ДОДИН В.З., ДОДИНА Н.О.
ТАЙНЫ СЕМЬИ ГРАФА НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА АДЛЕРБЕРГА
(История семьи Амалии Лерхенфельд-Крюденер-Адлерберг)
Вместо вступления.
Имя Амалии Лерхенфельд было больше известно под фамилией Крюденер и связано с историей любви поэта Ф.И. Тютчева, барона Крюденера, графа Н.В. Адлерберга и других к этой необыкновенно очаровательной женщине, вошедшей в плеяду красивейших женщин Пушкинианы.
Вся жизнь Амалии была окутана тайнами, которые только сейчас начинают раскрываться, благодаря бурному развитию Интернета.
Впервые с фамилией Адлербергов я столкнулась, прочитав книгу о поэте Алексее Константиновиче Толстом, внуке Екатерины Ивановны Нарышкиной и Кирилла Григорьевича Разумовского. Александр Адлерберг, Алексей Толстой были близкими друзьями наследника престола Александра II, и при работе над своими книгами «Романовы, Нарышкины и их потомки», а также «Не родись красивой или … заложницы судьбы», изданных в 2007 году в США.
Благодаря этим книгам, я познакомилась и подружилась с потомками графов Адлербергов – семьей Додиных – Вениамином Залмановичем и его женой – Ниной Оттовной, внучатой племянницей Николая Николаевича Адлерберга, младшего сына известной красавицы Амалии Крюденер.
Мы обменялись книгами. При чтении воспоминаний Вениамина Додина я открыла для себя много страниц истории, которые мне были неизвестны.
Я узнала много забытого или сознательно забытого о достойной жизни и активной деятельности целой семьи графов Адлербергов, честно служивших России, начиная с Петра I.
Революция не признала их заслуг перед Отечеством. Прочитав книги В. Додина –
«Площадь Разгуляй», «Поминальник усопших», «Повесть о разделенной любви», я обратила внимание на неизвестного для меня интересного героя, жизнь которого служила примером и преклонением благодарных и любящих его людей. Я задала вопрос авторам, что им известно о судьбе этого человека, сыне Амалии Крюденер, графе Николае Николаевиче Адлерберге.
Предлагаемый (родственниками Н.Н. Адлерберга) интересный ответ - рассказ о «потерянном сыне» авторы представили в трех частях с продолжениями. Такая форма изложения авторов была связана с ограниченным форматом Еженедельника Навигатор.
Авторы, в основном, использовали архивные данные семьи, дневники предков, свои воспоминания и книги, опубликованные или публикуемые в настоящее время в Еженедельниках США – Навигаторе и Либерти Белл, а также на сайтах интернета: Амалия Крюденер, Федор Тютчев, Вениамин Додин, Яков Ерманок, статьи С.Макаренко, Алекса Резников и др., материалы из Википедии, фотографии из семейного архива.
Раиса Слободчикова, 2010, Филадельфия.
Введение Вениамина Залмановича Додина, доктора технических наук –
относительно "потерянной судьбы Николая Николаевича Адлерберга»"...
«Перед кончиною, – уже похоронив в 1951 г. любимую внучатую племянницу Мелитту, – Николай Николаевич Адлерберг уверил отца Додиной Нины Оттовны – Отто Юлиусовича, что счастливо прожил Сибирскую часть жизни.
Отец Нины ... продолжая спасать его, проставил в своем семейном СИНОДЕ еще один год смерти Н.Н. – 1931-й. В настоящей статье семья Додиных хочет раскрыть ТАЙНУ ЕГО ЖИЗНИ, а не просто сибирской ссылки.
Статью целесообразно НЕ СОКРАЩАТЬ! Вообще, как можно сократить что либо – хоть слово одно в целостном издании Саги о потерянном Россиею сыне Амалии – ЗВЕЗДЕ – повторять это буду постоянно! – ПУШКИНИАНЫ – для России, а для Европы – о потерянном правнуке ФРИДРИХА ВЕЛИКОГО, Николае Николаевиче Адлерберге, воскрешаемого из праха забвения Издательским Домом НАУМЕЦ ...
Теперь о байках (предположениях), связанных с истинной датой смерти Николая Николаевича Адлерберга. И меж родичей и близких его в России и меж друзей в покинутой им в 1914 г. взорванной Европе он – жертва Гражданской войны. Его отъезд из Москвы в конце 1923 года на Волынь к ожидавшим его родным был так скоропалителен и незаметен, что тогда он исчез для всех. И никто не знал, что его судьба решилась во время ареста и депортации с семьею Отто Кринке... Подробности этого Нина Оттовна раскрыла много лет спустя в своем откровении-монологе...
Одной из причин, зачем мы вернулись к болезненным событиям "Поминальника усопших" – раскрыть тайну исчезновения внука Прусского короля и сына звезды Пушкинианы...
Мы совершенно не знаем европейских, тем более немецких (Баварских) издателей. Но теплится в нас надежда выйти на кого-то из них и раскрыть своими "ПОМИНАЛЬНИКОМ УСОПШИХ" с "МОНОЛОГОМ НИНЫ" подлинную историю Николая Николаевича – потомка великих шведских, русских и немецких фамилий...– благороднейшего человека, безусловно достойного их всех... Nicht var? Только подумайте – в идущем на полосах Liberty Bell в нашем романе опубликован ВПЕРВЫЕ портрет Николая Николаевича! Да еще какой! Да работы самого М.Наппельбаума! А ведь существует "Готтский Альманах" (бархатная книга европейского дворянства). И он наверняка ждет сведений о судьбе Н.Н Адлерберга …» (В. Додин, февраль, 2010 г.).
Теперь обратимся к источникам истории. Род Адлербергов был известен в Швеции еще в XVII веке. Капитан шведской армии Эрих Адлерберг, завершив свою военную карьеру еще во времена Петра, поселился в Эстляндии, отошедшей в 1710 г. к России. Три его сына дослужились до высших офицерских чинов уже в русской армии. Младший из них – полковник Густав-Фридрих (Федор Яковлевич) скончался в 1794 г. от ран, полученных в бою на Кавказе. Через три года Павел I назначил 37-летнюю вдову полковника Анну-Шарлотту-Юлиану (Юлию Федоровну) воспитательницею своего третьего сына – годовалого Николая, а затем и младшего – Михаила.
Так началось приближение Адлербергов к царскому двору. Позднее Юлия Федоровна (прапрабабушка Нины Оттовны Додиной) стала начальницей Смольного института благородных девиц, статс-дамой...
Наибольшую известность получил ее сын Вольдемар-Эдуард-Фердинанд (Владимир Федорович). Из Пажеского корпуса он вступил в лейб-гвардии Литовский полк, отличился в Бородинском сражении и заграничных походах. В 1817 г. его назначили адъютантом великого князя Николая Павловича, ставшего через восемь лет императором, сопровождал его во всех путешествиях... Рескриптом от 1 июля 1847 г. Император Николай I возвел В.Ф. Адлерберга в графское достоинство. На посту главного управляющего почтовым департаментом он в 1857 г. ввел в России почтовые марки. Николай I с детства называл его своим неизменным и правдивым другом, а в завещании назначил душеприказчиком. В звании генерал-адъютанта и генерала от инфантерии граф из-за потери зрения в 1870 г. был Александром II освобожден от должности Министра Императорского двора и переведен на работу в Государственный Совет.
Читатель, конечно, помнит трогательную историю первой несчастной любви одной из ярких, красивых женщин Пушкинианы Амалии Крюденер. В ее жизни много тайн, которые, благодаря потомкам были раскрыты в последние годы. Об этом было много написано статей, воспоминаний, но, мало кто помнит: об ее роли в судьбе и становлении выдающегося поэта России Федора Тютчева, о счастливой последней любви Амалии к Николаю Владимировичу Адлербергу, и не знает об их младшем сыне, Николае Николаевиче Адлерберге.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ. АМАЛИЯ И ТЕОДОР.
„После России это моя самая давняя любовь..." Написал Ф. И. Тютчев в июле 1840 года своим родителям.
Посетители Галереи красавиц Нимфенбургского дворца в Мюнхене обращают внимание на портрет молодой женщины с меховой накидкой на правом плече. В рекламном буклете сообщается, что это 20-летняя баронесса Амалия фон Крюденер, что ее портрет создан в 1828 году знаменитым живописцем короля Людвига I, Йозефом Штилером.
Происхождение Амалии загадочно и драматично. Существуют две версии происхождения Амалии.
По первой версии, ее матерью была княгиня Тереза Турн-унд-Таксис (1773-1839), урожденная принцесса Мекленбург-Штрелиц (Mecklenburg-Strelitz). Тереза приходилась теткой российской императрице Александре, жене Николая I. Муж Терезы, князь Карл Александр Турн-унд-Таксис (1770-1827 гг.). Князя Карла пригласил Наполеон для осуществления новых проектов и князь годами жил в Париже. В отсутствии князя у княгини Терезы был бурный роман с баварским дипломатом графом Максимилианом-Эммануэлем Лерхенфельдом (1772-1809 гг.). Результатом этой связи была нежеланная малютка, названная Амалией. Княгиня Тереза уехала рожать подальше от Регенсбурга, в Дармштадт, столицу гессенского великого герцогства.
После смерти ее отца, графа Максимилиана, 19 октября 1809 года Амалия находилась первое время на попечении дармштадтских родственников Терезы, фон Штернфельд, чью фамилию она носила непосредственно после рождения. Подрастающая Амалия перешла под опеку Лерхенфельдов, где она жила в их мюнхенском дворце. С 1 августа 1823 года 15-летней Амалии гессенский герцог Людвиг I разрешил именоваться графиней Лерхенфельд, но без права на герб и генеалогию.Такова была цена увлечения графа Максимилиана княгиней Терезой.
Плод греховной любви, Амалия, была красавицей. С 14-летней сиротой в 1822 году познакомился молодой сверхштатный атташе российской миссии, Федор Тютчев, который в том году прибыл на дипломатическую службу из Петербурга. Федор сблизился с единокровным братом Амалии, молодым баварским дипломатом, Максимилианом Лерхенфельдом-младшим, и часто бывал у Лерхенфельдов. 19-летний Федор влюбился в Амалию. Это были нежные романтические отношения юноши и девушки-подростка. Влюбленные часто встречались
– Теодор, сегодня я вам покажу место, где в Мюнхене раньше всех зацветают яблони! – объявила Амалия, и ее ножки в маленьких башмачках резво заскользили вниз по лестнице, у подножия которой их уже ожидала запряженная коляска.
Федор поспешил за ней...
Амалия привезла его на берег реки. На крутом склоне высились развалины старинного поместья, а рядом раскинулся цветущий яблоневый сад, весь в розовых лучах заходящего солнца.
Федор любовался спутницей и полудиким романтическим пейзажем вокруг и все не мог решить: какое творение природы более совершенно – яблони, усыпанные бело-розовым цветом, или девушка в нежно-палевом платье, свежая, как майское утро? Порыв ветра вдруг сорвал с ветвей облачко цветов и осыпал ими Амалию: изящную шляпку, рассыпанные по плечам черные локоны, длинный прозрачный шарф. Девушка осторожно сняла с рукава один цветок и положила его на ладошку:
– Ничего особенного, всего пять лепестков, но разве это не сама гармония? – тихо сказала она и коснулась лепестков губами.
«Нет, она — совершенство!» – окончательно решил Федор.
– Хотите, Теодор, поклянемся друг другу, что до самой смерти, когда бы ни пришлось нам увидеть яблони в цвету, мы будем вспоминать друг о друге: я – о вас, вы – обо мне? – вдруг предложила Амалия.
Мать Тютчева была из знаменитого рода Толстых. Похлопотала где нужно, и Феденьке после окончания Московского университета дали место в престижном Министерстве иностранных дел и его зачислили сверхштатным чиновником в русскую дипломатическую миссию, обосновавшуюся в Мюнхене. Тогда этот город был столицей Королевства Бавария.
Федор не был богат, к тому же в ту пору и не при чинах. Но его обожали дамы и любили мужчины за редкий дар слова. Тогда еще никто не знал, что Тютчев гениальный поэт, и прежде всего не знал этого он сам. Федор относился к стихам как к хобби и никому их не показывал. Но уже тогда говорун он был неотразимый! Граф Соллогуб как-то заметил, что много на своем веку повидал разных рассказчиков, но такого, как Тютчев, ему больше встречать не доводилось. Остроумные и нежные, язвительные и добрые слова небрежно скатывались с его губ, словно жемчужины. А женщины, как известно, любят ушами. Немудрено, что Амалия тут же выделила Федора из толпы своих поклонников. Напропалую танцевала с ним на балах и с ним одним гуляла по узким улочкам Мюнхена под тем предлогом, что надо же новому чиновнику русской миссии познакомиться с городом.
В один из вечеров Федор вернулся домой совершенно потрясенным. Отказался от еды, хотя заботливый Хлопов уже выставил на стол соленые хрумкие огурчики, кулебяку с мясом, щи, сбереженные горячими в специальной ватной сумке. Но какие щи могли идти на ум Федору, если у него вот только сейчас, в ее саду, состоялось объяснение? Он и не думал, что решится сказать все в этот вечер, но она была так ласкова и мила, длинные ресницы так трепетны, румянец так нежен… Короче говоря, предложение было сделано, и о счастье! оно было благосклонно принято! А в залог будущего супружества между ними произошел обмен шейными цепочками. Федор так и уснул, сжимая в кулаке эту драгоценную для него реликвию.
Родственники Амалии были не в восторге от ее увлечения господином Тютчевым.
По второй версии, Амалия на самом деле была незаконнорожденной дочерью прусского короля Фридриха Вильгельма III, и, стало быть, единокровной сестрой тогдашней русской императрицы Александры Федоровны.
А у Тютчева ни титула, ни солидного состояния, ни престижной должности. Куда лучше по этим статьям смотрелся молодой барон Александр Крюденер, секретарь русского посольства, тоже страстно влюбленный в Амалию. И граф, младший Лерхенфельд, поспешил объявить: через месяц просит дорогих гостей, а русское посольство в особенности, пожаловать на свадьбу Амалии с бароном Крюденером!
На то, что Амалия могла быть влюблена в Тютчева, и иметь свои взгляды на чувства, даже не обратили внимания: Теодору было в сватовстве резко отказано. Драгоценному камню нужна была блистательная оправа.
Амалия смирилась. Но только внешне, быть может. Спрятала в дальний ящик шкатулки тоненькую золотую шейную цепочку, которую подарил ей Теодор на одной из далеких прогулок по окрестностям Мюнхена. А стихи, написанные им для нее, выучила почти наизусть: Там были вот эти строчки: «Ты беззаботно вдаль глядела. Край неба дымно гас в лучах; День догорал, звучнее пела Река в померкших берегах. И ты с веселостью беспечной Счастливый провожала день. И сладко жизни быстротечной Над нами пролетала тень:
"Тень жизни" оказалась не только сладкой. Она была с горчинкой.
После роскошной свадьбы Амалии Тютчев быстро-быстро женился сам. Может, хотел забыться, может, показать, что он не страдает. Его жена прелестная баварская молодая вдовушка Элеонора Петерсон, урожденная графиня Ботмер. Женившись на ней, Федор взял под опеку и троих деток Элеоноры от первого брака.
Он остался на службе в Мюнхене, а Амалия со своим мужем уехала в Петербург. Там она произвела фурор. Князь Вяземский в письме к жене так ее расписал: «Была тут приезжая саксонка, очень молода, бела, стыдлива». Скоро опять поминает о ней, забавно переделав ее фамилию на русский манер: «Вчера Крюденерша была очень мила, бела, плечиста. Весь вечер пела с Виельгорским немецкие штучки. Голос у нее хорош».
Но Амалия не изменилась по отношению к тому, кто был ее первой любовью. Тютчеву жилось нелегко. Карьера его никак не складывалась — он не любил выслуживаться и терпеть не мог льстить. А Элеонора к уже имевшимся от первого мужа мальчикам родила Федору еще трех прелестных девочек: Аню, Дашу и Катеньку. Все это семейство нужно было кормить. Так вот именно Амалия, имевшая огромные связи, не раз выручала своего друга в трудных жизненных передрягах. Она же помогла ему вернуться, наконец, в Россию и получить в Петербурге новую должность.
Роль Амалии в дальнейшей судьбе Тютчева чрезвычайно велика. В апреле 1836 года барон Крюденер получил повышение, и они отправились в Россию. Амалия привезла в Петербург пакет от Тютчева. В пакете было около ста стихотворений. Десятки разрозненных страниц были переданы Амалией князю Ивану Гагарину. Князь, бывший сослуживец Тютчева, один из немногих, кто знал и ценил тютчевское творчество, которое даже хотел издать. Часть стихотворений он переписал и передал Пушкину, издателю журнала «Современник», главного литературного журнала России. Восхищенный Пушкин их немедленно опубликовал. Так, благодаря Амалии, Тютчев стал широко известен на родине. Между тем Амалия неотразимо блистала в высшем петербургском обществе.
Рассказывают, что Пушкин увлекся Амалией и на одном из балов как-то пытался за ней ухаживать. Жена Пушкина, Наталья, одна из красивейших женщин России, вынуждена была по-семейному объясниться с мужем, после чего тот острил, что „у Мадонны тяжеленькая рука...“
Князь Иван Гагарин в письмах Тютчеву сплетничал по поводу успехов Амалии в высшем свете и непростого положения барона Крюденера. Тютчев отвечал князю в июле 1836 года: „Подробности, сообщенные вами о нашей прекрасной Эсфири и ее Мардохее, доставили мне большое удовольствие...". Федор Иванович не злорадствовал, давняя страсть уже прошла. Он жалел Амалию, понимая, что брак Амалии с бароном Крюденером не был союзом по любви:
„У меня есть некоторые основания полагать, что она не так счастлива в своем блестящем положении, как я того желал бы. Какая милая, превосходная женщина, как жаль ее. Столь счастлива, сколь она того заслуживает, она никогда не будет".
Изредка она появлялась в Мюнхене. Тютчев всегда был ей рад: „Вы знаете мою привязанность к госпоже Крюденер – писал он родителям, – и можете легко себе представить, какую радость мне доставило свидание с ней. После России это моя самая давняя любовь. Ей было четырнадцать лет, когда я увидел ее впервые. А сегодня (14 июля 1840 года), четырнадцать лет исполнилось ее старшему сыну. Она все еще очень хороша собой, и наша дружба, к счастью, изменилась не более, чем ее внешность".
В 1843 году Тютчев приехал в Россию, подготавливая почву для окончательного возвращения на родину. Он уже во втором браке, у него пятеро детей. За должностной проступок у Федора Ивановича крупные неприятности с высшим начальством. По инициативе министра, графа Карла Нессельроде, он лишен званий и уволен с работы.
Федор Иванович хорошо знал Запад, стал опытным политиком, у него созрели глобальные замыслы о способах расширения влияния России на общественное мнение западных стран. Кто мог выслушать отставного дипломата и поверить в его идеи? Помог надежный друг, добрая фея Амалия, ее связи были безграничны.
Страстным поклонником молодой баронессы был стареющий граф А.Х. Бенкендорф. Сотрудники III Отделения изнывали от ига Амалии. Влияние Амалии на Бенкендорфа было столь велико, что по ее настоянию он тайно принял католичество. По законам Российской империи, где православие являлось государственной религией, такой поступок карался каторгой. (Тайна открылась только после смерти Александра Христофоровича.) Граф Бенкендорф чрезвычайно любезно пригласил Федора Ивановича. Возможно, что в беседе Бенкендорфа с Тютчевым затрагивались глобальные вопросы внешней политики, хотя министр Нессельроде на этой беседе не присутствовал. Федор Иванович сообщал жене, что Бенкендорф "был необыкновенно любезен со мной, главным образом из-за госпожи Крюденер...". Главный жандарм России с восторгом отнесся к предложениям Тютчева и доложил о них Николаю I.
По рекомендации Бенкендорфа Николай I принял отставленного дипломата. Результат приема был положителен. Тютчев был восстановлен в штате министерства.
Трогательные, бескорыстные заботы Амалиии о Федоре Ивановиче не прерывались никогда. Ее внимание н;сколько смущало Тютчева. Он даже как-то писал Гагарину: „Ах, что за напасть! И в какой надо было быть мне нужде, чтобы так испортить дружеские отношения! Все равно, как если бы кто-нибудь, желая прикрыть свою наготу, не нашел бы для этого иного способа, как выкроить панталоны из холста, расписанного Рафаэлем... И, однако, из всех известных мне в мире людей она, бесспорно, единственная, по отношению к которой я с наименьшим отвращением чувствовал бы себя обязанным".
Иногда жизнь дарила им праздники – редкие встречи. Одна из них случилась в очаровательном баварском местечке Тегернзее – Тютчевы и Крюденеры в одно время приехали туда на отдых. Федор впервые увидел Амалию в ее неполные пятнадцать. Теперь столько было ее старшему сыну. На курорте обе пары вместе обедали, вместе гуляли, посещали спектакли, и Федор Иванович был в прекрасных отношениях с бароном, а баронесса – с госпожой Тютчевой. А в письме матушке, взбудораженный воспоминаниями, Федор признался, что ведь Амалия, пожалуй, его вторая самая большая любовь. На первое место он ставил не жену, а Россию.
Однажды Федор Иванович, уже камергер двора, председатель комитета цензуры при Министерстве иностранных дел, приехал на лечение в Карлсбад. Среди отдыхавшей здесь русской и европейской знати было много его знакомых. При виде одной из дам по-молодому затрепетало его сердце. Это была она, только уже Адлерберг. Они часто и долго, как когда-то в Мюнхене, бродили по улицам Карлсбада, и все вспоминалось Федору Ивановичу: и первая встреча на балу, и яблоня, осыпавшая девушку бело-розовыми цветами, и та смешная шелковая цепочка, за которую его так ругал верный дядька Хлопов.
Вернувшись в отель после одной из таких прогулок, Тютчев почти без помарок записал стихотворение, словно продиктованное свыше:
Я встретил вас – и все былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое –
И сердцу стало так тепло…
Как после вековой разлуки,
Гляжу на вас, как бы во сне, –
И вот – слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне...
Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, –
И то же в вас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..
Поседевшему Тютчеву было в это время 66 лет, все еще привлекательной Амалии – 61.
Три года спустя Федор Иванович, разбитый параличом, тяжело умирал в Царском Селе (1873 г.). В один из дней, открыв глаза, он вдруг увидел у своей постели Амалию. Долго не мог говорить, не вытирал слез, и они тихо бежали по его щекам. Молча, плакала и она.
Тютчев уже плохо владел телом, но еще в полной мере владел слогом. И на другой день продиктовал одно из последних своих писем к дочери Дашеньке: «Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете и приезжала проститься со мной. В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй».
Множество людей еще будет испытывать сердечный трепет, читая удивительные строки Тютчева, вдохновленные божественной Амалией. И только сама «виновница» их появления на свет так никогда в жизни и не насладилась их очарованием. Она не знала по-русски. Правда, вдова поэта послала ей аккуратно выполненный подстрочный перевод стихотворения про то, «как поздней осени порою бывают дни, бывает час…» Но ведь буквальный перевод не может передать и половины той волшебной ауры, что присутствует в подлиннике гениальных стихов.
ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ. АМАЛИЯ И Н.В. АДЛЕРБЕРГ.
Много лет в Амалию был влюблен известный граф Владимир Федорович Адлерберг. Он был богат и сед – на семнадцать лет старше баронессы. В 1852 году Амалия овдовела – барон
Крюденер отошел в мир иной, она вновь вышла замуж. Но не за Тютчева – у него в то время была вторая, совершенно изумительная жена и молодая, обожавшая его любовница. И не за старого Адлерберга, а за его красавца-сына Николая Владимировича Адлерберга, который был много моложе Амалии и безумно увлечен ею.
В 1848 году 40-летняя Амалия повторила греховный поступок своей матери: она дала жизнь внебрачному ребенку. 17 марта у Амалии родился сын Николо, отцом которого был 29-летний приближенный императора, генерал-губернатор Финляндии граф Николай Владимирович Адлерберг. Для общественного мнения ребенку был дан статус приемного сына Николая Николаевича Венявского. Но Амалия извлекла урок из незавидной судьбы своей матери. В отличие от княгини Терезы, фактической затворницы провинциального Регенсбурга, Амалия пользовалась могущественным влиянием на весь сановный Петербург. Многим это не нравилось, им хотелось избавиться от нее. Когда барона Крюденера назначили Чрезвычайным Посланником и полномочным Министром при дворе Короля Швеции и Норвегии, предполагалось, что его жена Амалия уедет вместе с ним. Но Амалия схитрила: во время отъезда барона в Стокгольм она сказалась больной и осталась в Петербурге.
Барон же достиг вершины дипломатической карьеры, ради которой он женился на Амалии. Стал ли он счастливым человеком? Понимал ли он цену своей удачи? Больше он и Амалия никогда не встречалась. В 1852 году барон скончался в Стокгольме от инфаркта. Амалия стала свободной...
С графом Николаем Владимировичем Амалия обрела любовь, заслуженный покой и счастье. В 1855 году их отношения были узаконены, а их тайный сын Николай Николаевич получил законного отца, его фамилию и титул.
Родители Николая Николаевича Адлерберга.
Где венчались Амалия и Николай Адлерберги? Возможно, в Петербурге, но, вероятно, что в Симферополе!.. Дело в том, что с 11 ноября 1854 года по 25 мая 1856 года, т. е. во время Крымской войны, граф Адлерберг был назначен Таврическим военным губернатором.
События войны усугубили положение крымских детей, многие остались без родителей, не имели родных. Что такое бесправное детство, Амалия знала очень хорошо. Детей привозили в Симферополь вместе с ранеными из осажденного Севастополя. Власти пытались организовать приют в Симферополе еще в 1848 году. Но всегда чего-то не хватало: денег, необходимых документов и пр. Ввиду исключительности обстоятельств, графиня Адлерберг решительно пренебрегла бюрократическими формальностями, и 31 декабря 1854 года она открыла приют для 14 беспризорных детей-сирот на свои средства. В 1856 году граф Адлерберг получил новое назначение, и Амалия вместе с мужем покинула Крым. Документы на приют так и не были оформлены, но Амалия предоставила императрице Марии Александровне, покровительнице всех детских приютов, полный отчет и просила не оставить вниманием начатое ей дело. Отвечая на запрос императрицы о состоянии дел в приюте, новый Таврический губернатор, Г.Жуковский, писал: „После того, что сделано уже в этом отношении попечениями и усердием графини Адлерберг, остается только желать, чтобы открытый ею приют, в котором призревается до 20 детей обоего пола, сохранен был навсегда".
В 1857 году Комитет Главного Попечительства Детских Приютов утвердил преобразование временного в постоянный приют, присвоив ему, имя основательницы – графини Адлерберг. В 1869 году для приюта было построено новое здание. К его новоселью императрица прислала благодарственное письмо губернатору Г.Жуковскому. В письме Мария Александровна настаивала, чтобы новый приют в отличие от всех остальных, которые носили ее имя, сохранил имя основательницы. Она повелела также поместить в приюте портрет графини Амалии Адлерберг. Портрет был доставлен из Финляндии и сохранялся в здании приюта до 1917 года. Нынешнее местонахождение портрета, к сожалению, неизвестно. Здание благополучно пережило революции и войны и существует по сегодняшний день. В большом двухэтажном доме на углу улиц Пушкинской и Гоголевской много лет размещался Крымский краеведческий музей, именуемый теперь Музей этнографии народов Крыма.
В 1881 году погибает император-освободитель Александр II. Граф Н.В. Адлерберг., фаворит предыдущих императоров, уволен в отставку.
Адлерберги в России оказались не у дел. Они, российские подданные, переехали в Мюнхен на постоянное место жительства. У них не было своего дома и пришлось остановиться у племянника Амалии, Максимилиана Лерхенфельда (однофамильца и тезки ее отца и ее брата), на Амалиенштрассе 93. Семья Адлербергов состояла из трех человек: граф Николай, Амалия и их сын Николо. Вскоре Адлерберги купили недалеко от Мюнхена, в курортном городке Тегернзее, участок земли на берегу озера и возвели усадьбу, которая стоит по сегодняшний день на Швайгхофштрассе 2.
Амалия скончалась в Тегернзее 21 июня 1888 года. Она похоронена в Роттах-Еггерн на кладбище кирхи Св. Лаврентия. Кирха расположена на берегу озера напротив виллы Амалии, известной под названием «Haus Adlerberg am See».
С террасы виллы и из окна спальни скорбящий граф Адлерберг хорошо видел кирху и кладбище. Он терпеливо ждал своей кончины для встречи с любимой.
Амалия в семьдесят шесть, несмотря на очки и табакерку, сохраняла живость ума, интерес к жизни, царственные манеры и походку молодой девушки. Ее дом был самым светским и оживленным в Гельсингфорсе. Влияние ее на общество сомнению не подвергалось. Когда озорная, шумная молодежь, внуки и их знакомые, устраивала домашние концерты в особняке вице-губернатора и намеревалась составлять программу исполнения романсов и арий, графиня Амалия Максимилиановна, обычно смотрящая на все шалости и эскапады сквозь пальцы, просила не исполнять романсов на стихи Федора Ивановича Тютчева. Молодежь удивленно, но безропотно подчинялась. Слишком велико было очарование этой величественной женщины без возраста!
(Год рождения и год смерти Амалии Максимилиановны Крюденер - Адлерберг, урожденной Лерхенфельд, установлен лишь приблизительно, документы и свидетельства о ней хранятся в частных аристократических архивах за рубежом и малоизученном Тютчевском архиве музея - усадьбы Мураново).
Особа, приближенная к самым высоким кругам аристократии России и Европы, имела право на хорошо хранимые личные тайны.
Граф Николай Владимирович Адлерберг-старший похоронен рядом с Амалией (25.12.1892 г.). На их надгробиях по желанию графа не указаны даты рождения, никто не должен был знать их возраст, ибо они любили друг друга всегда, смерть не была разлучницей, но только пунктом пересадки в вечность... Для их могил был сооружен красивый мавзолей, но на маленьком кладбище он занимал слишком много места и в 1967 году статус захоронений Адлербергов был уравнен с остальными вечными поселенцами.
Необходимо отметить, отец Н.Н. Адлерберга, граф Николай Владимирович Адлерберг (1819-1892) был также необычайно привлекателен и пользовался успехом у женщин, однако амурные похождения претили ему, ибо природа одарила этого человека страстью к жизни деятельной и полной высоких нравственных устремлений. В 19-летнем возрасте после окончания Пажеского корпуса он был назначен флигель-адъютантом царя, потом принимал участие в военных действиях на Кавказе (1841-1842 гг.) и в венгерской кампании 1849 года. За проявленное мужество был произведен сначала в штабс-капитаны, потом – в полковники, награжден именным золотым оружием.
Но спустя несколько лет, тяжело заболев, граф подал прошение об увольнении его с военной службы на гражданскую работу, каковое и было удовлетворено. Адлерберга причислили к министерству внутренних дел и одновременно пожаловали звание камергера Двора Его Величества. Для человека острого ума и глубоких духовных запросов подобный образ жизни оказался тяжелым испытанием. Быть может, все это и заставило графа осуществить в 1845 году поездку по странам Средиземноморья, конечным пунктом которой явился Иерусалим.
...Проведя католическую Пасху в Риме и получив благословение самого Папы, Адлерберг выехал в Афины. Здесь осмотрел исторические памятники, после чего морским путем отбыл в Александрию. «Я пробыл два дня в Александрии. Между тем Пасха (православная) приближалась, и я более чем когда-либо горел нетерпением встретить ее в Иерусалиме, –
писал Адлерберг в своих путевых впечатлениях. – Задача была нелегка: все сведения, которые я мог собрать, явно доказывали мне совершенную невозможность достигнуть Иерусалима к желаемому времени. Мне предстояли два различные пути: один морской, для чего надлежало ожидать еще пять дней в Александрии и потом на срочном пароходе плыть в Бейрут, выдержать там трехнедельный карантин , а затем либо верхом, либо морем, на арабской же лодке, добраться до Яффы, откуда оставалось еще двенадцать часов езды верхом до Святого города. Другой путь – посуху – лежал через пустыню Суэцкого перешейка, но на это требовалось едва ли еще не больше времени».
Выход из создавшегося положения подсказал прусский посол в Египте Думрейхер, к которому Адлерберг имел рекомендательное письмо. Он посоветовал обратиться к находящемуся в Каире султанскому паше, чтобы тот захватил графа с собой на своем корабле и помог ему быстрее добраться до Яффы.
Гостей из России удостоил своим вниманием сам наместник патриарха, преосвященный митрополит Мелетий. Митрополит ввел их в помещение, показавшееся им великолепным дворцом после всех лишений, которые они претерпели в дороге, и по сравнении с бедностью и нечистотою, которые их со всех сторон поражали при въезде в Иерусалим.
Адлерберг хотел сразу же после короткого отдыха направиться в Храм гроба господня, но ему сообщили, что арабы - держатели ключей отпирают его по своему разумению, когда им заблагорассудится. А посему посещение святой обители пришлось отложить. «В 8 часов пополудни нам сказали, что храм отперт. Перекрестившись, мы последовали за проводниками-монахами по крутым темным улицам, по направлению к Храму Воскресения Господня. Никогда не забуду я этого таинственного шествия. Весь город, покрытый непроницаемою темнотою ночи, уже дремал в глубокой тишине; все улицы были пусты; мы шли медленно, как бы ощупью, по неровным, размощенным закоулкам. Монахи в черных длинных рясах сопровождали нас с зажженными факелами; они шли, молча, с поникшими головами; легкий ветерок развевал длинные концы. Нетерпение наше росло с каждым шагом; казалось, мы проходили бесконечное пространство. Наконец, выходя из узкого переулка, мы остановились на небольшой площадке, обрамленной высокими строениями разнообразной древней наружности».
Адлерберг провел в Храме гроба господня долгие часы и не только молился здесь, но и основательно изучал его архитектуру и расположение находящихся здесь часовен.
Столь же внимательно присматривался он и к другим христианским святыням Иерусалима, соотнося их со знакомыми с детства библейскими сказаниями. Посещение Иерусалима стало для Адлерберга большим событием. В своих путевых впечатлениях он писал: «Не довольствуясь священными воспоминаниями Иерусалима…, я просил преосвященного Мелетия указать мне, каким истинно-полезным христианским делом мог бы я достигнуть своей цели... Он посоветовал основать храм в Кераке, …расположив его против Мертвого моря на высоких горах Моавитских». По согласованию с российским консулом К.Базили было избрано место и в 1847 году положено основание церкви святого великомученника и победоносца Георгия, средства для строительства пожертвовало семейство Адлербергов. Освящение церкви состоялось 17 июля 1849 года.
И еще одно необычное обстоятельство поездки Адлерберга в Палестину. Здесь, в одной из часовен Храма гроба господня, он увидел великолепное старинное издание «Витязя в барсовой шкуре» Шота Руставели с иллюстрациями Али Сеида Хаккима (Августа Дорнье ван Гельбдта). И... загорелся: изучить грузинский язык (шестнадцатый в списке языков, которыми владел!), дабы перевести эту книгу на русский и французский языки. Свою мечту он осуществил, проработав над переводом шедевра Руставели четырнадцать последующих лет.
...Книга Адлерберга «Из Рима в Иерусалим» (1853) сразу же после выхода получила сочувственный отзыв в журнале «Современник» и стала популярной среди читающей публики. Но ее автор не подался в профессиональные литераторы, хотя и имел все необходимые для этого данные. После поездки в Иерусалим он, несмотря на свою болезнь, твердо решил вернуться на поприще служения отечеству.
10 июня 1853 года Адлерберг получил назначение на пост таганрогского градоначальника. Во время Крымской кампании с 4 ноября 1854 года по 15 мая 1856 года он является военным губернатором Симферополя и гражданским губернатором Таврической губернии, далее состоит при Русской миссии в Берлине.
В 1860 году граф предпринимает второе путешествие в Иерусалим. Оно описано в двухтомном труде «Восток: впечатления и воспоминания», изданном на французском языке в Петербурге в 1867 году.
Начиная с 1866 года, Адлерберг на протяжении шестнадцати лет служит генерал-губернатором великого княжества финляндского. В 1881 году его, отмеченного за заслуги перед отечеством бриллиантовыми знаками ордена Святого Александра Невского и орденом Святого Владимира 1-й степени, назначают членом государственного совета.
Рассказ об отце Николая Николаевиче Адлерберге Вениамин Залманович Додин заканчивает словами – «Причудливо складываются людские судьбы. Вот Адлерберг. Он ведь мало того, что любил Иерусалим, еще и очень сочувственно относился к евреям. Но, наверное, и представить себе не мог, что его потомки будут жить на этой земле! Сын графа Николай Николаевич до революции был полномочным послом российского двора при дворе правителя Баварии. А когда после большевистского переворота он отказался принять предложение Чичерина работать в комиссариате по иностранным делам, впал в немилость у властей. Был выслан вместе со своей внучатой племянницей Мелиттой на Украину. Мелитта, потомок дворянского рода Адлербергов, по дороге в Сибирь прямо в теплушке идущего в Красноярск эшелона, родила дочь Нину … Много лет спустя Нина стала моей женой. А наша с Ниной дочь, праправнучка Николая Адлерберга Фанни Сильницки, сегодня строит мосты в городе, восславленном ее замечательным предком. Два ее старших сына (наши с Ниной внуки) отслужили в рядах ЦАХАЛа».
«ПОТЕРЯННАЯ СУДЬБА» НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА АДЛЕРБЕРГА.
Эта часть написана по воспоминаниям его внучатой племянницы
Нины Оттовны Додиной Кринке-Адлерберг)
Николай Николаевич Адлерберг (1848-1951 гг.) – граф, по архивным данным семьи Нины Оттовны, поздний ребенок, сын баронессы Амалии фон Лерхенфельд, дочери Вильгельма III короля Прусского, и кровной сестры Александры Феодоровны (принцессы Прусской), супруги императора Николая I. 16 лет был Наместником в Финляндии; он – отпрыск великих шведских и русских родов: Свебелиусов, Баггехофвудтов, Нелидовых-Отрептевых, Сенявиных, Скобелевых). Николай Николаевич Адлерберг до 1914 года – дипломат, – агент Романовых при Баварском дворе; добравшись в 1916 году в Россию, он, – никому не нужный, чудом найдя близких, – метался с ними по разгромленной стране; чудом же разыскан был Патриархом Тихоном и определен исполнителем Плана спасения, задуманного Святейшим; но – старик уже, – по возрасту, и измотанный преследованиями, – устрашился, не уверенный в себе...Николай Николаевич Адлерберг вернулся к ожидавшим на Волыни его родным – трем несчастным женщинам и раненому и умиравшему племяннику – генералу-медику… К породнившейся с ними лютеранской семье. Попал под их «раскулачивание» и к этапу, которым в январе 1929 года депортировались они – немецкие колонисты. (Пройдя все круги большевистского ада, – на 22-м году ссылки и на 102-м году жизни, – он скончался в Восточной Сибири…)
Граф Николай Николаевич Адлерберг – младший сын знаменитой Амалии Крюденер и единственный сын знаменитого отца Николая Владимировича Адлерберга.
Полученное прекрасное образование и знание иностранных языков позволило Н.Н. Адлербергу работать в Европе на дипломатическом поприще. Он покинул эту работу с началом первой Войны 1914 года и стал жертвой Гражданской войны.
Его отъезд из Москвы в конце 1923 года на Волынь к ожидавшим его родным был так скоропалителен и незаметен, тогда он исчез для всех. И никто не знал, что его судьба решилась во время ареста и депортации в 1929 году в Сибирь с семьею Отто Кринке... Подробности переселения и ссылки всей семьи Нина Оттовна раскрыла много лет спустя в своем откровении-монологе (Додин Вениамин, 2010, Израиль).
«Уже взрослой, когда не стало мамы, отец позволил мне прочесть ее записи, а также записи Дневники женщин-Адлербергов, начатых прапрабабкой моей Юлией Феодоровной (Анной Шарлоттой Юлианой фон Баггехофвудт-Адлерберг, в русской транскрипции – Багговут) еще при Екатерине Великой, в начале 90-х годов 18 века.
Незадолго до своей кончины Николай Владимирович в Мюнхене издал дневник Юлии Федоровны. Несколько экземпляров его попали в Россию. Маме тоже. И я могла читать его. И вообще, – как Адлербергша, – могу использовать сведения из него хотя бы вот в этом своем рассказе.
Меня всегда интересовала судьба оставшихся после 1918 года в России моими Адлербергами? И с теми, кто сохранился после первой мировой и Гражданской войн, где полегло Бог знает сколько моих родных, с началом царствования Александра III отдавших предпочтение военному поприщу, как оказалось, в совершенно мирное царствование. Только дядя мамы Николай Николаевич был дипломатом. В 1916 вернулся отозванным. Но в Петрограде, сошедшем с ума на, скорей всего, «немецкой почве» отношения к нему никак не имевшей, ко двору не пришелся. Сел за воспоминания. После переворота 1917 был неожиданно разыскан Чичериным и Троцким. И был приглашен ими в члены коллегии большевистского МИДа. Но теперь они ему сами не пришлись. Он сразу попал на крючок КГБ.
Скрываясь от них в дальних уголках России, он в конце 1923 года окончательно вернулся на Волынь, где обретались мама с бабушкой Марфой, Мартыном Николаевичем и Надеждой Николаевной, мачехой его, чтобы помочь беспомощным женщинам. Жили они под Старой Гутою за Кременцом в имении князя Трубецкого «Лески». Сам Алексей Владимирович Трубецкой, уехав за год до возвращения Николая Николаевича, за границу, оставил им дом со службами и садом. Предупредил – хозяйничайте!
Приехав к ним, Николай Николаевич, сходу, увез их в Старую Гуту к своему другу Рихарду Бауэру. Записался его родственником. И занялся тем, что умел и любил делать – выездкой лошадей на местном конном заводе. В 63 года он оказался молодцом!
Только время было жестокое. По. Украине прокатилась волна чудовищных по какой-то темной библейской ритуальной жестокости массовых сожжений живьем(!) меннонитов – немцев и голландцев. Тогда у нас, на Волыни только, погибло их в огне около шестидесяти тысяч… Детей, в основном – их в меннонитских семьях, как у евангелистов, полным полно было! А молодежь и семейные – эти давно мобилизованы были на разные «общественные» мероприятия. Мама была свидетельницей зверских убийств стариков-колонистов, которых для того люди из местечек пригоняли около двух лет к нам в Гутенские леса … Когда мама выросла в 17-и летнюю красавицу, – да еще и адлерберговской породы и стати, – ее «заметил» старший сын Нойборнского колониста Юлиуса Рейнгартовича Кринке – Отто. Познакомился с бабушкой и бабой Надей. Начал приглашать их концерты музыки – там замечательные народные оркестры и солисты были, выступавшие даже в Вене и Мюнхене!
…Ну, Отто ходил-ходил … Ждал-ждал… Мама-то моя будущая была совсем девочкой.
Настоящая, живая жизнь вошла в нищенское житьишко девушки. Папа был на седьмом небе: такую красавицу засватать! Окончил с отличием Сельскохозяйственную Академию. Стал «ученым агрономом». И превратился не просто в наследника своего отца, а в главного помощника его и управляющего большим крестьянским хозяйством с конным заводом.
Пошла захватившая его целиком работа, в которой мама была первой ему помощницею: «Королевской выездке» учили ее в том же Смольном. А теперь, здесь, – учителем, ментором, – не стареющий родной Николай Николаевич. Начались бесконечной чередою конные соревнования и выставки, где Отто представлял и выводил на треки ипподромов новые породы рабочих и кавалерийских лошадей, выведенных и воспитанных отцом его Юлиусом уже не без его участия. Посыпались щедро и призы на республиканских и союзных соревнованиях в Черняховске и Житомире. А по огромному и обихоженному мамой и бабками дому бегали уже и шкодили четверо мальчишек-погодков… Братьев моих старшеньких…Счастье пришло!
Но вот этого вот советская власть перенести никак не могла. Ей требовался повальный голод. И вселенский мор. Чтобы за хлебную корку заставить голодных людей перегрызать глотки друг другу. И она приступила к окончательному изведению станового хребта России – работящего мужика-производителя. 29 января 1929 года явилась она и в дом деда и папы.….
Подробности?… К чему они? Было все как у всех других десятков миллионов. На глазах семьи застрелили деда Юлиуса Рейнгардтовича, четырех его взрослых сыновей и кинувшуюся к ним бабушку. До нитки обобрали. Содрали одежду и, – как блатные на зонах обобранным ими «мужикам», – кинули им прикрыться ошмотья – «сменку». Связав мужчин (с 10 лет), отвезли подводами к железной дороге. Набили битком в разбитые телячьи вагоны. И через белорусский Мозырь погнали в Сибирь. Было всех в эшелоне с началом пути 2086 душ.
Моих родных везли до города на Енисее 26 месяцев. Сначала эшелон дошел до Урала. На Урале началось! Останавливали эшелон у первого попавшегося «приличного» городка. Мужчин – от 12 до 65 лет – выгоняли на работы. Этап-то был из трудяг! Все, от подростков, умели уже плотничать, столярничать, слесарить, класть кирпич и бетон. Работающим давали «суп» – воду с травой. И после смены – ломоть брюквы и 200 граммов хлеба. Говорили им: «в стране голод – ваша кулацкая работа! И вам бы не харчи, а пулю!». Запертым в вагонах старикам, больным и детям хлеба давали совсем тоненький ломтик. И работающие относили им свои «пол супа». Это было преднамеренное убийство, организованный голодомор! И люди в эшелоне быстро умирали.
Первой 11 марта 1930 года, когда эшелон подходил к Барабинску, погибла Надежда Николаевна (Бирулева, дочь героя Севастопоря, адмирала, подруга Великой княгини Елисаветы Феодоровны; мачеха Мартина Адлерберга, прадеда Нины Оттовны .В.Д). Превратившаяся в мумию, она до последнего дня спасала малышей, деля и отдавая им свой хлеб. Марфа и мама обрядили ее… Но когда Николай Николаевич Адлерберг, граф, сын Амалии Крюденер внук Вильгельма III Прусского; мама Нины Оттовны, Мелитта, его внучатая племянница) и папа попросили конвой «выпустить их, чтобы похоронить Бирулеву(!), дочь российского героя», конвойные поняли моих так, будто они не просят, а требуют! Потому их связали, избили, бросили на пол, а труп выволокли. Что стало с телом, они не узнали...
25 марта 1931 года эшелон втянулся на станцию Красноярск-сортировочная, в теплушке появилась на свет я … Если, конечно, светом считать межнарное пространство, занавешенное на этот случай папиной рубахой. Мама о рождении дочери узнала не сразу. Она уже второй месяц была без сознания, и на глазах таяла, не умея пережить смерть маленьких сыновей…
Она и после моего рождения с полмесяца пребывала в беспамятстве. И первая грудь, к которой я припала вскоре по выходе из вагона, принадлежала… проводнице отправлявшегося куда-то на восток рядом с пакгаузом стоявшего поезда. Она забежала со мной в свой вагон. Покормила меня. Поцеловала. И, – чуть не бросив меня на папины руки с подножки уходящего поезда, – навсегда, безымянной, исчезла в грохочущей вьюжной мгле. Успев спасти мою только что обретенную и уже истлевающую жизнь, не успев назваться. Боль этого исчезновения ее во мне навечно. Скоро семьдесят лет. А я ночами без сна все пытаюсь и пытаюсь найти в себе и представить лицо этой Женщины.
Вечерами вся наша семья плотно нас с мамою обступала. Все выстраивались, наклоняясь вперед, друг к другу головами. Папа клал меня крупному Николаю Николаевичу на большие его руки. Тот вставал перед мамой. Все «смыкались», на манер эскимосского иглу, прикрывая нас. Папа разматывал тряпки, в которые я была завернута. Николай Николаевич растирал меня снегом – потом это спасало меня от простуд. Папа обмывал частью семейной порции «кипятка». И оба пеленали. Потом кто-то из женщин кормил меня – молока у мамы так и не появилось, пропало. Николай Николаевич заворачивал меня в ту же рвань – у нас даже нитки с иголкой отобрали! И передавал папе, который никому меня не доверял и весь путь нес сам. Он и от санок не отходил, когда нас везли. А потом нес, когда маме стало лучше. А ночами спала я за пазухою у Николая Николаевича. У дедушки Коленьки…
Он был железным человеком. Только похудел до скелетоподобия. И вместе со мною на нем, под старой его шинелью, спали еще и Рони с Мартином – маленькие. Утром – та же процедура. И в путь.
В ночь на 28 мая подошли к тому месту на правом берегу Ангары, над которым лежит заимка Рыбная у деревеньки Бельск. Карабкались к ней вверх высоченным обрывом береговой скалы, хватаясь и подтягиваясь за ветки кедрового стланика. Папа со мною за пазухой – впереди. Николай Николаевич с Рони и Мартином под той же шинелью – замыкающим. Крепким оказался наш старик!
Карабкались, обессиленные, полу мертвые, но уверовавшие, что все! Конец! Выжили. И дожили.
Живых, – кто не сорвался, кого на скале «в лет» не пристрелили и у кого сердце надорванное не разорвалось, – собрали наверху и загнали на лесное кладбище у самой заимки. И, теша неутоленную злость, держали-морозили на нем еще двое суток – «терпение» их – говорили – кончается.
Но прежде терпение кончилось у Николая Николаевича и у папы.
Они пошли со мною – как кегли валя конвой – к избам. Николай Николаевич был страшен. Подходить к нему опасались – был он посреди всех великаном – адлеберговских статей был человек!…
Заклацали затворы по пустым патронникам. Заорали барахтавшиеся в сугробе. Заблажил, выпроставшись из снега начальник. А, мои, шли. Навстречу вышел из избы старик. Подошел. Поздоровался. Велел идти к нему и никого не слушать. «Надо же дите перевернуть, элиф нет?!». Отстав от папы и Николая Николаевича, конвойные накинулись на старика. Но тот стряхнул их. Забежал в избу. И выскочил с двустволкой. Тут же с ружьями стали выбегать мужики из соседних домов. Видно, двое этих суток наблюдали и ждали, что еще конвой навытворяет с ссыльными. И не выдержали. А сейчас стали стрелять, матерясь. Но убедившись, что у конвоя патронов нет – повязали его, благо и он дошел окончательно, как наши ссыльные.
И то – не опомнись они, их бы потом за стрельбу… Кто знает, чем бы все потом кончилось? А пока кончилось миром. Ссыльных растащили по избам. По избам разместился и конвой.
У старика и у его старухи прогостили наша семья с неделю. Было нас теперь – выживших и целых – Николай Николаевич, папа, бабушка Марфа, Мама, пятеро папиных братьев – шестнадцатилетний Ленард, пятнадцатилетний Володя, Александр четырнадцати лет, двенадцатилетний Мартин и Рони-Рейнгардт девяти лет. Мужики! Армия! Рыбнинские жители откармливали нас и отпаивали свежениной – лосиным мясом, гусятиной, молоком и самогоном, конечно, с бражкою.
С пеленок жила я жизнью моих родных – дядек, которых любила не передать как. Жизнью бабушки Марфы, которую боготворила. Жизнью папы с мамой – ну, они были просто «сама я»! Конечно, я жила и жизнью Николая Николаевича, дедушки Николеньки, которого, как Маугли Волка, признавала Непререкаемым Вождем Стаи и которому поклонялась!
Тем временем, я росла, напитываемая щедро – пополам с любовью близких – окружающей меня первозданной прелестью потрясающе прекрасной, – а тогда еще и девственно чистой, – природою Енисейского Кряжа. Ползала себе по тщательно оструганным папой и дедом Николенькою и любовно протертым наждаком доскам «второго» этажа четырех этажных полатей – нар нашей «квартиры» в моем бараке.
«Долг» – это я понимала! Долгом было «наварить кашки» себе – я умела «наварить» ее в четыре годика. «Долг!» – это «просеять мучки», «перебрать ягодку», «почистить грибочков», – это уже для всех! В восемь лет доверялось мне готовить крахмал из картофеля, в девять – «навести щелочи» из печной золы для стирки белья, – свое, нательное и платьица, стирала с пяти лет, – наварить патоки для сахара из свеклы.
О «долгах» своих вспоминаю в чуть более позднем времени. Уже возвратились домой на прииск наши мужчины, – папа с дядечками. И соседи из нашего этапа вернулись. На себе и на трех сотнях лошадей притащили они две с половиною тысячи тонн огромных деталей электрической драги! Три года тащили. И притащили! А теперь одни, – с папою и дядей Ленардом во главе, – монтировали на Удерее саму драгу. Другие, – и в их числе дядя Володя, мальчик совсем, – строили локомобильную электростанцию, механические мастерские, конюшни, гараж, заправку – склад «ГСМ». Пошла настоящая долгожданная жизнь, занятая настоящим трудом! А еще через четыре года, в конце 1938, – когда разрешили, и даже попросили нас, – построили себе настоящие рубленые дома! Из настоящего, из добротного леса!
Вот это и было началом счастливого перелома нашей жизни. Родители мои, бабушка Марфа с дедушкою Николенькою, даже мальчишки наши – все ссыльные – почувствовали начало свободы уже после первых политических судебных процессов в Москве, а потом и по всей стране.
Николай Николаевич помалкивал. Он вообще был молчуном. Но стал еще молчаливее. И в самое это время, его – 85-тилетнего старика! – дернули, неожиданно, с почетной должности конюха нашего конного двора, в «столичную» школу района – на прииск Центральный преподавать в открывшихся там 8 – 9 классах географию, историю и немецкий язык.
И мама, погодя немного, сказала: – Интересно, где еще в России в поселковой школе, – или, пусть, в столичном даже университете, – детям преподает такого уровня эрудит? – И сама ответила: – Да нигде! Вот и попробуй поспорить с вашим папою!.
И вот, маленькая школа на нашем прииске, в начале 1935 года названном убийцами в честь убитого ими убийцы «Кировским». Построили ее папа, дядечки мои, и мужчины из поселенцев. Она – всего-то в четыре комнатки-класса на весь небольшой ссылочный интернационал. Но не фальшивый, троцкистский, для вселенского разбоя. А настоящий. Из таких, как я – из русских, из немцев, из украинцев, из финнов, из латышей и из греков даже…
Больше полвека прошло! Но со всеми, кто жив еще, кто остался в России или живет в Европе, в Америке, в Австралии, – братство до смертного часа!
Школа была – нет, не просто «свет в окне». Она была Самим Светом. В ней напрочь отсутствовала политика. Дети ссыльных не должны были знать историю коммунистической партии. Большевистского обществоведения. В классах не могли висеть портреты большевистских вождей. Главное, духа пионеро-комсомольского и на дух не было! Так чем же тогда она была – наша первая приисковая школа? Да «обыкновенным»… Царскосельским лицеем. Когда в столицах страны освобождались от социально опасных граждан – потенциальных врагов народа, к нам, в нашу школу, пришла учительская плеяда, аналогов которой я потом нигде в мире не увидела. Ни в Оксфордском, тем более, ни в американском Гарварде Ни в Кембридже. Ни даже в хваленном-перехваленном Беном Йельском, – еврейском, как он старался убедить меня во время наших визитов туда, – университете в Нью-Хевен! Американская школа, с которой мы имели возможность знакомиться много лет кряду, – а Бен, обнаглев совершенно, разразился даже в московской педагогической (!) печати и в литературных журналах сериалами о воспитании школьников в США, – эта школа не стоит ничего в сравнении с приисковой школой.
Жалко их всех! Но сестер жальче. Им расти. Жалко папу с нашими мужичками – им тяжело работать и тоже расти. Папа, Ленард, Володя, Александр – они как волы в упряжке тянут. И на морозе зимой по 18 часов! А «рацион» их? Перед сменой – если утором – чашка чая с молоком и сахаром. Ломоть серого хлеба с маслом. С собой – в «тормозок» на смену – пол литра молока в бутылке за пазухою, чтобы не замерзла, бутерброд с ломтиком сала. Все! На восемнадцать часов. А после смены, если вечером, – маленькая фаянсовая мисочка щей или борща с кусочком мяса. Тот же чай с молоком – чай из засушенных цветов. Собираем сами. И все! Второе, какое нибудь, нам, молодым. И женщинам. Не подумайте, что из «экономии», хотя было и такое в самом начале сибирской жизни. Просто организм у папы такой. И у братьев его. Ну, дедушка-то, Николенька – он и первое, он и второе, и третье он. И закусочка чтоб перед обедом… Закуску ему готовила сама. «С рюмкою перцовой, как когда-то на обедах у государя императора Александра Николаевича!». Он из другого теста. Рассказывал, какие застолья затевала родня, когда собиралась на пасху, к примеру. Лукулловы пиры закатывала старопомещичья кость!
А папа – он мужик! Рост – метр девяноста два. Фигура – будто скелет Лесгафта в питерском его институте, одетый мышцами! Когда, стариком уже, приезжал навестить нас – на Московских улицах женщины на него оглядывались. Так ведь и братья его такие же. Друзья шутили: «Ни тайге, ни бабам не устоять, когда в стране советской такие люди есть!».
Заключение.
Еще раз о раскрытии тайны исчезновения Николая Николаевича Адлерберга.
«Первым, через голицынскую родню (через Николая Голицына), пустил слух о гибели Николая Николаевича Адлерберга Владимир Васильевич Адлерберг (отец Вадима Владимировича и Елены Владимировны Адлербергов). Пустил слух среди своих, среди "бывших". Это произошло после возвращения графа на Волынь из "Петровско-Разумовской" командировки. Когда тот рассчитался с кафедрой. Этому была настоятельная необходимость: Николая Николаевича вновь искали. Теперь уже не только Чичерин. Но вот граф вернулся из Москвы после встречи с "Доктором Фанни", только что выполнившей историческое и чреватое поручение патриарха Тихона в Берлине. Николай Оттович Нольте и Иван Павлович Гордых, узнав о нем, переполошились. И не сомневаясь, что суть, обстоятельства и фигуранты тайного события этого могут быть властями вычислены и тогда, не медля, последуют аресты главных исполнителей, оберегатели графа Николай Оттович Нольте и Иван Павлович Гордых решили повторить и усугубить слух о гибели Николая Николаевича. Надеясь, что только таким образом большевистский сыск потеряет мотивацию поиска графа. Как и Владимир Васильевич, они оказались правы. Настолько, что даже историографы Наркоминдела (МИД) слухам поверили. И отметили их. Я эту запись-пометку видел у заместителя министра Виктора Федоровича Стукалина.
В любом случае, никакой команды "в розыск" относительно графа не было.
А Николай Николаевич Адлерберг спокойно дожил в Сибири в окружении родных и любимых. В 1951 года был похоронен в Красноярском крае, рядом со своей любимой племянницей Мелиттой».
Авторы: Додин Вениамин, Додина Нина, 2010, Израиль