1.
Облака петляли по небу с какой-то неестественной быстротой. Машина проскальзывала между патрулями, грузовиками, жилыми кварталами, изрытыми полосами дорог. Это можно было принять за эвакуацию. Это можно было принять за мобилизацию. Это можно было принять за обычный день.
Это был город, полный Истериков. Это был их город и оставалось только прятаться. Прошло уже несколько дней, а может и недель, когда Карл не успел, когда ОБрайн усадил меня в самолет, так и не ответив на вопрос, на чьей он стороне, хотя мог бы. Какая разница, если меня скорее всего убьют. Первоначальная паника давно отступила. Все, что связывало меня с реальностью - плечо Алекса. Плечо Алекса, сидящего рядом со мной в машине. Оказывается, Алекс жив. Оказывается, я не застрелила его тогда. Оказывается, здесь вообще не умирают.
Через несколько часов после того, как самолет сел, я пила виски в небольшом старом баре и прекрасно знала, что двое в углу - Истерики. А впрочем, кем еще они могли быть. Эти двое из Управления, они все знают про меня и они здесь не для приятного разговора за чашечкой кофе. Они подойдут, возможно даже представятся, арестуют - и на этом все и закончится. Вся эта долгая история. И мне даже не было страшно. Впервые за долгое время, мне было просто все равно.
Ко мне и правда подошли. Но не те двое. А Алекс. Когда, переборов все удивление от подобной встречи, я обернулась на угловой столик, там, разумеется, никого не было.
Алекс был рядом все время. Почти двадцать четыре часа в сутки. Я говорю почти, потому что не могу отвечать за его действия в то время, когда мне все-таки удавалось поспать.
Страннее всего переживать уже пережитое когда-то. Страннее всего переживать это в искажении лет.
Я говорила только "меня предали". Я говорила: "если ты был секретарем, тебе и так известно все про меня".
Я смотрела ему в глаза и спрашивала: "знаешь, что он сказал мне? реши задачку, которую ты получишь и откроется дорога"
И Алекс впервые смотрит на меня сосредоточенно. Алекс впервые смотрит заинтересованно. Алекс впервые смотрит не безучастно.
- Кто, - спрашивает он.
- ОБрайен.
Я называю только имя. Ни званий, ни должностей. Я почему-то уверена, что Алекс знает о ком я. Я почему-то уверена, что это имя значит куда больше, чем все звания и должности.
- Как много времени прошло, Вероника, как чертовски много времени, - говорит вдруг Алекс после паузы и очередные несколько дней проваливаются в тишину.
Нестерпимый запах цветущих деревьев. Все еще острый страх быть найденной. Воспоминания о той жизни, сокрытой от Гарнизона. Они уже не ранили, а скорее назойливо царапали по касательной.
Все проходило и начиналось заново. Я вполне бы поверила, что я умерла и время остановилось, а меня забросило туда, где я обречена чувствовать себя чужой. Тогда бы объяснилось даже наличие Алекса рядом со мной.
Но подобную идею было некому подать. И, скорее всего, так и должно было быть.
Потому что потом Алекс откупорил бутылку красного вина, поставил ее передо мной на стол и задал самый простой вопрос, каким следовало заняться уже давно.
2.
- Гавр. Ненастная погода. Непонятно откуда сочащийся запах яблок. Брошенный кем-то патефон, хрипящий одну и ту же мелодию. Я не знаю, чего я ждала на том берегу. А потом показались корабли. А потом был Париж. Но прежде он выстрелил. Музыка больше не звучала. Кажется, это был вальс.
- Кто он, - спрашивает Алекс спокойно, но настойчиво. Будто он ведет допрос. Но я не в роли преступника. А что-то среднее между свидетелем и пострадавшей. Поэтому Алекс снисходителен.
Я не отвечаю. Только смотрю на него. Поднимаю глаза и изучаю его сдвинутые брови и узкие губы.
Имя прекрасно известно нам обоим. И я молчу, будто уже заранее боюсь выводов Алекса.
- А прежде?
Я смотрю на Алекса еще некоторое время, а потом отвожу взгляд. Если бы я писала чистосердечное признание, я бы начала сейчас крутить ручку между пальцев. Нервно и зло. Если бы мы ужинали за накрытым столом, я бы схватилась за салфетку и скручивала бы ее в тонкую нитку.
Но под рукой не было ничего, и я только вцепилась пальцами в колени.
В конце концов, Алекс был секретарем. В конце концов, он был приближенным Капитана. В конце концов, он знал обо мне больше, чем я сама, возможно. В конце концов, какое все это значение имеет сейчас, когда мы с ним вдвоем в городе Истериков.
- Я не могу понять одного. Зачем он послал меня сюда. Ведь это верная смерть. В глазах Истериков я военная преступница. Черт возьми, Алекс, ты же знаешь все это лучше меня!
Но он молчит. В представлении Алекса впереди еще много моих реплик. Я вздыхаю и продолжаю. Какое все это сейчас имеет значение.
- Я - полукровка. Я узнала об этом в тюрьме, когда Управление осудило меня за проваленное задание. Мне приснилось это. В ночь перед вынесением приговора. Приснилось то, что столько лет меня заставляли забыть. Мой родной отец. И тот, кого я всю жизнь называла папой, кому я доверяла, кто воспитал из меня блестящего агента, оказался лишь моим отчимом. И он был Истериком.
Я и сама была одной из них... В пять утра тот, о ком мы говорим появился в моей камере и помог мне сбежать. Через пару часов ледяные брызги от расшибающихся о камни волн летели мне в лицо, а я танцевала вальс... Все было кончено, и все только начиналось.
Я усмехнулась. Алекс по-прежнему серьезно смотрел на меня, потирая подбородок.
- Если я верно понимаю, герой нашего разговора фигурировал в вашей жизни, - Алекс загнул пальцы, - трижды?
- Четырежды. Когда после смерти Макензи я впервые отправилась на западный фронт, он убедил меня, что пора сниматься с якоря.
- Значит, - Алекс быстро прокручивается вокруг себя на каблуках ботинок и снова загибает пальцы. - Он вызволил вас из тюрьмы, он свел вас с Капитаном, он шепнул вам куда идти после расформирования гарнизона и он же выслал вас обратно на верную смерть, это была цитата сейчас, - Алекс как-то издевательски жмуриться. - Занятно. Вам ничего не кажется странным?
Я смотрю на Алекса и чувствую себя беспомощно. Как когда-то очень давно. Когда за окном кабинета доктора Луиса сыпался снег, стирая и без того неясные туманные очертания окружающего мира.
- Если честно - да. И очень давно, - с издёвкой отзываюсь я.
Только не снова эта игра "расскажи мне о том, кто я". Только не снова эти панические атаки.
- Если ничего этого не было, - Алекс пропускает мою реплику мимо ушей. - Если вам внушили всю эту историю. Если вы не были в тюрьме, а просто сбежали со службы. Тогда вполне объяснимо, почему за вами не бегают отряды Истериков с желанием пристрелить вас. О вас уже просто забыли. Хотя потерять такого хорошего агента с блестящими перспективами было, могу представить, довольно обидно.
- Что значит сбежала? - спрашиваю я с полминуты спустя, что ушли на борьбу с комком в горле.
- Вы узнали, кто ваш настоящий отец. Узнали о революции, о тысячной армии сторонников вашего отца. И вы вдруг усомнились в прежних идеалах. Вы решили, что ваше место там. В армии вашего отца. И вот так вы остались одна, Вероника, вынужденная сражаться в совершенно незнакомых условиях. С чего вы взяли, что были нужны ему по эту сторону баррикад, а не по ту?
Вместо ответа я медленно беру со стола так и нетронутую до этого момента бутылку вина, медленно подношу ее к губам и начинаю пить, словно это вода, а я путник, черт знает сколько времени пропадавший в пустыне.
3.
Трамвай двигался медленно, с грохотом, похожий больше на военную бронированную машину. Я провожала взглядом дома и постройки, взрытый асфальт мостов, неестественную яркость листвы. Город выглядел так будто война закончилась вчера. То ли все лежало в руинах, то ли возрождалось из пепла.
Здесь как и прежде было больше видимого и того, что можно трактовать, как угодно. И почти не верилось, что когда-то тут валил снег, дрожала земля и падали ангелы. А мы видели уже лишь красные пятна на белом неутоптанном ледяном ковре. И никто не знал, куда ушли солдаты и вернуться ли они. Неужели все это было, Алекс?
Но я конечно же молчу, и смотрю в окно.
- Ангелы ушли,- говорит вдруг он, будто прочитав мои мысли. - Уже давно. Ты так ни одного и не увидела?
Моя голова покачивается в такт движению трамвая и стекло подо лбом уже нагрелось. Я слегка поджимаю губы, облизывая их, и не рассказываю о той странной и страшной зиме, когда меня спас какой-то мальчишка, вытащивший мое уже почти беспомощное тело из-под снега на заброшенном перегоне у блокпоста.
Когда я поняла, что это был Ангел, было уже поздно. В том смысле, что больше я его, разумеется, не видела и вряд ли увижу.
Помнишь ли ты, Алекс, наши встречи в том гарнизоне, наши взаимные подозрения, мои тихие истерики и доктора Луиса. Ни черта не получилось, Алекс. Если мне было суждено быть хорошей женой и матерью, я не смогла. Я не уберегла ни мужа, ни детей. Если мне было суждено достойно нести службу в Управлении, я не смогла. Я отреклась и сбежала - ты прав. Если мне было суждено барахтаться в этом снегу, то... какого черта, Алекс... хотя спрашивать об этом я должна не тебя.
- Знаешь, там ко мне вернулась память... - я говорю это совсем тихо, не меняя позы и по-прежнему глядя в окно, за которым видны теперь какие-то трущобы бывших военных заводов. - О том, что было раньше... о детстве, об Управлении, о Йене, - я набираю побольше воздуха в грудь, чтобы говорить, не запинаясь, на одном дыхании. Слова все равно норовят исчезнуть, испариться прямо с языка, но я упрямо подбираю новые, уже мало заботясь о связности речи. - Макензи ведь не существовало, Алекс? Я все придумала, не так ли? И тюрьмы не было, ты прав. Меня отстранили от службы потому что нервы стали ни к черту. Вот почему столько времени я проводила потом в Гарнизоне с Доктором. Потому что я перестала понимать, кто я на самом деле. Я могла служить и Истерикам, и Военным, но оставалась чужой для всех. Полукровка. Я просто решила, что мое место рядом с отцом. По крови. Что если я останусь с ними, меня все равно всю жизнь будет мучить знание, что я из другого рода. Я просто поверила в это. Мне хотелось домой, Алекс. А на самом деле, быть может, я потеряла веру в тот момент, когда потеряла Йена и все пошло к черту.
Я оборачиваюсь, наконец, и вижу, что у Алекса, как и у меня на глазах слезы, что водяная пленка обволокла ресницы, а круги от бессонницы и усталости стали еще темнее.
Я понимаю, что мы оба плачем. Мы рыдаем так, как уже давно не получалось, хотя щеки все еще почти сухие, а дыхание тихое и спокойное.
Я понимаю, что Алекс - мой друг. Что сейчас время достать виски, сигареты и обняться, как подобает выжившим. Но только это время уже давно ушло.
- Он был, - говорит Алекс.
- Кто?
- Макензи. Конечно, Макензи существовал. Тебе рассказывали многое, Вероника. Но реально лишь то, что в твоей голове. Никто не знает правды, разве не замечала? Ты можешь вернуться к Истерикам. Ты уже думала об этом, Веро, ведь так? Потому что тебе было страшно, как далеко ты уже зашла в одиночку. Но я слишком хорошо тебя знаю, Веро. Мы ведь не умерли в Берлине? О нет, Веро, мы перепрыгнули стену. И я ни за что не поверю, что ты не предпочтешь снова рискнуть. ОБрайен, кажется, толковал о какой-то задачке?
Алекс на секунду замолкает, давая мне возможность кивнуть. Словно желая срежиссировать наш разговор как можно изящней и приберегая самое главное за паузой.
И я киваю.
- Тебя хочет видеть Капитан.