3. Первые дни войны
См.начало: http://www.proza.ru/2011/08/19/1142
С первых дней войны Калуга стала менять свое лицо. Появились очереди у сберегательных касс, это люди, хранившие там свои сбережения, спешили их снять. Из магазинов исчезли соль, сахар, мыло, керосин. Исчезли и спички, и курильщики вернулись к старому дедовскому способу добывания огня – к кресалу. А женщины вспомнили, что их матери в послереволюционную разруху для стирки в качестве мыла использовали золу. Пройдет немного времени и вместо «лампочек Ильича» в квартирах появятся коптилки.
Другой приметой войны стали кресты на окнах:
Все окна –
Перечёркнуты крестами,
Весь город сделав
Кладбищем одним…
Это написал киевский поэт Аркадий Соколовский.
В садах и огородах начали рыть щели – примитивные бомбоубежища для жителей близлежащих домов. Нашу щель рыли в саду дома, который располагался на нечетной стороне нашей улицы, почти напротив дома, где мы жили.
У домов было организовано дежурство. Дежурные следили за соблюдением правил светомаскировки и вообще бдели.
Один из магазинов стал магазином военторга и, когда отца мобилизовали, мама получила туда пропуск.
Новости с фронта были всё тревожнее и тревожнее. Моя двоюродная сестра Нина с толпою других беженцев пришла пешком под бомбёжками из Гродно, где проходил службу её муж Борис Прокопцев. В первый же день войны он – к границе, в бой, а она - пешком в Калугу, к маме. Рассказы Нины были горестными и неутешительными. Вот тогда и появились в Калуге первые беженцы из Белоруссии:
За ними – беженцы уже из Смоленской области, других российских областей. Стада гонимых на восток, жалобно мычащих, не кормленых и не доеных коров, подымали густую пыль,
А на запад, навстречу беженцам, шли и шли наши войска, а за ними – калужане рыть окопы и противотанковые рвы.
Готовился к обороне и город: на его улицах появились «ежи», а окна некоторых зданий были заложены мешками с песком.
Однажды на улице Кирова я увидел колонну идущих на Смоленск бойцов. Впереди колонны с цветами в руках шел бравый усатый командир. Гремела музыка. Женщины, стоявшие на тротуаре, махали бойцам руками и что-то кричали, тут же в киоске покупали газеты, журналы, какую-то мелочь и всё это совали им в руки.
Потом, это было в первых числах октября, я видел другую колонну: не тех бойцов, идущих навстречу врагу с музыкой и цветами, а отступающих, усталых и изможденных, в выгоревших, пыльных гимнастерках. С длинными трехлинейками, обвешанные амуницией, со скатками через плечо, они шли устало, не в ногу. И никого не было на тротуарах, никто их не приветствовал, не вручал цветов. Два молоденьких бойца несли пулемет «максим», один – станину, другой – ствол. И вдруг один из них упал, наверное, от усталости, он долго, с трудом поднимался, а у меня комок подступил к горлу от жалости к нему, и я поспешил прочь.
Вырытые в садах щели недолго ждали новосёлов. В конце июля начались еженощные воздушные тревоги – это немецкие самолеты через Калугу летели бомбить Москву. Мама на дежурстве и в доме с нами, внуками, одна бабушка. Услышав сигнал тревоги, она хватала сонных Элу и Виталика, брала одеяла, подушки, бутылочку с молоком для Виталика, а мне совала в руки какие-то узлы, и мы выходили во двор. Там нас уже ждала соседка Софья Сергеевна с племянницей Соней. В руках у Софьи Сергеевны тоже были одеяла и подушки: неизвестно, сколько продлится тревога, можно и поспать. Бабушка передавала Виталика Соне, и она одной рукой подхватывала его себе под мышку, в другой несла сумку. Мы молча шли к щели, которая постепенно заполнялась испуганными соседями.
Лезть в щель нет охоты. Вокруг тишина, над щелью такое мирное звездное небо, и трудно поверить, что где-то там вверху летят вражеские самолеты, а далеко на западе идут бои и гибнут люди. Всматриваешься в небо: где же эти проклятые «юнкерсы», летящие бомбить Москву? Но их не видно, слышен только нудный, прерывистый гул их моторов. И я, занеся узлы в щель и не обращая внимания на возражения бабушки, уходил домой, заявляя, что самолеты – гул их моторов уже не слышен – вовсе не немецкие, а наши. В тишине опустевшего дома я крепко засыпал.
Воздушные тревоги продолжались вплоть до нашего бегства из Калуги. Вскоре они стали для нас привычным явлением. А Калугу еще не бомбили, это случится позже, в октябре.
Поползли слухи, что где-то под Калугой немцы сбросили парашютистов и что в самом городе появились диверсанты. Для борьбы с диверсионно-разведывательными группами немцев формировались истребительные отряды. В один из таких отрядов был направлен «белобилетник» дядя Коля, мамин брат.
А на фронт уходили все новые и новые мужчины. Дошла очередь и до моего отца. В соответствии с постановлением политбюро ЦК ВКП(б) от 27. 06. 41г. «О мобилизации коммунистов для усиления партийно-политического влияния в полках» отца призвали в армию. Случилось это 16 июля 1941 года. Тогда от Тульского обкома партии для отправки на фронт были отобраны две группы по 500 человек, и в одну из них попал отец. Он быстро собрался, чтобы ехать в Тулу на сборный пункт. Мама находилась на дежурстве, и провожал его я. Возле рынка мы с ним попрощались без лишних слов, будто он уезжал в краткосрочную командировку. Первая весточка от него пришла из Орла. В открытке от 20 июля он писал, что ждет получения назначения, а в открытке от 22 июля сообщал, что назначение уже получил и едет в Дмитриев-Льговский Курской области. Следующая и последняя полученная нами открытка пришла из Воронежа с обратным адресом «до востребования». Больше от отца никаких вестей не приходило.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/19/1135