21
— Что же это ты командир на произвол судьбы нас бросил? Пока ты там у себя в Херсоне страданиями любовными занимался, меня тут, можно сказать, в международный конфликт втянули. Да брат, чуть было не попал я в лапы КГБ,... из-за сионистских агрессоров, — так встретил моё появление, на борту “Революции”, Петро.
— Да ты что Петя! А ну-ка расскажи, как ты докатился до такой жизни. Как же это тебя угораздило?
— Ладно, слушай, — начал своё повествование Петро. — Ты укатил в свой Херсон, ну а место-то за забронированным столиком осталось. Не пропадать же добру. Пришлось взять одного знакомого кореша. Саша подругу прихватила, — тебе кстати предназначенную. Гулять — так гулять! Взяли “мотор” и отправились в кабак: приход отметить, ну и праздник заодно, как ни как именины, у нашей старушки “Революции”.
Сначала всё шло хорошо; согласно программе. Столик накрыт, выпивка и закуска на месте; всё как положено. Выпили, закусили; девчатам танцевать захотелось.
Ну, ты знаешь, — я вообще этого дела не любитель. Ладно. Сашу пригласили — я разрешил.
Кореш мой, с Сашиной подружкой тоже пошли танцевать. Остался я совсем один. Выпил ещё разок, закусил; сижу, любуюсь. Гляжу — напротив, за столиком, финны, — одни мужики, сидят. Приехали к нам водочки попить. У них там с этим туго, ещё хуже, чем в Исландии. Ну, я и решил пообщаться, с дружественным нам народом.
Подсел к ним, познакомился. Они так ничего, лопочут по нашему немного, с акцентом правда. Подозвал официантку, заказал бутылку водки. Угостил финских парней. Гляжу, ребята простые, хорошие; выпивают, не отказываются. К концу бутылки потянуло меня на откровенность, захотелось по душам поговорить. Начал им объяснять, что не согласен я, с политикой партии и правительства, в ближневосточном вопросе. Надо, мол, было конкретно помочь, парой дивизий добровольцев, братьям-арабам. Да и вообще, давно пора показать кузькину мать сионистским агрессорам, вместе с американскими империалистами.
Короче, разошелся — что на твоём митинге.
— Слушай, какое КГБ? Тебе орден давать надо,... за махровый патриотизм! — нетактично влез я в повествование.
— Слухай далі, — продолжал Петро. — Мои вернулись с танцев, давай тащить меня обратно, за наш столик. Я упираюсь.
Саша говорит: “Тут официантка подходила, сказала: забирайте своего кавалера и уходите. У нас, мол, постоянно люди дежурят... из компетентных органов, могут быть крупные неприятности".
Пошел я в туалет. Там ко мне какой-то мужик пристал: “Что Вы себе позволяете! Немедленно прекратите!” Ну, я его послал... подальше.
Таки испортили мне, общими усилиями, весь культурный отдых. Разонравилось мне там. Я ещё чуток покуражился и наконец дал себя уговорить отправиться домой.
Утром просыпаюсь, гляжу, а Саша моя вещи какие-то в сумку складывает.
— Ты это чего? — спрашиваю.
А она мне в ответ:
— Сейчас за тобою подъехать должны. Вот и собираю, чтоб всё было готово.
Вспомнил я про вчерашнее и, честное слово, струхнул.
Вот так погуляли!
— Ну а дальше, — влез опять я.
— А дальше ничего пока... жду.
— Я думаю, Петя, дальше ничего и не будет. Видать речь твоя, про империалистов с агрессорами понравилась... в записи на плёнку... товарищу полковнику... из Комитета государственной безопасности.
А жизнь, тем временем продолжалась. Борька стал таки счастливым отцом. Жена подарила ему наследника дел и состояния, а мы, всей вахтой, отметили это торжественное событие. Очень кстати оказался захваченный мною из дому тот самый пластмассовый бочонок, доверху заполненный теперь домашним маминым вином, урожая 1973 года.
Борька с Генкой списались с судна. Плавательская практика закончилась, и им пора было снова “идти в школу”.
Моего желания, немедленно отправиться в моря, хватило не надолго. Снова защемила сердце тоска по Родине, а может ещё о ком-то, и так захотелось опять туда, — назад, домой. Я не выдержал всех этих душевных мук и стал проситься в отпуск; тем более что он был мне давно уже положен.
Незаменимых людей не бывает. К концу ноября сдал дела новому четвёртому механику и переселился в ДМО. Может теперь это наивно и смешно, но тогда мне вдруг сделалось обидно, что никто меня не удерживал; и распрощались со мною как-то быстро и равнодушно. А ведь я целый год жизни отдал, этому пароходу!
Дом межрейсового отдыха моряков был всё таким же, каким я его оставил год назад. Жизнь била ключом! Доска объявлений предлагала отправиться в турпоездки по Грузии и Армении, приглашала на базы отдыха и курорты в Крым, Прибалтику и на Кавказ. В кинотеатре шел новый художественный фильм “Иван Васильевич меняет профессию.” По вечерам танцплощадка по-прежнему собирала полный зал молодёжи.
Повстречав там знакомых девчонок, я поинтересовался, как поживает северная красавица Валя.
— Да она уже полгода как замужем! — немного с обидою сообщили мне девчонки.
— У Вас тут что, на берегу, эпидемия свадебная? — с досадой спросил я. — Все замуж выходят. Себе что ли жениться?
— Выбирай! — стали в ряд Валины подружки.
— Девочки можно я подумаю? Вы такие все хорошенькие — глаза разбегаются, — сразу сбавил я обороты.
— Думай, но только не долго, — разрешили девчонки.
Первого декабря закончились все организационные мероприятия, и настал первый день моего двухмесячного отпуска. Обменяв в сберкассе две толстых запечатанных пачки на несерьёзную бумагу называющуюся аккредитивом на две тысячи рублей, я отправился в агентство “Аэрофлота”.
И вот я снова еду в аэропорт. Билета в агентстве мне как всегда не досталось и теперь вся надежда на “бронь” — специально оставляемые места в самолёте, которые распродаются перед самым вылетом рейса.
Опять толкучка в кассе, и наконец с трудом добытый билет до Одессы. Регистрация уже закончилась, и я рысью бегу по бетонке к самолёту, держа в одной руке билет, а в другой чемодан. Вокруг полярная ночь и аэродромные огни.
У трапа стоят стюардесса и милиционер. Меня просят открыть чемодан. Я его раскрываю и... холодею. Прямо сверху, из-под аккуратно сложенной рубашки выглядывает пластмассовая рубчатая ручка обоюдоострого, похожего на штык к карабину, шкерочного ножа.
Ну, вот и приехали!...
Было это совсем недавно. Небольшой двухмоторный самолёт летел, направляясь на юг, вдоль Кавказского побережья Чёрного моря. Рейс подходил к концу и молоденькая стюардесса, выйдя в салон, попросила всех пристегнуть ремни и не курить.
Внезапно три пассажира, вскочив с кресел, рванулись к пилотской кабине. Девушка попыталась загородить им путь. Нервы у бандитов не выдержали, и один из них выстрелил в неё в упор из обреза.
Лётчики, под угрозой оружия, пересекли воздушное пространство сопредельной страны, и посадили самолёт на незнакомом аэродроме.
Угонщики затребовали прессу и телевидение и объявили себя борцами за свободу и демократию, а также права человека; и попросили политического убежища.
Несмотря на все требования и дипломатические усилия, назад их не вернули, создав тем самым ситуацию называемую в юриспруденции прецедентом. А если попросту, то была дана отмашка криминалу всех мастей на увлекательнейшее состязание с властями, под названием угон воздушных судов.
Игра быстро сделалась популярной во всём мире. А уровень игроков становился всё более профессиональным. Не помогали ни выдача оружия экипажам, ни ужесточение досмотра пассажиров и багажа. Игра пока шла, как говорят футболисты, в одни ворота.
За что боролись — на то и напоролись! Возрождённое добрыми дядями-демократами пиратство перенеслось с моря на небо.
... Как же это я так лопухнулся?! Всё, капут. Сейчас меня объявят воздушным пиратом; а милиционеру потом дадут медаль, за бдительность. Дорого же мне обойдётся сувенир из Мурманска.
Равнодушно скользнув взглядом по раскрытому чемодану, страж порядка дал добро на проход в салон. От сердца отлегло, но видно так уж неблагодарно устроен человек:
— С таким досмотром ни то, что ножик, гранатомёт пронести можно, — самодовольно подумал я.
До Ленинграда долетели нормально, без приключений. После приземления всех попросили выйти из салона, и аэродромный тягач потащил наш лайнер на дозаправку. А мы, сбившись в кучу, остались стоять на ветру, ожидая, когда подойдёт автобус и подвезёт нас к зданию вокзала.
По аэродромному полю мела позёмка. Аэропланы, как нахохлившиеся птицы, мёрзли на стоянках. Холодно и неуютно.
Зато внутри вокзала было как в оранжерее: тепло и много зелени. Мрамор, пластмасса, кожа, металл, покрытый никелем и хромом — суперсовременный дизайн, как в заграничных фильмах. На всё это великолепие с завистью заглядывал сверху, через громадные стеклянные колпаки, серенький северный зимний день.
Долго мы, то сидели в мягких креслах, то слонялись по блиставшему чистотой залу в ожидании продолжения полёта на юг. Но туда видно тоже пришла зима, и погода там стала нелётной.
Наконец объявили посадку на наш рейс. Все приободрились и дружненько потянулись в накопитель.
Когда лайнер набрал высоту и приступил к горизонтальному полёту, хозяйка салона вышла, с загадочным выражением лица, и сообщила интригующую весть о том, что если снегопад в Одессе не утихнет, пока мы туда долетим, то садиться придётся в Кишинёве.
Ну, ничего себе ближний свет! Вечно мне везёт, в обратную сторону.
Приземлились в Кишинёве. Монументальное сталинское здание. Зал с тяжелыми прямоугольными колоннами и мраморным полом. Помпезно, холодно и сесть не на что — нет ни скамей, ни кресел. Сразу почему-то вспомнились анекдоты про молдаван.
Потёршись пару часов около билетных касс и справочного бюро, и убедившись окончательно, что сегодня уже точно никуда улететь нельзя, пассажиры потянулись к автобусной остановке и стоянке такси.
Было уже темно и поздно, когда я добрался, наконец, до Кишинёвского междугороднего автовокзала. С большим трудом, и то благодаря счастливой случайности, мне удалось втиснуться в переполненный “икарус” Кишинёв — Каховка. Дощечки, которые обычно ставятся для безбилетных пассажиров, в проходе между креслами, мне не хватило; и я часов одиннадцать простоял, держась рукою за спинку ближайшего сидения.
Под утро, как обычно, я уже завтракал в родимом доме, а у ног моих возился крохотный чёрный щенок, подаренный матери одним из её покупателей-филателистов, и смешно рыча, кусал меня за тапок.
Продолжение следует.