ВЕЛЕНЬЮ БОЖИЮ-5
5. В ЕГО КАРТИНАХ ВСЁ КРУПНО, ВСЁ ЯРКО,
ВСЁ НАРОДНО...
(Василий Сурков)
Не помню, чьи это слова о Сурикове, но, кажется, в них есть большая доля правды. Картины прославленного российского художника, действительно, поражают своими размерами, сочностью красок, громадной значимостью изображаемого, непревзойденным отражением народной жизни. Сегодня, 12 января, в день рождения Василия Ивановича Сурикова, я, да и, наверное, многие из вас постояли бы, скажем, в Третьяковке, перед холстом “Боярыня Морозова”, занимающим всю стену одной из выставочных комнат...
Поначалу, конечно, поражает размер этой картины. До того, как я впервые побывал в Третьяковской галлерее, мне, конечно, доводилось не раз видеть иллюстрации этой суриковской работы в альбомах, в учебниках. Но я никогда не думал, что могут быть такие полотна, чтобы во всю стену большой комнаты. Мне почему-то сразу бросились в глаза толстенные, как бревна, полозья раскидистых саней и широкие, тяжело продавленные к земле глубокие следы на снежной дороге. Эти следы как бы завлекали посмотреть на то, что на картине изображено.
Пробегаешь взглядом по короткому следу, по плотно пригнанным доскам саней, по желтой соломе, которой выстлано дно дровней, и вот он перед тобой – сразу запоминающийся протестующий, гневный взмах правой руки боярыни Морозовой, с пальцами, сложенными в раскольничье двуперстие. Во всей ее сильной позе, в том, как она держится другой рукой за боковую жердь саней – непреклонность, убежденность, готовность на всё ради веры Христовой, попранной, по ее убеждению, новой властью.
Заметно, что уста боярыни, сподвижницы протопопа Аввакума, посылают кому-то проклятья, но взгляд ее обращен не на толпу, надвое расступившуюся перед быстрым ходом саней; боярыня смотрит в широкое арочное окно церкви, к которой толпа как бы даже прижалась, прильнула. Там, в окне, нарушая все законы перспективы, отчетливо виднеется большая икона Божьей Матери. Голова Пресвятой Богородицы печально склонена, но взгляд обращен прямо на боярыню. В нем – не гневное осуждение, а затаенная боль, смирение, знание тех невзгод, которые суждено перенести этой красивой, гордой, непокорной русской женщине, возложившей на себя тяжелую ношу бунта.
В скрещении двух женских взглядов – вся напряженная суть картины. Это духовное перекрестие заставляет зрителя задуматься над многим – над протестом и над смирением, над истинным и ложным, над Божественным и людским, над ценностями земными и небесными. Это в советские времена приклеили Сурикову ярлык чуть ли не художника-революционера, всей душой воспевающего протестные моменты в истории русского народа, одобряющего и поддерживающего его бунтарство (чего, мол, значит, одна его картина “Степан Разин”, написанная в 1903 году, перед началом первой русской революции!)
Но внимательный зритель понимает, что в полотнах Сурикова всё не так однозначно и просто, как хотелось бы некоторым, мягко говоря, неверующим. Вот и в “Боярыне Морозовой” в толпе, собравшейся около церкви, видны фигуры трех человек, совершенно по-разному воспринимающих происходящее. Юродивый, босиком, в рваном рубище сидящий на снегу, двумя поднятыми перстами как бы выражает свое одобрение гневной непримиримости боярыни, благословляет ее на подвиг. Но старушка с поберушечьей сумой на плече всем своим видом, всей позой говорит о другом: куда же ты, милая, подумай, зачем губишь душеньку свою? И тут же, за юродивым, стоит странник с посохом и дорожной корзиной, странно похожий на самого Сурикова (некоторые искусствоведы утверждают, что художник в этом персонаже изобразил себя). Лицо этого человека наклонено в глубокой задумчивости, словно размышляет он о непреклонной истинности православной веры, о духовной судьбе тогдашней и будущей России.
Однако нетрудно заметить в толпе и людей, пришедших просто из-за любопытства: что это за Морозова такая? А есть и немало усмехающихся, и даже откровенно издевающихся над староверкой, как два неких купчика, стоящих слева от проезда саней и явно высмеивающих сподвижницу Аввакума.
Удивительно построение этого суриковского полотна! Казалось бы, разделение изображаемого на две почти равные части мчащимися вперед санями с поднявшей высоко вверх руку героиней должно приковать наше внимание именно к этой волевой женщине, но взгляд наш постоянно возвращается к тому месту, куда смотрит сама боярыня. И вместе с героиней мы глядим на икону Богородицы, на ее образ, всепонимающий, мудрый, печальный. И начинаем задумываться, а не этот ли святой образ – главнее всего в картине великого художника? Не маленький ли Иисус Христос на руках Богородицы? Не его ли бессмертные Заповеди, которые он подарил миру в зрелом возрасте?
Всё больше убеждаюсь, что сам автор не мог не думать об этом, создавая гениальную картину о раскольнице. Да, в общем-то, и основания для такого убеждения у нас, кажется, имеются. К библейским темам Василий Иванович Суриков возвращался на протяжении всей своей 68-летней жизни. Еще учась в петербургской Академии Художеств (уже на последнем курсе) Суриков написал монументальное полотно с таким названием: “Апостол Павел объясняет догматы веры в присутствии царя Агриппы”. Удивительно, но и в 27 лет художник уже умел выбрать для картины такую тему, которая была бы вечно злободневной. Мы и сейчас, полтора века спустя, считаем разъяснение догматических православных истин самой живой и злободневной задачей. Ведь только при понимании сути веры Христовой мы обретаем такое внутреннее зрение, которое помогает нам и цель перед собой видеть, и дорогу, которая ведет к этой цели.
Своеобразным продолжением “Апостола Павла” стала картина Сурикова “Исцеление слепорожденного”. Сюжет библейский. Иисус Христос дарует зрение старику, который никогда не видел Божьего света. До слез трогает эта работа. В глазах прозревшего и радость, и испуг, и удивление. Только что, по милости Бога, он увидел поток света, падающего, видимо, из окна храма и неумелой рукой судорожно тянется к этому свету, чтобы по привычке пощупать его, понять, что же это такое... А мало ли среди нас людей, вроде бы и не лишенных зрения, но которые упорно живут в цепкой темноте безверия, атеизма, безумной надежды на переустройство мира с помощью революционного насилия? Как бы им не помешало вот это осторожное и уверенное прикосновение Христа, что изображено художником на полотне. Да только к прикосновению такому тоже идти нужно, надо захотеть, чтобы такое прикосновение было...
Возможно, кто-нибудь из наших читателей скажет, что мы сильно приувеличиваем духовную содержательность произведений Сурикова. Был же у него и “Степан Разин”... Какая сила в изображенном атамане, какая вольная поза, какое ощущение завоеванной свободы! Но давайте присмотримся к картине. Зная, что над каждой из них художник работал с полным проникновением в образ, мы и в “Разине” приметим жизненную насыщенность, в которой всему есть место – и доброму, и злому. Посмотрите на позу атамана, вольготно расположившегося на широкой скамье казацкого струга. Ведь тут уже не только ощущение своей силы и свободы. Тут и ощущение неограниченной власти своей, этакой сладости и приятственности от того, что тебе всё покорно, всё подчинено, всё падает перед тобой ниц. Не с этого ли всякая власть начинает отрываться от народа, от массы людей, эту власть утвердивших?
На полотне “Утро стрелецкой казни” – опять же под скрещёнными взглядами, но уже Петра Первого и связанного стрельца – в центре картины образ убитой горем женщины, спрятавшей в сцепленных руках лицо... Образ вечно страдающего русского народа... Правда горькая. Но такая уж она есть...
(Продолжение следует).