Поздний осенний вечер, моросит холодный дождик. Светлого времени суток добраться до дома не хватило. Черный асфальт сливается с обочинами, ослепительный свет фар встречных машин вынуждает сбавлять скорость. На одной из остановок замечаю мужика с вытянутой рукой. Останавливаюсь, хоть и приятного от того, что в салон ввалится мокрый человек, мало.
– До своротка на Логовое не подбросите?
– Садись, раз уж я остановился.
У мужика большой целлофановый пакет, из которого раздается крикливая музыка.
– Да выключи ты свой магнитофон! – начинаю раздражаться я, подозревая, что сел ко мне в машину какой-то забулдыга. Не хватало еще возить пьяных.
– Д-да-а не магнитофон это, куклу китайскую дочке на день рождения купил, – смущенно говорит мужик, слегка заикаясь, и стучит по пакету, отчего кукла заводит мелодию вновь.
Я улыбаюсь, понимая, что в машину сел не пьяница, а, вероятно, хороший парень.
– Большая дочка-то?
– Завтра три года будет. Ездил вот в город, подарки покупал.
– Живешь в Логовом? – спрашиваю я.
– Живу, – с каким-то не то огорчением, не то сожалением говорит мой попутчик.
Дальше ехали почти молча. Впрочем, из редких моих вопросов я узнал, что парень работает трактористом в совхозе, что зарплату им не платят и живут они только на пенсию жены, которая была в свое время дояркой и где-то там пострадала, и что шлепать ему под дождем еще шесть километров.
– Вот здесь остановите, пожалуйста, – говорит парень, разглядев в темноте свороток к своей деревне.
Я остановился.
– Вот, возьмите, – протягивает парень деньги.
– Да, ладно, не нужно, – говорю я. – Купи конфет дочери. Только не пропей.
– Мне пить нельзя, у меня контузия, – совсем как-то смущенно говорит парень, не зная, как поступить с деньгами.
– Ты что, воевал?
– В Чечне, почти год, – все так же смущенно говорит парень.
Я удивился. Раз уж воевал, так чего смущаться?
– Сейчас мимо своей могилы пойду, – неожиданно проговорил парень, насмелившийся, наконец, спрятать деньги в свой карман и приоткрыть дверцу машины.
– Как – мимо своей могилы? – не понял я, а по спине пробежал холодок.
– Когда в Чечне был, под Самашками ранило меня крепко, в больнице неделю лежал без сознания. Начальство что-то перепутало, родителям моим, сюда вот, в Логовое, гроб прислали, просили не открывать перед похоронами. Родители «меня» и похоронили. А месяца через три я из госпиталя выписался, домой приехал… У отца инфаркт, маму кое-как откачали. – Голос моего попутчика задрожал, он резко толкнул дверцу автомобиля и вышел.
– А похоронили-то кого? – тороплюсь узнать я, пока парень не захлопнул дверцу.
– Другого парня… Опознать которого было невозможно, – спокойно говорит мой попутчик. Он, вероятно, уже привык к расспросам подобного рода. – Родители за могилкой ухаживают, я к ней подойти не могу.
– Так ведь через военкомат выяснить можно было, – говорю я первое, что приходит на ум.
– Узнавали… Под Самашками такая каша была – много фамилий и гробов перепутали, – все еще от чего-то смущаясь, сказал парень. И уже вытащив вновь запищавший пакет с куклой, добавил: – А конфет я дочери куплю. Спасибо вам. – И растворился в темноте.
Я включил скорость и поехал. Но слишком уж неспокойно сделалось на душе. До сих пор Чеченская война обходила меня мимо, и вот – живой свидетель. Проехав несколько километров, я почувствовал стыд – выкинул ведь парня под дождь, мог бы до дома подвезти…