На окраине заполненного бетоном огромного города пряталась колея обветшалых от старости и сырости многоквартирных хрущевок. В одном таком забытом и местными влястями, и Богом домишке на самом последнем, пятом этаже, в крохотной плохо обставленной квартирке жил странный-престранный человек. С виду он был совершенно обыкновенным пожилым мужчиной с седыми, как первый иней, волосами и морщинистым, землистого цвета лицом. По утрам он часто выходил на улицу, садился на грязную лавку, и, всматриваясь в непримечательный пейзаж внутреннего дворика, улыбался, что-то нашептывая себе под нос.
Спешащих на работу, бегущих с авоськами на базар, выплывающих с детскими колясками на прогулку жильцов дома всегда встречала сгорбленная фигура странного старика. Так за глаза его называли соседи, иногда еще прибавляя к загадочному «странный» пренебрежительное «писака». А все потому, что частенько, не переставая шептаться сам с собой, старик доставал из карманов древнего пальто (которое носил почти круглый год), обрывки измятой бумаги, и огрызком карандаша начинал на них что-то писать.
Самые давние обитатели дома поговаривали, что человек этот давно-давно был совершенно нормальным обычным семьянином. И работа у него была престижная, и жена красивая, негулящая. И дочка подростала – на отца очень похожая, с глазами темными, карими, как будто блюдцами, залитыми вишневым вареньем. И все у него было, как у людей. Пока не вздумал он писателем стать. Сначала жена его, попивая горячий кофе с соседками-подружками, только усмехалась, рассказывая, что Николай причуду себе странную выдумал – решил книги писать. «Пусть забавляется, - снисходительно говорила она, - должна же быть какая-то отдушина у человека». Но когда муж заявил ей, что собирается серьезно заняться писательством и даже уйти с работы, чтобы посвящать любимому делу все свое время, женщина мгновенно изменила свою точку зрения. Но Николай был непреклонен. Уволился с работы, купил пишущую машинку и проводил все дни напролет, склонившись над письменным столом. С тех пор соседи часто становились невольными свидетелями скандалов, доносящихся из самой дальней квартиры на пятом этаже. Женский голос при каждой ссоре громко кричал что-то о деньгах, а ответы мужского соседям не всегда удавалось разобрать. Скандалы в квартире на пятом прекратились внезапно - спустя год после злосчастной покупки пишущей машинки жена собрала вещи и ранним утром уехала, забрав с собой дочку и все напоминания о прошлой жизни Николая. Вечером того же дня старушки, восседавшие на лавках словно курицы на насесте, видели, как Николай с видом побитой собаки, шатающейся пьяной походкой брел к подъезду.
С тех пор соседи редко встречали жильца из угловой квартиры на пятом, а если такое и случалось, то только ранним утром, когда он одиноко, блуждая растерянным взглядом карих глаз по двору, сидел на лавке и делал записи в потрепанном блокноте или поздним вечером, когда запинающимся шагом, в облаке запаха алкоголя и сигаретного дыма, пытался подняться по лестнице.
Шли годы. Многие жильцы дома съезжали из своих маленьких хрущевок в более просторные новостройки, оставляя отголоски прошлого в старых пыльных квартирах. Плавное течение жизни менялось, ускоряя темп и обновляя реку новыми событиями. Дворики старых районов заполнились блестящими машинами, магазины пестрели яркими вывесками, дома касались облаков плоскими крышами. И только в той самой хрущевке, в той самой угловой квартире на пятом ничего не менялось: здесь, как и много лет назад, продолжал проводить все дни напролет, склонившись над письменным столом, одинокий мужчина. Его когда-то черные волосы поседели, лицо покрылось мелкой паутиной морщин, а руки стали узловатыми… Но он не переставал писать. Бывали времена, когда соседи видели его, выходящего из подъезда с толстой пачкой бумаг, которые он дрожащими руками прятал в ворот пальто. В эти редкие моменты он смущенно улыбался и даже здоровался с прогуливающимися по двору бабульками. А через несколько дней после этих "выходов в свет" кто-то видел старика, одиноко бредущего из прокуренной рюмочной.
Люди жалели его. Знали, что старик давно уже свихнулся на теме этих писанин, и что сколько бы он не таскал свои бумажки в издательства, толку не будет, и только водка станет ему и утешением, и наградой за ночи без сна и без отдыха, за утренние часы без завтраков и приветствий, за жизнь, усыпанную исписанными засаленными листками...
Однажды утром молодая мамаша, возвращаясь с молочной кухни, столкнулась со стариком около подъезда . Он нес в руках скрепленные исписанные мелким почерком листы (машинка давно была продана) и улыбался. Даже поздоровался. Девушка ответила на приветствие, а потом, уже открывая подъездную дверь, не сдержалась: "Дядь Коль, вы что ль опять?" Обернувшись на ее слова, старик взглянул на нее своими выцветшими глазами, и столько всего было в его взгляде: и уставшая обреченность, и колкая боль, и даже надежда -светлая такая, поблескиваящая бисеринками радости… "Я написал новый роман", - сказал он тихо, и медленно засеменил в сторону автобусной остановки.
В тот вечер старик долго гулял по раскрашенному в осенние цвета, звенящему холодной тишиной парку недалеко от дома. Всматриваясь в красоту желто-красных листьев, все беспрестанно шептал себе что-то под нос. И только глубоким вечером поднялся в свою пустую квартиру, где ничего не ожидало его, кроме кусочков надежды, разбросанных повсюду обрывками исписанных листов.
Через несколько дней в приемной кабинета Главного редактора крупного литературного издательства раздался звонок. "Да, здравствуйте, Михаил Юрьевич ожидал вашего звонка", - металлическим голосом ответила секретарша человеку на том конце провода, и перевела звонок на Главного.
«Мишка, ты слышишь меня, Мишка! – кричал главному редактору голос из трубки, - Я нашел нам гениальный роман! Кто б мог подумать! Помнишь Инку из той захудалой газетенки? Та, что нам Амосова подкинула. Так вот, она мне вчера такую вещь притащила! Говорит, что старик какой-то все к ней ходил, пороги оббивал. Рукопись свою просил прочитать. Так вот, Мишка, это потрясающий роман. Я его за ночь проглотил! Надо этого старика искать. Он - гений! Пусть сразу еще пишет. Столько денег нам принесет!»
Вечером того же дня, когда в редакции литературного издательства Михаила Забродина раздался звонок, к угловому подъезду хрущевки во дворике старого района на окраине города подъехала карета скорой помощи. Из скорой вылезла пожилая женщина в белом халате, и гаркнув на толпу громко ахающих и охающих бабулек, подошла к лавке, на которой в неестественной позе сидел мужчина преклонных лет. Отодвинув прядь белых, как снег, волос с лица старика, врач дотронулась до его шеи и чуть помедлив, безразличным голосом сказала: «Опоздали, надо труповозку вызывать».
Спустя несколько часов во дворе почти не осталось напоминаний о том, что когда-то здесь проводил вечера и встречал рассветы странный старик, разговаривающий сам с собой и пишущий огрызком карандаша в потрепанном блокноте… Один только промозглый осенний ветер все так же гулял вокруг дома, перебирая разбросанные повсюду листки старой пожелтевшей бумаги.