Есть много причин, по которым я не люблю советскую власть, одна из которых – бесконечные и масштабные переименования.
Нет ничего ужаснее изменения имени. Имя и объект – понятия неразделимые, сохраняющиеся на весь срок существования объекта, а порою – и после его исчезновения. Нет уже много веков Трои, а мы помним ее имя, покинут жителями Мохенджо-даро, пустыня давно на его месте, но имя! Имя помнится нынешними поколениями на всем земном шаре.
Ну это же смехотворно, если в школе вы были Колькой, а работать пошли как Вовка, а в старости стали – Серегой. Бред, полный бред…
Но большевики пытались создать свой мирок, в котором ничто не напоминало бы о «злом прошлом», вдруг до туполобого пролетариата дойдет, что прошлое – «старое и доброе», а «злое и ужасное», как раз настоящее. Поэтому история в СССР начиналась с 1917 года, а все остальное – старались как-то затереть, сжигая и пряча старые книги в библиотеках, уничтожая старые журналы, объявляя их «контрреволюционными» и чиня всякие другие гадости людям. (К примеру один наш деревенский родственник пошел на зону из-за того, что у него сохранился экземпляр «Нивы» военных лет с портретом Николая Второго». Сосед увидел и – донес).
Чтобы окончательно изуродовать историю, красные решили уничтожить отправные точки нашей истории – города, города в которых эта история, как раз и создавалась. Но поскольку стереть город целиком с лица земли и построить новый сил не было, то большевики стали кромсать названия городов и улиц. Исчезнут имена – исчезнет история. Не будет Петербурга и Сенной площади – значит не будет помещика Пушкина и белогвардейца Достоевского. Люди не найдут этих имен на карте и будут относиться к дореволюционным произведениям как к сказке. Какая разница – Тридесятое царство или, отсутствующий на карте Нижний Новгород. В область выдумки скатывается и знаменитая Нижегородская ярмарка и нижегородское купечество, реально остается город Горький. Пройдет двадцать-тридцать лет, помрут старики и уже никто не вспомнит, что Горький был когда-то Нижним. Ход истории будет разорван.
Причем объем переименования явно зависел от ненависти властей к данной территории. Сибири, которая в истории России занимала далеко не первое место, тотальных переименований удалось избежать. Мятежная Средняя Азия получила Сталинабад, Фрунзе, Мирзоян, Джамбул, но, в основном, сохранила названия своих городов. А вот завоеванным нашими войсками Финляндии и Восточной Пруссии не повезло конкретно. Их топонимика была уничтожена полностью. Калининграды, Оленьегорски, Светогорски заменили исконные названия в этих местностях и только реки, по-прежнему напоминают о том, кто здесь жил и что здесь было.
Но переименованиям не суждено было закончиться. Недаром была такая песня «Есть у Революции начало, нет у Революции конца…» Переименования «вошли в моду».Большевистская гордыня, желание советских руководителей очернить своих предшественников, чтобы обелить себя, привела к «перманентным переименования» в условиях которых жил русский народ до середины 90-х годов двадцатого века. Исчезали Кагановичи и Сталиногорски, на их месте появлялись Андроповы и Брежневы.
Закончилась советская диктатура, а переименования снова вдарили по нашим поколениям, родившимся, и выросшим после войны, и абсолютно не знавшим о всяких там Варварках и Маросейках, когда в начале 1990-х годов стали возвращать исторические названия. Душою я это понимаю и оправдываю – история не должна быть разорвана, но как это неудобно. Теперь я не знаю ни одной улицы в Москве.
У меня была знакомая, бабушка которой, хоть и была варшавской еврейкой, но жила с 1910 года в Москве, где до большевистского Октября прошла вся ее юность. Она так и не выучила новой Москвы, поэтому общаясь со своими сверстниками, она, по-прежнему, называла улицы «по-старому стилю», как она любила шутливо сказать. А вот, когда мы ей пытались что-то рассказать из того, что видели или из того, что слышали про Москву, то она нас не понимала. «А как это называлось по-старому?» – сразу же спрашивала она. А поскольку мы не могли на этот вопрос ответить, она начинала задавать наводящие вопросы – какие там дома или что там рядом, пытаясь вспомнить старое название данной улицы. Когда у нее это не получалось, она звонила какой-то подруге, дочь которой, как энциклопедия, хранила в своей памяти, и старые, и новые названия.
Я всегда это вспоминаю, когда у меня спрашивают какую-нибудь Пречистенку или Остоженку и даже поймал себя как-то на фразе «А как это называлось по-старому?». Боже мой! Ничего не меняется в этом мире!
Вот про два случая из мира переименований я и хочу рассказать.