ОКСАНА СТУДЕЦКАЯ
ПЕРВОЕ СТИХТВОРЕНИЕ
В молодости я писала стихи. А потом, мне все хотелось написать историю написания этих стихов. Но это, наверное, получилась бы очень длинная и скучная история. И все же, о некоторых, самых значащих в моей жизни, которые круто изменяли мою жизнь, надо рассказать.
Как начались писаться мною стихи? Неожиданно? Да, неожиданно! В каждом из нас что-то заложено, но мы не знаем об этом, и только случай может открыть нам наши невоплощенные возможности. Так было и со мной.
Поздним вечером мы гуляли возле Андреевской церкви. Мы – это мо отец, я и он. Он был моим дальним родственником по линии отца. Черноволосый, черноглазый, с большим носом, породистой головой, могучей фигурой парень двадцати лет. Я тогда тоже была очень молода.
По мощенным каменным плитам постукивали наши каблуки. Мы долго шли в гору к подножию церкви. Когда мы приблизились к каменным глыбам основания огромного граненного здания, то только один постамент колонны был выше нашего роста.
Он, Александр (так звали моего родственника), почему-то потрогал руками зеленую штукатурку – прочна ли она? Еще бы! Это же была не обыкновенная церквушка, а известное исторически-архитектурное сооружение, воздвигнутое в восемнадцатом столетии и спроектированное по поручению Елизаветы Петровны известным зодчим – итальянцем Растрелли.
Ярко светила в небе луна, освещая все здание и нас, и все цвета – жизненные и каменные были хорошо видны. Мы долго стояли молча, пристально всматриваясь в архитектурный сюжет, который видели не раз, но каждый раз снова и снова удивлялись могуществу и красоте этого памятника старины, удивлялись тем людям, которые без существующей в то время техники сумели построить такой величественный храм. И построили его всего за семь лет. (А при нашей современной строительной технике, простой дом, бывает, строят десять лет!). Но такое сооружение за семь лет? Тоже удивительно…
Кто видел Андреевскую церковь на горе Киевграда, поразится ее величию не меньше, чем мы. Поразится ее внутренним оформлением, тем искусным умельцам по резьбе, лепке, литью, росписи и фрескам. Я лично, не помню из мною, увиденного, более царственной атмосферы. Не пожалела царица Елизавета средств, для этого дворца, выстроенного в честь святого апостола Андрея Первозванного, который по летописи был первым проповедником христианства на Руси и на этом месте, где теперь стоит церковь, установил первый крест.
Андреевскую церковь описывать нельзя, ее надо смотреть. Смотреть и молча думать, как смотрели и думали каждый раз мы, придя сюда.
А мой отец, все что-то нам рассказывал о своей жизни, мы его молча слушали и порой не слышали, о чем он говорит, потому что думали каждый о чем-то своем. Отец так увлекся своими рассказами, что не замечал, как пересыпает свою речь стихами, его стихами, которые писал когда-то в молодости. Лицо его выражало столько радостной увлеченности, напоенной далеким прошлым, которое доставляло ему, очевидно, немало радостных минут.
Рассказывая о них, он как бы снова пребывал в том времени, в своей мальчишеской молодости и становился снова тем озорным мальчишкой, у которого уже ничего не болит – ни сердце, ни ноги. Куда девалась желтизна с его лица, оно порозовело и багрилось все больше, когда он читал стихи.
Потом мы сидели на какой-то приземистой лавочке и колени Александра из-за его длинных ног, поднимались почти к его груди. Он все клонил их то в одну, то в другую сторону, чтобы они не мешали ни ему, ни мне. Я сидела рядом с ним и отцом, то есть – между ними. Александр вытянул и разложил свои руки вдоль перил скамьи так, что одна его рука периодически касалась моего затылка. Порой мне казалось, что его рука касается меня не случайно, а намеренно. Может быть.. Потому что тогда, упоенные рассказами отца, мы еще затаенно блаженствовали друг другом. Я тогда была, действительно, очень молода, но все же старше Александра на пару лет. Мы украдкой поглядывали друг на друга, а когда наши взгляды встречались дольше, вместо улыбки наши лица выражали большую серьезность с намеком грусти и даже отчаяния. Мы оба понимали, что нравимся друг другу, но понимали и то, что у нас разный возраст и что мы связаны узами родства. Но не видимые нити любви уже существовали между нами, а отец, не замечая наших переживаний, как будто нарочно, еще больше их возбуждал своими рассказами о любви в его молодые годы. Он играл по этим нашим невидимым струнам, и мы радовались каждому его слову, потому что чувствовали – оно о нас.
На следующий день я проснулась утром и долго не поднималась с постели, ублажая себя воспоминаниями о вчерашнем лунном вечере, об отце, о нем. И вдруг почувствовала, что мысленно говорю стихами. Они так ярко, строчка за сточкой вырисовывались у меня в голове, что мне пришлось вскочить, впопыхах найти ручку, клочок бумаги и записать. Я не сделала почти ни одного исправления, стих вылился из меня, как вода из переполненного сосуда.
В будущем я не раз буду испытывать это чувство внезапности творения стиха, но и буду знать, что надо его немедленно записать, иначе он ускользнет из памяти навсегда. И сколько бы потом не прилагал усилий памяти, не поймаешь эту внезапно вспыхнувшую молнию, которая, словно хитрая змея, ускользнет бесследно. Хотя есть у меня и стих, даже целая поэма, которую я мысленно говорила под влиянием переполнявшего чувства к природе, находясь в безбрежном осеннем поле. Придя домой, я сумела его записать. «Какое море – это поле! С новым хлебом зеленым ковром. Я одна… и только поле, Схваченное в круглый небосвод» «Вот шаги мои земные, мягко погружается ступня, Не один ты в этом мире,
У колен кормилица твоя». «Поклонюсь земле я не поклоном, распростертым телом припаду, Окунусь, зароюсь, запорошусь. Поцелуюсь, встану, вновь пойду» и т.д.
А тогда, быстро царапая, почти не пишущей ручкой я записала свое первое стихотворение и, забыв поставить дату, сунула его в свою дамскую сумочку. Вечером я показала отцу это стихотворение. Отец прочел и сказал: «Но ведь ничего этого не было, о чем ты написала». Да, не было! Но это было в моем воображении, а потому, значит, и было…
Почувствовав это раз, я уже не могла не поддаваться желанию моих воображений и часто писала стихи. Их стало много, но я не умела над ними работать, а подсказать было некому. Заняться же написанием стихов всерьез было и некогда, и считалось праздным препровождением времени. Во всяком случае, если не я так считала, то круг моих близких так считал, несомненно. Не раз я получала много упреков от своего мужа за марание белой бумаги, за занятие каким-то никому не нужным делом, как говорил он. Но это дело было нужно мне. Если бы знать наперед, что это в будущем станет потребностью, от которой нельзя будет избавиться никакими другими силами, то не растратил бы время на другие занятия, не растратил бы его попусту, а использовал на труд ради стиха, ради поэзии. Но мысль эта пришла очень поздно, а к тому времени уже так много было написано, и не стереть теперь все из памяти, не вырубить топором, кроме как выбросить.
Стихи много значили в моей жизни. Я любила поэзию многих поэтов, разумеется, лучших. Но и лучшее в нашем понятии разное, потому что иногда прочтешь стихотворение, какого-то совершенно неизвестного, едва промелькнувшего в литературе, автора, и оно так глубоко и тонко тронет твою душу, что кажется, нет ничего лучше тех строк, которые сказал этот неизвестный поэт. Может быть, и мои стихи тронули бы чью-то душу, и я уверена, обязательно тронули, потому что стихи мною писались по зову души, ее переживаний, радости, скорби, одним словом – чувств. А чувства у живых людей большей частью идентичны, потому что каждый из нас пережил и радость, и горе, и любовь, и страдание, но не каждый записал их словами.
И вот чувствуешь себя теперь преступником перед людьми, что не разделил с ними этих чувств. Но может быть, так и лучше? Кто знает, если бы я даже и посвятила этому жизнь, а все равно хорошего поэта из меня не получилось? Теперь этого никто не знает. Но тот первый стих, то первое ощущение, которое пришло к тебе случайно, неожиданно, и то чувство радости за свой первый успех, пусть никому не известный, на всю жизнь оставил неизгладимый след, как самое прекрасное в жизни, которое не так часто бывает с нами.
Октябрь, 1987 год.