Люди
Год создания: 1999-2000.
Использованы сюжеты книг: Б. Васильев «Утоли мои печали…», В. Пелевин «Жёлтая стрела», С. Беллоу «Между небом и землёй».
Цитаты: Ф. Ницше.
Музыка: «Агата Кристи», «Аквариум», «Алиса», «Калинов мост», «Дельфин», «Кино», Bon Jovi, «ДДТ», «Сплин», П. Кашин.
Люди бесятся с водки, люди бесятся с жиру,
Люди думают вечно одно,
Но это их проблема, а мне всё равно.
«Агата Кристи»
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей…
А.С. Пушкин
Люди. Людей много. Они живут на планете Земля. И делят другие планеты. И называют своими именами звёзды.
Диана входит в комнату. На диване сидит Кормильцев, что-то читает. Она бросает ему газету:
– Вот дураки!
– Газеты читаешь?
– А что делать? (Раскрывает газету и указывает на своё имя под статьёй.) Вот мой гонорар-р-р!
Кормильцев забавляется:
– Прокутить! Я проиграл – её всё-таки напечатали. Придётся мне подарить тебе звезду.
– Угу, давайте все сойдём с ума! Сначала вокруг себя порядок наведи.
Диана садится на подоконник. Смотрит вниз с седьмого этажа. Люди.
Давайте все сойдём с ума,
Сегодня ты, а завтра я.
Давайте все сойдём с ума –
Вот это будет ерунда.
Мы будем тихо хохотать,
Мы будем крыльями махать,
И покорится вся земля
Таким, как ты, таким, как я.
Диана слишком высовывается из окна. Разглядывая что-то.
Кормильцев бросается к ней. Удерживает от падения:
– Подожди, когда крылышки расправятся. А сейчас…
Мы сядем в белый пароход,
Сегодня ты, а завтра я.
Мы сядем в белый пароход
И поплывём наоборот.
И в неизведанной земле
Увидим Ницше на коне,
И он обнимет нас любя,
Простой, как ты, простой, как я.
Белый лайнер. От камеры ускользает бортовая надпись – «ТИТАНИК» готическим шрифтом.
Кормильцев раздаривает всем газеты:
– «Приёмная дочь» написала. Франсуаза Саган растёт, господа!
Кормильцев ведёт Диану. По узким коридорам многопалубного здания. Он идёт быстро. Время от времени задевает людей. Их много. Они праздно бродят по коридорам. Диана едва поспевает за ним и ловко отклоняется от возможных столкновений с людьми.
Сразу в трёх местах поют под гитару. Разные части одной и той же песни. Одна компания начинает:
Полковник Васин приехал на фронт
Со своей молодой женой.
Полковник Васин созвал свой полк
И сказал им – пойдём домой.
Эти люди живут над и под – относительно друг друга. Люди глядят в окна. Улыбаются. Лучи солнечного света – на лицах людей. Скачущие солнечные зайчики.
Мы ведём войну уже семьдесят лет,
Нас учили, что жизнь – это бой.
Но, по новым данным разведки,
Мы воевали сами с собой.
Люди. Которые рожают детей. Много женщин. Вокруг них – дети. «Они заняты бессистемным изучением окружающего мира. Иногда рядом появляются мужья и отцы. С банками пива в руках».
Я видел генералов,
Они пьют и едят нашу смерть.
Их дети сходят с ума оттого,
Что им нечего больше хотеть.
Люди – которые страдают от боли.
Другая компания в это же время заканчивает:
А земля лежит в ржавчине,
Церкви смешали с золой;
И если мы хотим, чтобы было, куда вернуться,
Время вернуться домой.
«Иногда приходится перешагивать через пьяных. Или уступать дорогу тем из них, кто ещё не упал и не заснул».
А кругом горят факелы –
Идёт сбор всех погибших частей;
И люди, стрелявшие в наших отцов,
Строят планы на наших детей.
Люди – которые храпят за стеной. Надежда – к которой придут после отбоя. Люди – которые лежат под землёй.
Нас рожали под звуки маршей,
Нас пугали тюрьмой;
Но хватит ползать на брюхе:
Мы уже возвратились домой.
Третья компания:
Этот поезд в огне,
И нам не на что больше жать.
Этот поезд в огне,
Нам некуда больше бежать.
Но некоторые поют: «Нам некуда больше жить».
Эта земля была нашей,
Пока мы не увязли в борьбе.
Она умрет, если будет ничьей;
Пора вернуть эту землю себе.
Диана сидит на подоконнике. Смотрит на облака. Задумчиво говорит:
– Неужели я такая же, как все эти люди?
Кормильцев (внутри у него холодеет от жути):
– Знаешь, почему это случилось? Потому что ты использовала в первой своей статье весь накопленный багаж. Новые идеи ты можешь обрести только в жизни или мучительным путём самообразования. Не торопись, все образуется.
– Может, лучше пойти в люди?
Кормильцев грустно улыбается:
– Это крайности – ты сейчас обижена. Народ – не миф, это – живые люди, и я – один из представителей. Но я учился, чтобы выйти из этой массы. Выйти потому, что эта масса закоснела и способна жить только по инерции. Я отдал бы немало за пару крыльев – но с налёта ни в чём не разберёшься. Я отдал бы немало за третий глаз…
– А мне нужен для дыханья другой газ!
Диана упряма. Не может изменить свою жизнь разом. Она страдает. Мучается. В конце концов, сочиняет рассказ, который печатает малоавторитетный журнал.
Сегодня опять ночь, сегодня опять сны,
Как странно вращает мной движенье к весне от весны,
Сеть чёрно-белых строк, телевизионная плеть.
Я так хочу быть тут, но не могу здесь…
Воздух… Мне нужен воздух…
Кормильцев наблюдает за ней. Может, она права?
Он умывается. Вытирает лицо мягким полотенцем. Тайком, сквозь ткань ощупывает своё лицо.
Чёрно-красный мой цвет, но он выбран, увы, не мной,
Кто-то очень похожий на стены давит меня собой.
Я продолжаю петь чьи-то слова,
Но всё же, кто играет мной, а? Воздух…
Диана слушает курс лекций о журналистике. А Кормильцев – её авторитетнейший советчик.
Нелепо искать глаза сквозь стёкла солнцезащитных очков,
Но ночь обостряет зрение хищников и кротов.
Это всё-таки шанс остаться сытым или живым,
Здесь каждому разрешено стать первым или вторым.
Воздух… Мне нужен воздух…
Видно далеко из окна. Сверкание световых реклам. Машины – припаркованные и снующие. Редко – чёрный чертёж дерева. Всё это разглядывает Кормильцев, прижавшись лбом к стеклу:
– Диана, ты делаешь выбор. Но не сердцем, а умом.
– Я изо всех сил стараюсь их не осуждать. Америка – мировой психопат. Террористы… Я не знаю… кто дальше? Мы? По сути, мне всё равно, но иногда мне страшно.
Кормильцев отрывается от окна:
– Просто они любят свои лица в свежих газетах…
Но на следующий день газеты тонут в клозетах.
– За их делами, политикой, киношками, налётами, разводами я постоянно стараюсь нащупать общие человеческие черты.
– А это, кстати, в твоих интересах. Ты сама во всё это втянута. Как ни крути – это наше поколение, наше общество. И если, как нам талдычат, наше время катится к низшей точке какого-то там цикла, то и я выпаду в осадок вместе со всеми прочими и унавожу собой грядущее.
– Но, может, это все ерунда?! Почему ты так привязан к земле?
Туман за окном. То сгущается, то тает.
– Может, и ерунда. Мир, который мы ищем, не тот, который мы видим.
– Твоя путаница меня угнетает.
– Потому что лишний раз напоминает – сама-то я кто?
– Я с людьми не воюю и не стреляю в них! Неужели до тебя не дошло (становится перед ним), насколько далеко отнесло тебя самого от того, прежнего, для которого всё это было естественно? Хочешь, я тебе почитаю Ницше?
Бутусов. Поднимается с зарёй. Становится перед солнцем:
– Я опять хочу стать человеком.
Так начинается его закат. Солнце:
– Ты стал ребёнком, ты проснулся: чего же хочешь ты среди спящих? Ты хочешь снова сам таскать это тело?
– Я люблю людей.
– Что ты говоришь о любви? Не ходи к людям – их бог мёртв. Я говорю тебе о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти.
Душа Бутусова смотрит на тело с презрением. Она бежит от тела и земли молнией.
Влюблённая Диана. Он незначительно старше её. Русоволосый красавец.
Диана безвольно лежит на кровати. К ней входит Карина. Несколько секунд изучающе смотрит на неё и говорит:
– Вместо того, чтобы размышлять о журналистской карьере. Впрочем, всё естественное разумно.
– Я его ненавижу.
– Ну и правильно делаешь. Он – как все эти…
– Фанфарон! С павлиньим хвостом!
– Природа играет по отработанным правилам.
– Хочешь сказать, что любви нет?
– Нет, не то, потому что она есть. Только… любовь – влечение душ, сама знаешь, а не взыгравшей плоти. Умейте властвовать собой, мадемуазель.
Диана включает музыкальный центр. Звучит музыка. Она лениво поёт за «Калиновым мостом»:
Девочка летом слушала гром,
Станами молний писала альбом.
Огненный берег, заспанный пёс,
Скрип акварели, ситец берёз.
Синие джинсы, трепет шелков,
Вкус поцелуя, запах духов.
Девочка верит – с ним хоть куда,
Юные планы – на двоих тридцать два.
Время приспело, в глазах испуг –
Его отправляют солдатом на юг.
Страшно подумать: придёт – не придёт,
Девочка любит, девочка ждёт.
Кормильцев заходит в бильярдную. Ищет кого-то глазами. Вот он – с кием в руке.
Кормильцев подходит к молодому человеку:
– Извольте выйти со мной.
– Как торжественно! А собственно, ради чего? (Он почти что улыбается.) Сыграем?
Кормильцев молча соглашается.
Их разговор остаётся за кадром, потому что звучит песня:
Для меня это боль –
Для неё лишь тоска.
Для меня это жизнь –
Для неё лишь игра.
Для неё всё, что было,
Ещё очень живо.
Всё, что было со мной,
От меня далеко.
Она смотрит вперёд,
А я чаще назад.
Она делает вид,
Что живёт наугад
Она любит играть –
Её игры забавны.
Ну а я собираю
Игрушки для Анны.
Я собираю игрушки для Анны.
Тишина в доме. Диана – за компьютером.
Карина идёт проводить Кормильцева:
– В тихом омуте черти водятся.
– Стало быть, дружно молиться начнём. Пройдитесь по магазинам – развейтесь. До вечера.
Она играет в любовь,
Говоря часто: «Мы».
Соблюдая все правила
Новой игры:
Она плачет, смеётся,
Переживает.
Ну а я, вроде то,
С чем она щас играет.
Диана и Карина гуляют по Москве. Диана:
– Уехать бы из этой Москвы поскорее. Куда-нибудь в тишину.
– Куда захочешь. Хоть за границу.
– Зачем туда? Суета за границей. Чужая праздность. И сытые все.
– Зато нам, русским, до сытости далеко.
Умирает любовь,
Начинается скука,
У новой игры
Имя «разлука».
И капают слёзы,
Смывая веснушки.
Лишь только бы были
У Анны игрушки.
Купив мороженое, они сворачивают к парку. Диана:
– У них сытость даже не тела, а духа. Скука. Им, наверное, выть хочется.
– Это у нас пол-России воет, да ты не слышишь.
– Как ты сказала?
Диана подталкивает Карину к скамейке. Они садятся. Диана:
– Больше, чем пол-России. Неужели сперва нужно разодрать им уши, чтобы они научились слушать глазами? Неужели надо греметь, как литавры и как проповедники покаяния?
Бутусов. Смотрит на народ. Люди смеются. Они его не понимают.
Они называют это культурой. Они не любят слышать о себе слово «презрение». Предконцертная толпа кричит Бутусову:
– Дай нам этого последнего человека!
Здесь непонятно, где лицо, а где рыло.
И непонятно, где пряник, где плеть.
Здесь в сено не втыкаются вилы,
А рыба проходит сквозь сеть.
И не ясно, где море, где суша,
Где золото, а где медь,
Что построить и что разрушить.
И кому и зачем здесь петь.
Карина:
– Ты ни разу не была в провинции – ты не знаешь. А я там родилась и долго жила там. Но тех (тычет пальцем куда-то вверх), которые знают, никогда услышать не заставишь.
Диана (изображая самодовольство):
– До бога высоко, до царя далеко. Да мы сами ведь с усами, так мотай себе на ус… Чему быть, того не миновать. Кто же себя добровольно огорчать станет?
– Ну-да, сразу видно, что ты у нас не от мира сего.
Нам с тобой голубых небес навес.
Нам с тобой станет лес глухой стеной.
Нам с тобой из заплёванных колодцев не пить.
План такой нам с тобой.
Под Новый год они покидают Москву.
Загородный дом. За обеденным праздничным столом. Гость Сергей:
– Диана, у тебя литературное дарование. Каковы твои планы на будущее?
– Что-то хотите предложить? Вообще-то, я думаю продолжать занятия...
– Да, Россия вступает в новое тысячелетие. Роль журналистики трудно переоценить.
Кормильцев:
– Смена веков есть смена знамён.
Диана:
– Всего-навсего – литературой!
Здесь камни похожи на мыло,
А сталь похожа на жесть.
И слабость как сила.
И правда как лесть.
И не ясно, где мешок, а где шило.
И не ясно, где обида, где месть.
И мне не нравилось то, что здесь было.
И мне не нравится то, что здесь есть.
Диана допоздна засиживается в своей комнате.
Нам с тобой голубых небес навес.
Нам с тобой станет лес глухой стеной.
Нам с тобой из заплёванных колодцев не пить.
План такой нам с тобой.
Чёрная ночь да в реке вода.
Нам с тобой и беда станет – не беда.
Ну, решай!
Эх, была не была, прости и прощай.
План такой нам с тобой.
Карина спускается на первый этаж. Кормильцев поднимается на второй. Вопросительно глядит на неё. Она:
– Говорит, созрел. Этот… замысел.
Кормильцев, кивнув, идёт дальше. Входит к Диане. Садится напротив:
– Никакой роман ты не пишешь. Если дело и впрямь в новом романе, так и скажи. И я отстану.
Диана невесело улыбается:
– Только сначала проверю всю родословную. Вероятно, дело не в романах, а в их отсутствии. Почему влюбляются не в меня, а в моих подруг?
Кормильцев старается оставаться серьёзным:
– Ты ведь с Ильёй тоже самолюбие тешила?
Диана пожимает плечами. Улыбается.
– Ты умнее своих сверстников. Их сейчас на глупышек тянет, что тоже понятно – самолюбие щекочет.
– Ждать, когда повзрослеют?
– Плюнуть на всё и ждать… своего часа. Да, кстати, зашёл предупредить. Во вторник к нам пожалует один гость.
– Не надо мне никаких гостей.
– Но мне этот визит нужен.
– Ладно. Ради тебя я готова пожертвовать своим временем.
Вторник. Гость – Бутусов. Он садится в предложенное кресло. Кормильцев:
– Что слышно?
Бутусов:
– Кажется, Петербург намеревается переселиться в Москву. Так что пора учиться играть в дуйбол.
Сергей:
– Любимая игра петербуржцев?
Кормильцев:
– Любимая игра президента.
Появляются Диана и Карина. Диана ничем не выражает своих чувств. Тихо садится. Слушает всех внимательно. Вовремя улыбается. Но молчит.
Карина:
– Что будет твориться в Москве! Даже страшно: инаугурация, бесплатные акции…
Сергей:
– Сплошной карнавал! А карнавал всегда праздник. Слава, ты как думаешь?
– Не знаю. Может, если в замкнутом пространстве. Мы же не итальянцы.
Кормильцев (ворчливо):
– У нас – девять месяцев зима. Какие тут карнавалы? Напьются, наорутся да передерутся – вот и всё.
Карина:
– Но гулянье будет проходить под надзором милиции…
Бутусов усмехается:
– Праздник под надзором.
Диана:
– А мы сами устроим маскарад, не дожидаясь президента.
Бутусов:
– И в каком же костюме ты предстанешь?
Диана не смотрит на него:
– Отстранённость от человечества – вот моя позиция. Я сделаю всё возможное, чтобы вы меня не узнали.
– А если я узнаю?
– Преподнесёшь мне лилию.
Звучит: Bon Jovi «One Wild Night».
Маскарад. Гости в масках. Бутусов вглядывается в женские силуэты. К нему подходит Кормильцев.
– Скажи, это она?
Кормильцев смотрит в указанном направлении. Белая длинная туника. Крылья за спиной – белое и черное, как полагается. Изящная чёрная маска с изображением третьего глаза.
Кормильцев (повертев рукой, на которой четырнадцать пальцев):
– Не знаю. Людям не дано чувствовать будущих поколений.
Бутусов вынимает из букета оранжевую лилию.
Поздней ночью. Диана и Карина гадают. Диана:
– Пойдём под окнами слушать.
– А-а, это интересно.
Выходят на улицу. Подкрадываются к освещённому окну с открытой форточкой.
Это гостиная. В креслах – Бутусов, Кормильцев и Сергей. Сергей:
– Я всё время видел перед глазами эти толпы вооружённых людей. Я говорю об ожесточении людей. Французская революция была кровава и жестока, а революция в России была обречена на ещё большую кровь.
Под окном. Карина:
– Скучно. Идём?
Диана:
– Подожди. Мне интересно.
Гостиная. Сергей:
– …Две столицы и сотни городов, в каждом из которых свой уклад и господство произвола, а не закона.
Кормильцев:
– Бессмысленные толпы…
Устраиваясь поудобнее, Диана съезжает вниз.
Бутусов (вставая):
– Под окном кто-то…
Диана:
– Бежим!
Бег по снегу. Весёлый смех.
Утро. Завтрак. Все в сборе. Входит Кормильцев:
– Ночью на нашей ёлке украшения частью побили, частью растащили.
Диана:
– Какая гадость!
Карина усмехается:
– Смена веков есть смена знамён.
Диана:
– Вот они – сотни тысяч воров и хамов.
Москва. Комната Дианы. Включён телевизор. Диана поворачивается к экрану спиной:
– Я вас всех обманула. Ради самоутверждения, что ли.
Карина сидит на полу с пультом в руке:
– Что это значит?
Она медленно поворачивает голову и смотрит на Диану.
– А то, что этот фанфарон до четырёх утра просидел со мной в клубе… В общем, ничего не было между… В общем, никакой он не фанфарон…
– Иди сейчас же просить прощения у Ильи Валерьевича. Нет, это невероятно!
– А он меня простил уже.
Весна. Москва чистится, моется, украшается. На площадях возводятся сцены. Жизнь кипит. Идёт подготовка к акции бесплатных раздач призов. Подозрительный тип гуляет по Москве.
Диана крутится перед зеркалом. В нём появляется отражение Карины. Диана:
– А ты куда собралась?
– Я с тобой пойду.
Диана настороженно прислушивается к себе:
– Ну, хорошо. Только нужно успеть раньше десяти вечера, чтобы толкотня нас не застала.
Вечерняя Москва. Много людей. Фонтаны. Одноразовые кафе. Люди за столиками. Яркое свечение огней. Музыка – далёкий голос Бутусова.
Диана останавливается перед стойкой:
– Дальше не пойдём. (Обращается к девушке за стойкой.) Два чая, пожалуйста.
Висящий пар от дыхания людей. В нём причудливо переливается свет. Вместе с паром поднимается странный гул. Он постепенно нарастает. Раздается грохот.
Диана недоуменно оборачивается. Люди встревожены.
Карина ощущает неосознанную панику. Хватает Диану за руку:
– Бежим отсюда! Бежим!
Диана (стараясь не поддаваться панике):
– Стой на месте! Пусть разбираются те, кому это надо.
Но Карина делает несколько шагов в сторону. Навстречу вырастает живая человеческая волна. Люди перепуганы. Крики и безумие.
Невозможно увернуться. Масса людей всасывает и Карину, и Диану. Они теряют друг друга.
Жутко человеческое существование. Оно лишено смысла.
Бутусов стоит на сцене. Он далёк от людей. Его мысль не говорит их мыслям. Он видит всеобщую панику. Он не на шутку встревожен.
К сцене подбегает человек, похожий на сумасшедшего террориста.
– Эй, они зовут тебя опасным для толпы! Уходи отсюда – или я перепрыгну через тебя, живой через мёртвого!
Молния.
Диану вертит в стремнине ещё не утрамбованной толпы. Она ещё может шевелить руками. Но наружу не вырваться. Вокруг чужие лица, красные и распаренные. Люди жадно хватают ртами воздух.
Я – церковь без крестов, лечу, раскинув руки,
Вдоль сонных берегов окаменевшей муки.
Я – вера без причин, я – правда без начала.
Ты слышишь, как вскричала душа среди осин?
Новая толпа. Врезается в первую. Давка и суматоха. Диану разворачивает и прижимает на миг к чему-то податливому. Она скашивает глаза. Рядом раздаётся крик:
– Мёртвая! Мёртвая!
Это Карина – мёртвая.
Диана рвётся изо всех сил. Толпе нужен вожак!
Но её удерживают чьи-то руки:
– Держись за меня крепче! Не отрывай от земли ног, споткнёшься – конец!
Я – птица без небес, я – каменное эхо,
Полузабытых месс печальная примета.
Полночная луна мои бинтует раны,
Да серые туманы купают купола.
От пота и слёз Диана ничего не видит. Она сидит на земле.
Облако пыли перекрывает восходящее солнце. Диана в упор смотрит на него. Она мечтает о своей звезде, не заселённой человеком разумным.
Толпу несёт дальше. Инстинкт самосохранения запрещает самостоятельно предпринимать что бы то ни было. Это общий закон толпы.
Я – церковь без крестов, стекаю вечно в землю,
Словам ушедшим внемлю да пению ветров.
Я – память без добра, я – знанье без стремлений,
Остывшая звезда пропавших поколений.
Чей-то последний в жизни крик.
В душе моей темно – покой, не то измена?
Разбитое стекло, истерзанные стены.
А завтра я умру – прольётся дождь покоя,
Из памяти уйду, взорвавшись над рекою.
На Диану падают осколки стекла. Она шепчет:
– Господи, это же я! Я, Господи…
Живое Безголовое Чудовище движется без смысла и цели. Где-то далеко.
Кормильцев ищет Диану с самого утра.
В редакции он встречает людей с подавленно-застывшими лицами.
Кормильцев на месте новой трагедии. Он идёт медленно. Как бы боясь. Среди мусора. Битого стекла. Обломков и оплавившейся пластмассы. К машинам «Скорой помощи».
На него натыкается какой-то мужчина и потерянно говорит:
– Сына ищу…
– Ищи, отец, ищи. Не может так быть…
Мужчина (шёпотом):
– Значит, тоже ищешь…
Кормильцев ощущает взрыв в душе. Ему хочется орать, что есть мочи. Потом – тупая, ноющая боль. На земле – знакомый ему рюкзак. Он застывает на месте. Удерживает первого попавшегося человека из органов:
– Там (указывает на свалку каких-то досок и тента). Смотрели? Позови ещё кого-нибудь… и врача.
– Не мешайте работать!
– Служить надоело?!
Ещё кто-то подходит. Идут и разбирают завал. Кормильцев напряжённо следит за их действиями:
– Она это. Может, жива ещё…
У него всё плывёт перед глазами. Диана лежит на земле. В осколках стекла.
Молодой врач:
– Очень слабый пульс. Носилки – скорее!
Кормильцев бросается следом.
Долго спит Бутусов. Наконец открывает глаза. Тишина. Он с удивлением заглядывает внутрь себя. И видит новую истину. Свет нисходит на него:
– Не к народу ты должен говорить, а к спутникам.
Он покажет радугу – ей.
Первый снег был самым чёрным,
Самый первый снег был самым чёрным.
Он летел, не зная, где ему упасть.
Первый снег в начале марта,
Ты сама тогда достала карты,
Ты сама тогда открыла эту масть.
Самый первый снег, самый первый.
Бутусов идёт своей дорогой. В небе парит орёл.
С ней случился лёгкий приступ,
Ей смешно подряд уже лет триста,
Она ловит ртом тот самый первый снег,
Самый первый снег.
Диана просыпается дома. Но не открывает глаз. Кто-то берёт её руку. Она шепчет:
– Я боюсь младенцев, я боюсь мертвецов. Форма задавила содержание.
Первый снег был самым красным,
Самый первый снег был самым красным.
Я не знал, где кровь, а где вишнёвый сок.
Волхвы несут дары всем сразу,
И качается фонарь под глазом,
И летит, летит нацеленный в висок
Самый первый снег, самый первый.
Диана боится спать. Глаза её смотрят внутрь, а не вовне. Она вспоминает: они с Кариной гадают, бегут, смеясь, по снегу, Бутусов ходит опасным путём среди людей, Кормильцев забирает её из больницы. Она ему говорит:
– Мы другие – они ни за что не простят нам этого…
Диану приходят проведать. Все, кому не лень. Пытаются отвлечь или развлечь. Но глаза её устремлены внутрь – неужели я такая же, как все эти люди?
Первый снег был самым белым,
Самый первый снег был самым белым.
Северный монастырь зимой. Бутусов и Кормильцев стоят чуть позади Дианы.
Самый первый снег был чище, чем мы все,
Самый первый снег чище, чем мы все,
Самый первый снег.
Диана стоит перед старцем. Седеньким, тихим, умеющем слушать. Он:
– Как во святом крещении наречена?
Диана (подумав):
– Я не очень-то верю в отсутствие Веры.
– Нужное имя. Нужное, потому что без имени этого ни единого деяния люди не творят. Даже когда обижают. Люди только обидеть умеют. На зверей душа обид не хранит, на людей только. Тебя ведь люди обидели?
Диана опускает глаза, чтобы не видели её слёз.
Старец – Бутусову и Кормильцеву:
– Обождите здесь. В молчании. Молчание – сила ваша.
В тёмной келье. Диана остаётся одна. С фитильком свечи.
– Я давно поняла, что человек – лютый зверь. Я знаю, что говорю сейчас, я была в шкуре той волчицы. Но повинны ли люди в своих страхах?.. Не мне судить, не мне их прощать, но боль моя пусть и каплей единой не упадёт на чёрную чашу весов.
Как Бутусов слышит её рыдания – тайна.
Титр:
ЧУДЕС НЕТ, НО ЕСТЬ ТАЙНЫ.
Он слышит душой. Он точно знает, где восходит солнце. И молча склоняется перед ним.
Кормильцев входит сказать Диане «спокойной ночи». Она (забираясь под одеяло):
– Человечество топчет людей, люди топчут человека, потому что им никогда ничего не хватает на всех.
– Топчут, не спорю. И стреляют. Но при этом не могут есть пищу без соли.
– Этот мир будет стоять, пока сам себя не растопчет.
– Но они отдали б немало за пару крыльев и за третий глаз…
– Эти люди, которые способны за это убить?
– Да, у которых солёные слёзы и резкий смех.
Диана долго не смотрит на него.
Пламенный посланник плачет, но горит.
Дайте мне свиданье узнать, о чём он говорит,
Зачем его глаза как будто в праведном огне,
Зачем они прикованы ко мне?
Диана поднимает глаза на Кормильцева. Он касается пальцами её подбородка.
Пламенный посланник пленительных идей,
Зачем в твоих словах так много правды для людей?
Зачем твои рассказы тревожат сон мой и покой,
Втекая в сердце пламенной рекой?
Кормильцев баюкает Диану.
Пламенный посланник, зачем твои слова
Моё простое сердце превращают в сердце льва?
Найти во мне героя, разжечь во мне огонь,
И я тебе открою – я уже был сожжён тобой.
Диана засыпает. Кормильцев уходит – его ждёт Бутусов. Которому невмоготу сидеть. Он включает компьютер. Ему кажется – Диана незримо наблюдает за ним. На экран выводятся её рассказы и сказки. Он знает их наизусть. Он пишет ей: «Я тебе обещаю не быть примером для людей».
Входит Кормильцев. Останавливается около Бутусова:
– Это черновые наброски Дианы. Она всегда стремится к собственному потолку, поднимая его всё выше и выше.
– Её всегда тянуло к бумаге и перу.
– Да, в них она видела свой долг, который во что бы то ни стало надо вернуть людям.
– Да, я тоже никогда не боялся людей.
– Нужно, чтобы с ней поговорил – ты.
Пламенный посланник я был таким, как ты,
Я плакал от желанья быть эталоном красоты,
Я возражал своей любимой, что мир не терпит суеты,
Что свет в себе не носит темноты…
Бутусов идёт вдоль стены. Не отрывая глаз от корешков её книг. Останавливает его ваза. Тонкая и изящная. А в ней – засушенная лилия.
Пламенный посланник, возьми своё письмо,
Горячею стрелой помчись в своё восьмое небо,
Скажи, что я не вижу смысла самосожженья для людей,
Преследованья праведных идей.
В душе Бутусова – землетрясение. Он слышит грохот. На миг спускается тьма. Потом – сияние небывалых красок и света. Странно замирает сердце.
Возьми свое посланье вместе с картами Таро,
Скажи, что мой простой в желаньях, но праведный народ
Не хочет знать пустых волнений, где всё давно предрешено,
Он хочет только хлеба и кино.
Теперь сердце Бутусова бьётся мощно и ритмично. Разгоняет его уставшую кровь. Внутри звучит великая симфония небывалой любви и счастья. Никем ещё не написанная.
Пламенный посланник, забери своё письмо,
Я обещал своей стране и маме быть прямой стрелой,
Я обещал своей любимой не быть примером для людей,
Не быть горящим сердцем в темноте.
Бутусов выходит из комнаты:
– Поговорить не так, как все эти люди.
Диана не спит, когда он склоняется над ней. Она открывает глаза. Бутусову нужно озарение и святость. Он говорит:
– Слушайся души.
– Разбежалась она у меня.
– Просто странички в ней перепутались.
– Это бунт.
– Просто ссора.
Диана приподнимается, глядя на него:
– Ты… всё знаешь? Уйди, я устала. Устала.
– Самое ужасное, что никто не желает тебя слушать. О том, что ты совершенно здоровая девочка.
Вот – она уже улыбается. Бутусов:
– Или я ничего не понимаю в обиженных девочках?
И все её обиды растворяются.
Люди.