Напарник примостился на старом деревянном ящике и смотрел в упор на меня. Мы готовились к традиционной пятничной попойке у задней двери склада, в котором работали экспедиторами (что бы это ни значило). «Ну что молчишь, голубок, нам интересно, кто ты, каков ты, откуда», - произнес Николай и сплюнул. Он невзлюбил меня почти сразу за молчаливость и усердие в работе. Бывает. Работники склада всегда рассказывали о своих жизненных опытах, похожих один на другой, скучных, но разрывающих душу владельцам оных рассказов, отчего авторы тушили пожары экзистенциальных противоречий тут же и чем придется. А я отмалчивался, хотя совсем не приходить и не пить тоже считал неприличным. Да и что мне рассказать напарнику? Неужели его заинтересует рассказ о детстве моем, отрочестве и тяжелом выборе на распутьях юношества? Думаю, нет. Поэтому как всегда в таких случаях беру стакан и опускаю голову, вспоминаю.
Однажды вечером, мне было в то время шесть лет, отец мой надолго задержался на работе, пришел домой пьяный и злой. Такое случалось часто. Мама пряталась на кухне и старалась не говорить лишнего. Я сидел под столом, за скрывающей меня скатертью, и играл в «войнушку» с самим собой. Вошел отец. Он держал в руке ружье. Спросил у матери, где я. Она ответила, что гуляю во дворе. Отец больше не сказал ни слова и выстрелил в маму. Она упала. Потом отец встал на колени и выстрел еще раз себе в голову, свалился рядом. Два красных ручейка вытекли из-под их тел и слились у порога кухни в большую лужу. Я смотрел на эту лужу и никак не мог понять, что же произошло. Я сидел под этим чертовым столом и смотрел на эту чертову лужу почти сутки, пока соседи со спасателями не вскрыли дверь квартиры.
Меня отдали в детский дом в маленьком провинциальном городке. В нем я провел около двух лет. Потом мамина сестра и ее муж сжалились и усыновили меня. Тетя стала моей матерью, дядя – отцом. Двоюродная сестра Аня - старшей сестрой.
Родственники, нормальные трезвые родственники. Тихий уютный дом. Собственная комната, вкусная еда три раза в день. У меня появились игрушки, телевизор, игровая приставка, компьютер. Первое время даже было страшно прикасаться ко всем этим вещам. Я не верил, что они мои. Разве хоть что-то может принадлежать мне, сыну убийцы и самоубийцы? Разве меня может кто-то любить?
Однажды новые родители повели меня знакомиться с бабушкой и дедушкой. Бабушка испекла коронные татарские треугольные пироги с мясом и картошкой, ичпочмаки. Тогда едой меня можно было выманить куда угодно. Нас встретила толпа улыбающихся людей, стало неловко. Дядя и тетя оставили меня на ровесников, двоюродных брата и сестру, которые возились в коридоре с велосипедом. Вроде как познакомили. Оказалось, что «кузина» старше на пару месяцев, а «кузен» младше на год. Сестренка приняла начальственный вид, стала показывать мне, что где лежит. «Если не сможешь дотянуться до выключателя, позови меня, я помогу», - говорила она. И столько в десятилетней девочке было взрослой важности, что я сразу зауважал. Бросил в нее ботинком, пока никто не видел. Попал. Сестра расплакалась и убежала. Старших надо уважать. Новый двоюродный брат, в этот момент разглядывал меня с интересом.
- А почему я тебя раньше не видел? Аньку видел, а тебя нет.
- Меня усыновили.
- Это как?
- Когда папа и мама умерли, я оказался в детском доме. Это такой дом, где одни только сироты, дети, у которых нет родителей. Я – сирота. А потом дядя с тетей усыновили меня. Взяли к себе.
- Значит, теперь ты мой брат?
- Наверное.
- Круто! - братишка произнес это и замолчал, видимо, и сам еще не знал, круто или нет найти еще одного родственичка в дополнении ко всем остальным. - Расскажи про детский дом. Тебе было плохо? Страшно?
- Я скучал по маме и папе. И все время хотелось есть.
- А ты что не мог сказать, что хочешь есть? – мой новый брат действительно не понимал, как это хотеть есть и не получать еду, тут же.
- В детском доме - столовая, как в школе. Нас кормили три раза в день. И сверх этого мы ничего не могли получить. На завтрак – подгоревшая каша. На обед – невкусный жидкий суп и кусок хлеба. На ужин – запеканка. И половину порции всегда отберет кто постарше.
- И вы все время ходили голодные?
- Иногда крыс ловили.
- Крыс?!
Новая родственница, отплакавшись, все-таки вышла на наш разговор. Ей стало интересно, о чем мы так долго болтаем.
- О чем это вы?
- Денька говорит, что они крыс ловили в детском доме!
Мне пришлось заново объяснять, что такое детский дом.
- А зачем вы ловили крыс? – спросила сестра и смешно округлила глаза. Наверное, она делает это часто. Вон как хорошо получается.
И я рассказал. Есть хотелось действительно сильно. Кормили в детском доме еще хуже, чем я говорил брату. Иногда и вовсе не кормили. У администрации нашей маленькой «колонии» были изощренные методы наказания. За малейшие провинности морили голодом. А что? - Экономия! Девяностые годы... неудачное время я выбрал, чтобы стать сиротой. По вечерам нас выпускали гулять на площадку. Она примыкала одной стороной забора к стройке. В заборе, конечно, вскоре сделали дырку, через которую мы выбирались в большой мир. В недостроенном здании почему-то водилось много крыс. И мы ловили их, устраивая погони, оглушали палками. А потом разводили тут же костер из выброшенных досок. Один мальчик постарше умел потрошить крысиные тушки, а другой запекал их на огне.
- И вы их ели? – выслушав мой немного путанный рассказ, сестра уже почти плакала от жалости.
А когда я кивнул, закрыла лицо руками и разрыдалась в голос. Взрослые громко веселились в большой комнате, и ничего не слышали. Но все равно, когда плачет девочка, это – очень неприятно. Как только они умудряются так противно выть и всхлипывать?
- Это не правда! Ну, признайся! Вас же кормили? Вы не могли есть крыс? Есть крыс нельзя! – бубнила сестра, сквозь слезы.
Она так желала справедливости и счастья, так верила в однозначность и одномерность мира, что в тот момент можно было реально почувствовать себя бессердечным негодяем. Кто на такое согласится по добро по здорову? И как-то само собой вырвалось:
- Я все придумал. Пошутил. Мы не ели крыс. Они же такие противные.
Весь оставшийся вечер мы играли в черепашек ниндзя. У брата и сестры был набор – пластмассовое оружие и маски. А велосипед изображал мотоцикл.
Когда мне исполнилось шестнадцать, дядя и тетя выгнали меня из дома. Я вернулся после выпускного пьяный, еле держался на ногах. Тетя кричала, что я – весь в отца, что гены свое берут. Дядя посоветовал мне выметаться. Что тут говорить. Игрушки, которые они покупали мне, вещи, книги, компьютерные игры, - это должно было показать всем любовь, которой не было. Так иногда люди пускают друг другу пыль в глаза, не признаваясь даже самим себе в главном. Дядя и тетя не любили и не хотели меня. Взяли из детского дома, чтобы про них в семье не говорили плохого. И в приличное время нашли приличный повод избавиться от меня.
Первое время я кантовался у брата с сестрой, потом переехал к бабушке. Однажды вечером старшая сестра налила мне чаю и завела неприятный разговор:
- Так вы ели крыс в детском доме?
- Ты помнишь эту историю? Было дело.
Сеструха отпила глоток из своей чашки и молча уставилась в стенку.
- И дядя с тетей забрали тебя оттуда только через два года. Два года ты жрал крыс.
- Приходилось. Запеченная крыса – это не так уж и плохо, когда ничего другого нет.
- Понятно.
Напарник уронил свой стакан и сам слегка завалился набок, звон разбитого стекла пробудил, высвободил из плена дурацких мыслей. Сейчас кто-нибудь попросит подвезти домой, и я повезу, потому что больше не могу находиться на складе в пятницу вечером в компании пьяных «сослуживцев». И память не давала ответов на вопрос о том, кто я, почему сейчас здесь, а не где-то в другом месте, почему нутряная, не выводящаяся никакими измышлениями, тошнота не заставляет меня заливать ее алкоголем. Может быть, так было бы легче?
«Крысы, крысы, крысы. Род грызунов семейства мышей. Длина тела 8-30 сантиметров, длина хвоста равна длине тела или больше ее, масса от 37-39 граммов до 400-420 граммов», - вспоминалась мне статья из энциклопедии, которую наизусть зачитывал нам Павел, когда сдирал с еще живой крысы шкурку, орудуя большим плоским ножом.