Птицы щебечут как звон бокалов,
Бокалы щебечут как звон птиц.
(жизненное наблюдение,
сделанное на рассвете)
Сразу оговорюсь – если вам вдруг придет в голову, что я хорошо обслуживаю гостей, то вы ошибаетесь: уровню моих услуг можно поставить "удовл.". Зато я могу сиять и мило улыбаться - по крайней мере, половину времени. Мои работодатели мной недовольны: я нередко опаздываю, часто невнимательна и успеть сделать ВСЁ и обслужить ВСЕХ, как каким-то чудом успевают другие официантки, я не могу. Кроме того, мне слишком поздно пришла в голову мысль, что работа не по выбранной специальности должна приносить только деньги. Во мне невозможно заметить ни амбициозности, ни энтузиазма, ни жажды денег, ни большого желания работать, поэтому такой работник, как я, ценен только в качестве рабочих рук на тот период, когда работать совсем некому. Также я не могу отделаться от симпатий и антипатий: иными словами, хорошо и с душой я буду обслуживать тот стол, где сидят милые и интересные люди. Это, конечно, неправильно. Я была бы рада поиграться в официантку, которой хочется, чтобы всем вокруг нее было хорошо и комфортно, только не хватает запала и игра быстро становится неинтересной.
Ад жуткий – вслушиваться во все, что бормочут проходящие мимо.
Пришли милые, зрелые музыканты. Я бы к ним поприставала. У одного электронный контрабас, а эта штука стоит нехило.
The Girl From Ipanema
Это будет тот блокнотик, который! Будет! За сегодняшний вечер! Содержать! Мои! Гениальнейшие! Мысли.
Сейчас чувствую только злоебучее единение сама с собой. Очень мило и по-дружественному относиться к моему блокноту. Писанине – привет! Фух, а вдруг стало жутко хорошо.
- Собираешься ли ты выдавать перлы, дочь моя?
- Собираюсь, боженька!
Вроде бы и договорились…
Я прямо чувствую, как мои губы удобно сомнкнуты, прикрывая мой голос, исходящий из глубины шеи (где таинство, отдельный зверек, который я не контролирую; он живет по своим законам, у него свое настроение и время суток), и я чувствую свои глаза, их странное положение, будто.
Зато, глядя на посетителей, придумала для себя новый способ проводить невыносимые резиновые ночи – брать книгу, немного денег и идти в круглосуточное кафе. Осталось только найти такое кафе, в котором было бы приятно сидеть ночью.
Здравствуйте, господа, это реальность: горячий дневной город, люди-пятна, все сопутствующее их жизнедеятельности. Мой сигаретный дым, приручаемый (к руке, сука! к руке!), 12 часов провести в одном месте и при этом бодрствовать – это свихнуться. Сидела на лавке в тени, еще не в этой черной Есениновской одежде, а светлая, с зелеными резиночками на волосах, курила сигареты, беря их тремя пальцами как дудочку, и было спокойно. Расслабленной. Ну что, город? Позабавимся? Поиграем? Мило: спокойно наблюдать за людьми, за коротенькими юбочками, одергивающимися проворными пальцами вниз.
Город утром прекрасен. Или то только утро понедельника? Плюс еще лето. Людей нет вообще. Прошлась квартал. Из-за светильников-облаков все подсвечено розовым. Очень кайфово. Светофоры желтые. Поистине хочется фоткать, даже мне.
Вы же все взрослые люди, вы должны знать, каково это – бояться потерять свою работу. Для меня этот страх усугубляется страхом себя самой, ведь я знаю, что могу не работать вовсе. В итоге работа ценна только как средство самоутверждения и уважения самой себя за то, что я таки себя переборола и заставляю работать. Как у меня все на себе закручено. Об этом, в общем-то, писать смысла нет. Хотя, может, стоит написать о том, что поняла, как люди взрослеют. В каком-то плане, взросление – это когда принимаешь свою роль, которая тебе не дается, но которая тебе якобы предлагается, а ты сознательно или нет с ней соглашаешься. И я сейчас думаю, что обязательно соглашаешься, если хочешь быть счастливым. А не соглашаться – это по-взрослому только если ты при этом ищешь или веришь (хотя бы веришь, хотя почему хотя бы? это так серьезно, на это так много сил должно уйти – на то, чтобы УМЕТЬ ВЕРИТЬ), что где-то существует другое место для тебя, другая подходящая тебе роль.
Не соглашаться – это по-детски, хоть и заманчиво, если ты не соглашаешься ни с чем, особенно с самим миром. (Тут будет уместно вспомнить слова Кафки: «В борьбе между тобой и миром будь секундантом мира».)
Итак, запомните, не соглашаться с миром – глупо.
Кстати, передо мной лежит печенька, которую кто-то не ел, а мне можно будет хапнуть на мойке. Она ванильная и сладкая. Музыканты играют то, что в наше дебилоидное время называют cover, а еще один мужик, якобы незаметно, что-то на пол выбросил, или прикрепил на стул, он еще оглядывался, чтобы его официантка не заметила, и руку так якобы невзначай, но нарочитым движением вниз.
Georgia On My Mind
Когда мужчины приходят с женщинами, они гораздо милее и цивильнее, чем когда мужчины приходят друг с другом.
…И один пьяный музыкант. Мне настоятельно советовали упражнения Ганона, хотя в нашем колледже его жутко не любят. А я люблю пьяные поцелуи музыкантов – они целомудреннее других.
А еще я люблю, когда посетители делают розы из салфеток, танцуют в зале или что-нибудь в этом роде.
Трое цыган, танцуют по ресторанам. Их цыганский, красивый язык. Сказал один: «Язык до Киева доведет».
Город правит всем.
Луна повисла над деревьями, круглая совершенно. Круглая. Над фонарями. И выглядит она как украшение города из программы мэра «Краснодар – любимый город», или в лучшем случае, как некий маркетинговый ход.
Независимо от того, какой ты глубины, считаешь ли ты себя похожим на Врубелевского «Демона» или нет, ведешь ли ты по ночам на барной стойке разговоры о философии, мечтаешь о семье, детях, или говоришь «уплочено» и «ложить» - Город всех принимает. В Городе всем найдется, уже нашлось, место, и, в общем-то, ему безразлично, кого принимать.
У людей за 18 столиком явно первый поцелуй. Они это сделали с той самой принужденностью, когда еще не знаешь, как целуется другой.
Двое цыган называют свою единственную женщину –
«наша императрица». Кстати, это единственная женщина на моей памяти, заказавшая кофе по-сицилийски – то есть с лимоном. Никто ни из русских, ни из кавказцев, такое не пьет.
Пепельница разбитая, одна. 17 рэ. И чувак во вьетнамках, порезанная ступня. Пьян. Взгляд. Салфетки с кровью на подносе.
Был один нерусский, за 23 столом. Некий Б.. Бармен на него смотрел аккуратно, видимо важный чувак. Он сел за стол с двумя другими идиотами, и они принялись обсуждать, как бы они трахали А. (та всегда в коротеньких шортиках, и сидит за барной стойкой). Женщине с мужчинами нужно всегда быть прежде всего женщиной. Хочешь ты того или нет (и фигня это все детская, когда заявляют, что они прежде всего люди и человеки, и только потом – женщины, девушки и так далее). Причем тут та же ситуация – если ты этого не хочешь, тебе же хуже. Нельзя быть дешевой женщиной.
Так вот, о том нерусском. В принципе, все понятно и нормально: мужики отдохнули, наелись, покурили, им нужно потрахаться. Все это естественно, в этом не должно быть чего-то негативного. Я даже ни разу не почувствовала отвращения или неприятия. В Городе существует просто такой вид отдыха. При этом Б. звонит какой-то девке и с нежностью поздравляет ее с Днем Рождения. Все нормально, так и должно быть.
Разговоры за столиками в основном идут о взаимоотношениях мужчин и женщин. Причем в основном говорят о женщинах. И даже женщины между собой говорят о женщинах.
Макдоналдс напротив нашего кафе – питомник для собак.
Мне нравится, когда трамвай медленно-медленно катится, приостанавливается, а потом трогается с места, при этом руки людей, угнездившиеся на поручнях, мгновенно, судорожно дергаются. Это похоже на жадное биение сердца, на судорожный вдох после медленного выдоха, на глоток воздуха после погружения в море.
Бармены – это определенный тип людей. Причем бывших барменов не бывает. У них это как-то остается на подсознании, вы уж мне поверьте. Все их отточенные движения, этот особенный барменский юмор, умение говорить совершенно глупые вещи и врать с серьезнейшим выражением лица. Их отличает наблюдательность – по долгу службы они вынуждены быть внимательными и наблюдательными. К примеру, заходя в комнату впервые, они сразу же отметят все малейшие детали и сделают верные предположения, кому комната принадлежит, для чего и как часто каждая вещь используется и так далее, будь эта комната даже жилищем законченного эксцентрика. Из барменов особенно хорошо получаются одинокие волки и драматичные личности; обладая неким вкусом, разборчивостью, обычно достаточно высокими запросами в области женщин, они также обладают и слабостью к женскому полу почти повальной. Любят бухать и куролесить в свободное время, драматично стремятся к своей непонятной цели, веря, что самые крутые, и что они должны быть свободными крутыми. Среди них редко бывают женатые.
К слову о женатых мужчинах: те, которые хоть когда-нибудь любили по-настоящему своих жен, те, которые любят своих детей, понимают женщин лучше, понимают не только их эстетическую роль, но понимают, для чего женщина вообще предназначена, и, следовательно, всех женщин априорно уважают хоть сколько-нибудь за то, что им предстоит выполнить, или что они выполнили, если женщина в возсрасте. Такое отношение выражается в мелочах.
Руки после ночной смены трясутся, тело уставшее, сигарета неверная. Людей видеть не очень-то хочется. Вспомнила, что в детстве главным маминым аргументом был показ ее трясущихся рук со словами: «Посмотри, до чего ты меня довела!»
В голове – воспоминание о Гинзбурге с его Рожей (еврейство, да здравствует шизофреничное, 20-вековое еврейство с Рожами, Кафковскими кошмарами и «Еврейками» Шагала).
Каким-то непостижимым образом перестаешь жить своей жизнью, как только приходишь в кафе, и живешь жизнью кафе. Оно кажется одним организмом, хотя и далеко не идеальным – члены этого организма не всегда поспевают за командами мозга, да и внутренние органы частенько бунтуют. А когда ты приходишь домой, иногда вспоминаешь, что вот сейчас ты дома, а там кафе живет, работает, и люди приходят, знакомые и незнакомые, и люди работают, и свет горит, и на баре постоянно ведутся какие-либо разговоры, и кто-то непременно раздражен и нервничает, а кто-то отдыхает, и свет горит, и все работает, и свет горит, вот так.
Замечено, заделано, заопытено, что слабые, но обаятельные женщины вызывают у мужчин желания вполне естественные физические и социальные. Впервые на собственном опыте убедилась, что женская слабость вызывает в нормальных мужчинах желание защитить, дать достойное обрамление. При этом не уверена, что это то, что можно назвать синдромом «папочки». То есть по сути имею дело с нормальными. Ведь нормально – не желать рядом женщину умнее и сильнее себя? Посмотрим.
Если люди говорят, что было очень вкусно, они не оставляют чаевых.
Еще один плюс работы официанткой - такое ощущение, что знаешь всех в городе. Лица до ужаса знакомые.
Чайки поймали воздушный вихрь и катаются, как на карусели, не делая взмахов крыльями. На фоне закатных облаков и прозрачного месяца смотрится забавно.
Во втором зале кто-то положил на кафельный пол зонтик; тот, как паук, оперся всеми своими спицами на пол, а похоже это все со стороны на кошку. Я бы хотела, чтобы у меня была кошка, которая ждала бы меня в кафе под столиком.
Есть такая категория людей – милые робкие.
Забавно находить у себя в кармашке маленькие заколочки со стразами. Забавно в расчетнице вместо чаевых находить значки с перечеркнутым словом drugs.
- Почему ты пошла в официантки?
- Хочу узнать людей. Где это делать еще, как не работая в сфере обслуживания?
однажды к нам в кафе пришел человек, сел за столик в углу, отвинтил свою голову и положил рядом. это не удивило ни меня, ни других официанток. это был тот столик, который обслуживала я. когда я подошла записать заказ и предложить несколько блюд из тех, что были у нас на тот день в топ-листе, он спросил, не удивлена ли я. я сказала, что нет. что возможно, он великий иллюзионист, или что он великий ученый, или что он просто больной человек, но, в любом случае, болен легкой или нелегкой шизофренией, потому что даже фокусники, которые кладут свою голову на стол в четыре часа утра, обязательно шизофреники. он предложил потрогать его голову. хотя бы коснуться волос, чтобы убедиться, что она материальна. я с улыбкой отказалась, ответив, что мне, в сущности, безразлично.
Каждый день одно и то же; каждый вечер одни и те ж машины проезжают мимо кафе. Как все это скучно, и как безнадежно невозможно придумать ничего поновей.
Вопрос: почему вы все такие разные и пестрые, но все, блять, такие одинаковые!?
Когда я обернулась, я увидела его за столиком. В желтом свете ламп, на какое-то мгновение он сидел сбоку, у стены. Когда я вгляделась пристальней, никого не было.
Красивая, своеобразно, женщина-девушка напротив меня всхлипнула и провела пальцем по нижнему веку. Сдержала дрожь и рыдание и лишь горестно-примирительно посмотрела в окно. Черные, словно углем очерченные брови изогнулись.
Нехорошо с моей стороны так живописать ее; вот я уже не смотрю на нее.
Утром туман рассеивается; салфетки с номерами телефонов, скомканные, отправляются в мусорные ведра.
Мир, где люди с утра приходят на работу в костюме для офисной работы и тот, в котором официанты работают в ночь – два совсем разных мира.
Сейчас ко мне на скамейку, совсем рядом, подсел какой-то чувак с бумажным стаканом, сел близко, потому что скамейка почти вся мокрая. Я сижу без обуви – ноги устали, курю сигарету за сигаретой. И еще веет прохладный ветерок. Да здравствует Город, Аллилуйя!