ЭЙЮБ ГИЯС
(перевод Али Сеидова)
ЧЕРНЫЙ СВЕТ
(роман)
Глаза его устали от темноты. Иногда ему казалось, что света нет, есть только темнота, да и свет темнее темноты, свет тьмы. Тягостно было смотреть в темноту, впрочем, если бы он открыл глаза, увидел бы то же самое, что видел и сейчас. Крепко зажмурил глаза, чтобы не видеть ничего, кроме света внутри себя. Но не видел. Погас и свет внутри себя, почему-то стал напоминать свет в глубинах памяти. Это был свет, к которому вела дорога длиной в тысячу, миллион лет. Невзирая на тьму, он поднял руку и кончиками пальцев прикоснулся к свету; стало теплее, потом пальцы начали светиться. Он посмеялся над темнотой. Посмеялся над темной пустотой, над многочисленными преградами в этой темноте. Увидел себя, свой смех, но почему-то в темноте увидел свою колыбель. Свет, с трудом пробивающийся из окна за черной от копоти лампы, падал на колыбель. Увидел свои ручонки, которыми пытался выбраться из колыбели. Маленькие, белые ручонки с тоненькими пальцами. Увидел пугающийся, вздрагивающий, мерзнущий от темноты голос. Засмеялся ему в лицо. Задорно, с удовольствием… Захотел, открыв глаза, пойти навстречу голосу, свету, но испугался открыть глаза. И свет, и голос, которые, соскользнув с темноты, хотели кинуться к нему, растаяли.
- Сколько это будет продолжаться? – вздрогнул он от собственного голоса.
– Сколько?
Голос был знакомый, но не родной, далекий, холодный, но все же знакомый.
- И ты называешь себя мужчиной, как все…
Слушать дальше не имело смысла. Понятно, что настоящие мужчины давно уже были при деле. А он, найдя в темноте лоскуток света, играл с ним. Однако смех того ребенка был очень родным.
Голос все еще звучал, каждый день, каждое утро и каждый вечер повторяя один и тот же монолог.
Он открыл глаза, оглядел комнату, кругом было темно. Он испугался. Крепко зажмурил глаза, открыл и увидел свет. Увидев свет, он обрадовался так, как радуется человек, измученный жаждой и увидевший воду. Вышел на балкон. Внизу была улица, тянувшаяся вдаль, полная машин и людей.
- Что с того, что у вас есть деньги, должности, в моем понимании они не стоят ни гроша.
Он зевнул, потянулся, пару раз стукнул себя по груди, затем, чуть обернувшись, краем глаза поглядел в комнату. Жена, уперев руки в бока, смотрела на него взглядом умудренного жизнью человека.
- Сегодня воскресенье. Может, в оперу сходим, Арабзенги посмотрим.
- Я не нуждаюсь в Арабзенги.
Ответа не последовало и ему показалось, что он это сказал про себя. Передернул плечами, стал снова смотреть на улицу, однако успел увидеть, как жена из комнаты сделала многозначительный жест, означающий «пепел тебе на голову». И тут вокруг все потемнело, как ранее, и покрылось жутким мраком. Сквозь мрак он увидел очень знакомые, но неродные руки жены, которые изображали этот многозначительный жест.
- Да провались ты сквозь землю, иди, спрыгни с пятого этажа.
Он очнулся, резко бросился назад от перил балкона. Неужели хотел броситься с пятого этажа? Опять передернул плечами.
- Да бросишься ты не отсюда, а с луны, все равно без толку. Ты думаешь, я не смогу броситься?
- Давай бросимся вместе.
Жена растерялась. В одно мгновение растерянность в поведении жены понравилась Руфату. Он с удовольствием посмотрел на нее.
- Знаешь, что… давай поднимемся на Эверест, возьмемся за руки и бросимся в темноту.
- А почему в темноту?
Жена ушла на кухню. Из кухни доносился запах яичницы. Умывшись, он пошел на кухню к жене. Положил мокрые руки на ее плечи, прошептал:
- Т-с-с-с…
Жена даже не взглянула на него. Руфат обнял ее, прижал к себе.
- Отстань! Ночью даже не взглянешь на меня, что это с тобой вдруг?
Руфат незаметно выключил газ на конфорке, сгреб жену в охапку и понес ее в спальню.
- Ночью все этим занимаются, поэтому все это не нравится и надоедает. Ну как люди могут любить друг друга в темноте?
Руфат бросил жену на еще не убранную кровать, но та попыталась встать:
- Яичница подгорит.
Руфат попытался остановить ее, схватив за кончики пальцев.
- Ну разве сейчас до яичницы?
- Газ выключу и приду, - донесся голос жены из кухни.
- Я же выключил газ, - покачал головой Руфат, завязывая галстук.
Жена, подперев плечом притолоку, смотрела на него. Через расстегнутый халат виднелась грудь. То ли сама расстегнула, то ли халат расстегнулся, когда она дергалась в объятьях Руфата.
- Снова уходишь?
- Снова ухожу.
***
Войдя в кабинет, он положил перед собой незаконченные с вечера записи, прочел последнее предложение: «Труднее всего стать человеком!.. Трудно быть человеком… Человек хочет быть человеком… Невозможно стать человеком… И вообще, в мире с историей в миллионы лет, где полно живых и неживых, кто-нибудь когда-нибудь видел хотя бы одного человека?».
- Нет, это уже слишком.
Взял ручку, жирной чертой перечеркнул абзац. Зажег сигарету, откинулся в кресле и стал видеть строчки, которые собирался писать. Строчки появлялись как черные жучки, бежавшие на свет.
…На свет появлялся человек.
Все радовались.
Радовалась и мать, которая должна была родить человека. Радовался и отец, чей ребенок во всех документах будет фигурировать как «сын такого-то». Не радовался лишь тот, кто должен был появиться на свет: двуногое существо. Не радовался потому, что уже знал о событиях, которые произойдут. Он пришел в этот мир, сделал первый вздох, а неокрепшие кости уже ныли от тягот мира. В его маленьком, совсем малюсеньком сердечке уже теснились странные мысли. Маленький, еще молчащий человечек, который через несколько минут вольется в море человечества, не мог принять конкретного решения. Он уже знал начальные точки событий, которые произойдут в связи с его приходом, и хотел сделать что-нибудь необычное. Если бы была возможность, он не появился, не родился бы на свет, так и жил бы в теплой материнской утробе. Но это невозможно. Должен был родиться и все, связанное с его рождением, должно было произойти. Он должен был родиться для того, чтобы число людей на земле увеличилось на одного. Он должен был родиться для того, чтобы сегодня кто-то умерший уменьшил число людей на земле на одного. Однако до этого мгновения еще оставалось время. Мгновение запаздывало, не спешило. Если бы конец света наступил сегодня, он наступил бы после его рождения.
На улице шел снег. Все вокруг было покрыто белым покрывалом. Если бы не лунный свет, можно было подумать, что на земле нет других цветов кроме белого и черного. Но лунный свет был – и это означало, что на земле есть и другие цвета. Земля, как бы устав от противоречий белого и черного, медленно выполняла свою миссию. Земля нехотя, уставши, замерзая от падающего снега, продолжала вращаться вокруг своей оси. Вращалась для того, чтобы выполнять возложенную на нее высшую задачу. И чтобы он появился на свет. Так оно и случилось. Выполняя свою работу миллионы лет, она достигла мига его рождения. На мгновение вздохнула, хотела остановиться, вернуться назад. Не получилось. И…
…Повитуха, завернув появившегося на свет большеглазого, смеющегося, с большими ушами и серым лицом малыша в кусок материи, попыталась скрыть обуревающие ее странные чувства, но не смогла.
Но не забыла поздравить:
- Поздравляю, дочка.
Посмотрела на малыша. Он не плакал. Крупными, внимательными глазами смотрел на нее и смеялся. Но молчал, не плакал, как все.
Мать, посмотрев на сверточек в руках повитухи, осторожно спросила:
- Что случилось, тетя Тукез, почему он молчит? Может…
Повитуха растерялась. Он сразу поняла, что хотела сказать мать, и нехотя произнесла:
- Да нет, дочка, о чем ты… Смотри, какой мальчик. Богатырь! Причем ведет себя как мужчина, не плачет, бессовестный сын бессовестного.
Мать успокоилась.
Последняя фраза повитухи, прозвучавшая как ругань, малышу как будто не понравилась, личико его сморщилось, крупные глаза уставились на старуху. А потом старухе или показалось, или это было на самом деле, но малыш ей подмигнул. Старуха так растерялась, что выронила из рук сверток с малышом, который, правда, упал не на пол, а на расстеленные матрасы и одеяла. В душе старуха произнесла «бисмиллах», но произнесла так, что еще не окрепшая от болей мать услышала этот шепот.
- Что же все-таки случилось, женщина, почему малыш не плачет?
Растерявшаяся старуха не знала что ответить. Увидев, что малыш закрыл глаза, поднесла указательный палец ко рту:
- Т-с-с-с!
Такой выход из положения понравился и ей самой.
- Спит. Сейчас позову золовку, пусть она переоденет тебя, ты тоже спи. Ой, я совсем голову потеряла, поздравляю тебя, - еще раз сказала Тукез, чтобы выкрутиться из ситуации.
Старуха вышла на улицу. Было тихо. Вокруг было не слышно ни звука, кроме собак, воющих на кладбище, и гуканья старой совы на тутовом дереве. Все спали. В доме всех будто бы обуял мертвый сон. Никому на этом свете ни до чего не было дела. Три дня все были без сна, и только сегодня он взял верх над всеми. Все спали в дальней комнате вокруг печи.
Старая Тукез, прислонившись к холодной стене, вздохнула. За последние тридцать лет все дети в селе прошли через ее руки, однако такого она еще не видела. Это был первый ребенок, который, появившись на свет, вместо того, чтобы плакать, смеялся. К тому же этот сукин сын, кажется, подмигнул ей.
Старуха покрылась холодным потом, закружилась голова, в глазах потемнело. Хотела в полный голос позвать подругу своей молодости Зумруд, с которой прошла огонь и воду. Позвала. Однако ее, кроме самой, себя никто не услышал. Старухе показалось, что кто-то душит ее сильными руками, она забилась, задергалась. В эту лунную ночь ее никто не видел. Старуха обмякла, все мышцы расслабились. Медленно подняв голову, она посмотрела на вселенную, которая смеялась, как тот малыш. Посреди двора стоял черный пес, его горящие глаза уставились на старуху. У старухи все заныло внутри, на глаза навернулись слезы. Собака заскулила, потом завиляла хвостом. Но это виляние было больше похоже на призыв «иди ко мне». Тукез медленно прошла несколько шагов, потом остановилась, ей послышалось, что кто-то из дома ее зовет. Обернулась к дому. Ей стало страшно. Малыш, которого она недавно запеленала, взобравшись на подоконник, смотрел на нее через окно и смеялся.
Старуха, беспрерывно произнося «бисмиллах», надела башмаки, спустилась вниз. Ноги проваливались в глубокий снег. Подошла к собаке. Рядом с ней стоял Красавчик Аскер, который шестьдесят один год назад, отняв у нее девственность, подарил четырнадцатилетнюю Тукез своим друзьям. Тот Красавчик Аскер, с которым все девушки и женщины села и округи мечтали переспать. Но это уже был не тот Аскер. Сейчас его кости давно должны были сгнить. Потому что пятьдесят лет назад его труп нашли у Красного ущелья. Убившие его отрезали ему причинное место и положили в рот, а труп был изъеден зверями и птицами. Об этом секрете никто, кроме Тукез и Зумруд, не знал.
На Красавчике Аскере была белая одежда, полы которой были обагрены кровью.
Проваливаясь в снег, Тукез подошла к Аскеру.
- Как ты, моя красавица?
- О Боже… Разве ты не умер? Я тебя....
- Постарела. Я скучаю по тебе, Тукез. Другой такой, как ты, нет на этом свете… Пойдем со мной…
- Куда мы идем, Аскер?
- Туда, куда и все пойдут. В Красное ущелье. В эту темную ночь там разнесется мой крик.
- Хорошо, что ты не умер. Ах, Аскер… Когда в Красном ущелье тебя отравили и отрезали…
- Помолчи. Все знаю.
- Мне холодно, Аскер. Пойдем в дом. Пойдем…
- В дом нельзя. Здесь лучше. Здесь…
Старуха Тукез разделась и легла на холодный снег. А Красавчик Аскер… Он смеялся. От смеха Аскера старухе стало холодно. Ей был знаком этот смех. Этот смех, который тогда вызвал душераздирающий крик Тукез в Красном ущелье, был похож на смех недавно родившегося малыша.
- Боже, - произнесла про себя Тукез.
Ребенок, абсолютно голый, стоял над ней и смеялся. Он стоял как взрослый человек. Ребенок протянул руку и схватил Тукез за горло с острым кадыком:
- Иди, тебя ждет твой Аскер.
Собаки забегали, завыли.
Старая сова на тутовом дереве завертела головой на триста шестьдесят градусов и загукала.
Раннее кукареканье петухов смешалось со звуками, от которых волосы вставали дыбом. Занималось утро. Первой в деревне проснулась бабушка малыша, подружка Тукез Зумруд. Одевшись и ежась от мороза, она вышла в сени. Надев калоши, спотыкаясь, спустилась во двор и вздрогнула от рычания собак.
- Пошли прочь! – крикнула и сама испугалась своего голоса. На снегу что-то чернело. Зумруд подошла поближе и тут у нее подогнулись колени.
- Вах, что же это такое! – заголосила она, колотя себя по коленям.
Через некоторое время вся деревня шепотом говорила о Тукез, которая абсолютно голой замерзла в снегу, а собаки оторвали у нее от ягодицы большой кусок мяса.
…Ребенок спал в колыбели, подвешенной у печи. Спал и смеялся во сне.