом.
Пока вождь упорно отбрасывает тень, Василий Семёнович почивает на деревянном топчане, подстелив засаленную шубейку.
Опять «отключился», «приняв на грудь», а также голову, живот и прочие части тела грамм 800 пахучей зеленоватой жидкости, похожей на бензин.
- Ох, о-хо-хо - порой слышно кряхтение.
С боку на бок, с боку на бок. Жёстко дощатое ложе,
- Ох-ох-хошеньки - тихонько постанывает Семёныч.
Надо жить, везде, всегда и всюду.
- Только бы жить, только бы жить,
Хоть на литейном заводе служить -
Воскликнул когда-то поэт Георгий Иванов.
Да, можно служить в заводе, иногда необходимо работать, но жить, проживать, существовать ежечасно, ежеминутно…
Никогда не поверил бы прежде, даже не подумал бы, что может быть такое.
И всё же есть…
- Как клён и рябина растут у порога,
Росли у порога Растрелли и Росси - сказал о своём питерском детстве Александр Кушнер.
Что же росло у моего порога? Да, конечно же, завод, но не этот, а другой, оборонный, расширяющийся вдоль и поперек, поглощающий живое ради защиты живого.
Стоял рядом с заводом детский садик. Глядь, через год он уже внутри, в заводских дебрях. Улочка моя родимая, в пять деревянных домов, тоже проглочена промышленным монстром.
Завод не только рубит лес и топчет луг, но ещё и заводит человека в индустриальные джунгли, к почти неизбежной гибели.
Хотя завод заводу рознь, всё же он бурлит, кипит и булькает, словно загнившая заводь природной жизни.
Полковник
Сторож, который меняет меня на «боевом посту» - полковник в отставке Рудольф Семёнович Ольховский. У него морщинистое худощавое лицо, большие внимательные глаза.
Бдительный воин, двумя словами. Не раз он задерживал нарушителей. Именно он поймал Кабанова, сварщика, который приезжал из соседнего посёлка Старки в 6 часов утра.
Наш завод тяжёлого машиностроения выручает многих жителей окрестных сёл и городков. Приезжают люди из Булыгина и Бухариков, Крестова и Сарычева.
Приезжие, переодевшись, сразу становятся за станки трудиться, но всегда находится «паршивая овца».
Таким, к примеру, и был Кабанов.
Фамилия как нельзя лучше соответствует поведению. Сварщик, отсидевший несколько лет за хулиганство, прохаживался по цеху с двумя ножами. Придурок, одним словом.
- Посади свинью за стол, она и ноги на стол - метка народная мудрость.
Дали труженику работу и зарплату соответствующую - 1500 рублей. В среднем три оклада начинающего педагога в 2000-м году.
Вместо того, чтобы включить сварочный аппарат и зажать в держак электрод, люмпен утром потихоньку свинчивал медные трубки с новых станков.
Однако недолго тешился предприимчивый похититель.
Поварил «умелец» месяц-другой, да и стащил со своего рабочего места моток омеднённой проволоки. У себя же украл. Выгнали, недолго думая. Правильно сделали, не сажать же его за такую мелочь. Такой и в «зоне» украдет.
В людях Святые Отцы велят видеть ангелов. И даже в этом мелком воришке, у себя самого ворующем, надо жителя небесного лицезреть, хоть и напомнил он мне гиены или акулу, что с вечной голодухи свои потроха пожирает.
Интересно, что когда-то, лет 7 назад этот работник уже трудился в механическом цехе, но был изгнан за хищения.
Далеко-то он не ушёл, в цех металлоконструкций взяли. Сварщики-то нынче в цене великой. И опять примут, не в этот цех, так в другой.
Засёк Рудольф Семёнович и ещё одного похитителя из смежного цеха. Чутьё у него, что ли какое-то?
Игорек побаивается в дежурство полковника притаскивать-уволакивать. Мало ли что.
Где же служил Ольховский. То ли в МВД, то ли в КГБ. А может быть, в ракетных войсках. Мало что знаю я о бывшем военном.
Обычный путь русского офицера: Армия, преподавание ОБЖ в школе-интернате, работа сторожа.
Отставник вежлив и уважителен. Даже не верится, что он когда-то командовал.
Служивый меня меняет, и я спешу домой. Говорить некогда. Главное, что человек он надёжный.
- Он еврей - злобно говорит о нём Игорь.
Опять еврей. Да ведь они тоже разные. Не все же олигархи. Вот у Сталина был Каганович министром путей сообщения, так поезда ходили как часы и во время войны и после.
Так и наш Рудольф Семёнович, порядок любит больше самого себя.
Как-то прихожу на смену. Начальство решило заняться культурой производства вокруг цеха. Наш бравый военный, вооружённый обычными ножницами, стрижёт траву. Уже метров на 50 размахнулся.
Я, недолго думая, нашёл стальную полосу, заточил её и пошёл рубить бурьян кавалеристом Первой Конной. Хотя полоса гнулась и тупилась о камни, но всё же дело пошло быстрее.
Игорь в наших «культурных» мероприятиях участия не принимал, считая это чем-то зазорным для себя. Не раз он говорил, чтобы начальник снял с него доплату за уборку территории. Но ни заставить его трудиться, ни аннулировать доплату руководство так и не смогло.
Игорь был свого рода сторож «в законе».
Автомобилист
Игорь, сторож, которого я меняю, приезжает поздним вечером. Друзья из заводской охраны пропускают его всегда, хотя в последнее время режим усилился, и жить как хочется ему всё труднее.
Сегодня дежурит его друг - начальник караула, потому старенький, но не обшарпанный, а превосходно окрашенный и никелированный сверх всякой возможности «Москвич» въезжает в цех.
Василий по приятельски моет, надраивает, начищает машину. В это время дотошный Игорь тащит всё, что плохо лежит и даже стоит.
Он достаёт вещи то оттуда, то отсюда. Хищник хватает того копытного, что неважно бежит, а хапуга то, плохо лежит.
- Начальство тоже ворует, но по хитрому и по крупному. Самое главное, не попадаться. Их прищучат, они адвокатов наймут, а таким, как я, сами выкручиваться придётся - говорит Игорь. Впрочем, это оправдание многих несунов в 90-е годы.
Нужность, потребность, надуманная необходимость понуждают его. Было бы слово «надость», и оно служило бы ему подобным.
Одна машина, затем вторая, один гараж, затем другой. Ремонт, калым, навар, суета сует.
И лишь изредка наш князек наведывается в цех, чтобы поругать, а то и побить убогого бездомного Василия, частенько замещающего его на период тяжёлого и глубокого запоя, в который он периодически погружается. После запоя человек порой словно заново начинает говорить, ходить и писать.
Иногда Игорь пишет в журнале дежурства дрожащими печатными буквами: «Д е ж у р с т в о п р и н я л. Б е з п р о и с ш е с т в и й…»
Как всегда, он круто пострижен «ёжиком» или «бобриком». У него торчащие, слегка заострённые кверху уши, горбатый нос боксёра, впалые щёки, изборождённые морщинами, колючие глаза - буравчики.
Вася, не смущайся тем, что ты его раб, он ведь и сам подчинённый техники, батрак машины.
Порой, злобно брызжа слюной, он вопит: «Чаю!» тогда ты бежишь, «сломя голову», по промасленному полу за водой. Кипятильник начинает работать, вода закипает, заваривается бодрящий настой и он, с наслаждением вкушает «напиток бессмертия».
Что ж, на этот раз всё обошлось, если не считать грязной тарелки, в ярости разбитой им.
Я же, грешный, закрываю глаза, но не могу заткнуть уши, и потому порою вынужден слушать то, что не надо.
Что я в силах изменить, кроме самого себя. Но в какую сторону, куда изменить себя, зачем?