«Ма-ма. Па-па. Ро-ди-на.
Мы не ра-бы, ра-бы не мы»
(первые слова, написанные
в советской школе)
"Самая крепкая часть тела - та,
которой чаще всего пользуются.
Надо подставлять себя под удары
судьбы, чтобы, сражаясь с нами,
она делала нас твёрже; постепенно,
она сама сделает нас равными себе,
и привычка к опасностям даст нам
презрение к опасности".
Луций Анней Сенека
1. НОША НА ВСЮ ЖИЗНЬ
В майские праздники природа словно улыбнулась и встала под знамена возрожденной Демонстрации Трудящихся. Ждали усугубления непогоды: страшенные заморозки, едва ли не снег с дождём пополам с продолжением на всю первую декаду месяца ; а тут пришла давно забытая благодать и надежда.
Ветра стихли и удалились по четырем сторонам света. Ветер северный умотал за полярный круг ломать вековые льды и трепать загривки отощавшим белым медведям. Ветер южный сподобился остаться на покое в самом сердце Африки, кружа и разнося по величайшей пустыне раскалённые пески. Ветер западный остановил сырость в славном Санкт-Петербурге и хмуро выдавливал из лоскутка неба всю влагу до последней капельки на стольный град Петра, точно желая исправить досадную историческую ошибку и подтопить «окно в Европу». А ветер восточный ушел плутать по мечетям и пагодам, по цветущим сливовым садам и смешивать в новой дивной арабской сказке не меркнувшее очарование древнего Востока и его современный технократический взлет.
А мы в самом центре стираемых с лика Земли Уральских гор остались с тем, с чем были три сотни лет кряду, когда началось и продолжается масштабное промышленное освоение несметных сказочных богатств земли уральской. Неизменны еще белые березки с проклюнувшимися изумрудами листочков, вековые сосны, лиственницы и кедры, до которых не добрались пока ни топор, ни пила, ни огниво лесного пожара, горные речки, наполнившиеся талой водой и несущиеся в низину, в реку уже имеющей название, на берегах которой дымит трубами и светится мириадами огней современный компактный необычный город, выстроенный на обломках старинного быта раскольничьих поселений. Город, созданный для трансформации природных богатств, – в богатство… в чьё богатство???
Небесный океан с плывущим солнцем в эти жаркие весенние деньки словно готовил и город к новому увлекательному путешествию на целое лето, устраивая на май весёлый праздник света и тепла, со вкусом терпкого березового сока, такого же светлого и кратковременного как сам праздник, так что успевай, лови момент и наслаждайся природным карнавалом весеннего пробуждения.
По устоявшемуся обычаю днем было многолюдное шествие, одновременно и предупреждающее и праздничное, с флагами и транспарантами, с веточками берёз, опушившихся резной зеленью.
В этот раз колоны Трудящихся были чрезвычайно сплочёны и едины, потому что произошло то существенное, и чем много говорилось, и что зрело в попранном достоинстве простых работяг…
Гремел литаврами оркестр и обобранный и оболганный рабочий люд, ставший уже и не классом, прежде грозным и могучим, ; ставших подспорьем, как и неисчислимые природные богатства, для нового класс миллиардеров, баловней судьбы, живущих похлещи английского королевского дома просто на ренту, не мудрствуя и не вникая в то, что приносит потрясающий воображение барыш. И вот этот рабочий люд в организованном праздничном шествии вспоминал сброшенное с корабля современности чувство плеча, солидарности, правильного знания о своём должном месте в иерархии современного российского общества.
Организованной сплоченной колонной они прошли перед трибуной, с которой боязливо презрительно взирали посланники финансовых воротил предприятий и первые лица городской власти, прошли чеканным шагом, чтобы показать: рабочий люд все ёще серьёзная сила, с которой надо считаться.
А прежде произошла хорошо подготовленная «итальянская забастовка». Десятитысячный коллектив вышел на работу, и никто к ней не приступил: на каждом рабочем месте обозначился увесистый ряд административных упущений и недочётов в охране труда, промышленной санитарии и безопасности (там зуб у ковша экскаватора скошен, тут тормоза у электровоза имеют недопустимый износ, нет установленных санитарными нормами смывающих средств гидрофобного, где-то гидрофильного действия, не обеспечен питьевой режим…).
Производство остановилось!!! И танки здесь не помогут!!!
Срываются сроки поставки, договорные обязательства. Управляющий директор, игнорируя требования профсоюзного комитета об улучшении условий труда и повышении зарплаты, обращается к работникам, находящимся в отпуске, выйти на работу за двойную плату – вежливый отказ (приболел, перебрал хмельного, огород не вскопан и т.п.), обращается к недавно вышедшим на пенсию с аналогичной просьбой – невразумительный отказ, а от кого-то и крепкие словечки. Тогда на смежном предприятии собирают бригады штрейкбрехеров, срочно привозят. Но управляющая верхушка оказывается ещё и технически безграмотной: например, на их предприятии электровозы работают на переменном токе, а на заводе, откуда штрейкбрехеры – на постоянном. Чтобы переобучить, нужно время, а прошли третьи сутки, производство стоит, смежники, в том числе и за рубежом, рвут и мечут.
Выхода нет, кроме как согласиться. Управляющий директор подписывает все требования профсоюзного комитета – и производство оживает. Через десять дней президент компании снимает с должности управляющего директора без права дальнейшей работы в кампании, из-за того что не смог своевременно договориться с работниками. Лидер профсоюзного комитета отныне неизменно приглашается в московский офис компании для визирования базовых соглашений, касающихся условий труда… Отныне и первомайская демонстрации стала и будет проходить на том же эмоциональном подъёме, как сотню лет назад, когда правил царь, а из шалаша на Финском заливе грозил зажравшимся самодержцам Ульянов-Ленин…
…Неподалеку от бывшей вотчины Демидовых, вблизи озера Таватуй, есть скала с историческим названием «Семь братьев», на которой сохранилась надпись, как наскальный рисунок былого, как бесценные фрески ушедших времен. Надпись сделана до революции 1905 года и гласит: «Да здравствует социальная революция!» (обратите внимание – социальная, а не социалистическая). В начале ХХ века рабочие собирали здесь маевки, собирали под этим лозунгом, выполненным ими несмываемой краской на древней отвесной скале. Что могут ответить рабочие начала XXI века рабочим начала ХХ века?… Пропили, профукали, продались, купились на дешевку. Информационная война изменила сознание, но не решила проблемы: как обустроить справедливый для всех мир. Временами, словно очнувшись в похмелье, эта зияющая рана распаляется невыносимой и не заглушаемой болью...
Вечером из окон домов вырывались звуки танцевальной музыки и развесёлый хмельной людской гам. В таком музыкальном сопровождении один из участников первомайской колонны Трудящихся, Валера, спускался по дорожке, протоптанной в островке березовой рощи, оставленного градостроителями в качестве естественного парка.
Он брел чуть пошатываясь как от неровности ландшафта, так и от пьяной расслабленности в теле. От неумеренного выпитого вина было ощущение полёта на низкой бреющей высоте, и главное сейчас – не столкнуться с многочисленными белоствольными красавицами и не приползти ужом домой. Последний вариант перемещения ползком по земле – невероятен, поскольку противоречит жизненному кредо: не сгибаться и не падать, удары судьбы лишь упрочняют, подобно броне из знаменитой стали Нейланда. Как известно, массив металла из этой стали от ударов извне, благодаря особой кристаллической решетке, становился только прочнее.
((кому интересно: обычная углеродистая сталь имеет кубическую объемноцентрированную решетку, в которой атомы располагаются по вершинам элементарной ячейки и внутри ей; сталь для танковой брони Нейланда, вследствие легирования в определенных условиях, приобретает гранецентрированную кубическую решетку, в которой атомы расположились по вершинам элементарной ячейки и в центрах её граней – существенно уплотняется атомами – при механическом воздействии атомы сближаются и прочность стали возрастает (пружинит); снаряды бьют по броне и с каждым ударом броня становиться только тверже))
Валере давно за сорок и обращались к нему коллеги по работе неизменно по имени-отчеству: Валерий Григорьевич. Точнее – обращались, потому что со своим трудовым коллективом, возможно, побывал в последний раз. Оттого и неумеренность в спиртном и растущая боль в сердце: как же так? почему? кто виноват? кто зачинщик? зачем и почему?…
Пока действовал хмель, его невесомое тело плыло в лучезарно-голубом тумане к очертанию четырехэтажного кирпичного дома, где в одной из ячеек строительного пространства он родился и вырос. Внизу под ногами кучерявилась зеленая травка, а кусты точно выдувая нежную зелень становились шарами и готовы были отлететь в ослепительную голубую высь, подхватив и Валеру.
Он расправил то, что когда-то было крыльями, что теперь две кости с растопыренными ладонями и взмахнул, закружил уподобляясь фантастическому летательному аппарату… вдруг взгляд упал на скамейку у кустов ; Валера вздрогнул и мгновенно протрезвел. Видение тридцатилетней давности, которое упечаталось в память болезненным знаком, вновь возвратилось наяву.
На скамейке неподвижно, словно окаменев, сидела женщина в строгом черном пальто. Густые вьющиеся волосы были покрыты скромным темным платком. Бледный абрис лица выражал скорбную строгость. Плотно сжатые губы и рассеянный невидящий взгляд красивых грустных глаз говорили о нелегкой думе, как будто бы и простой, но не имеющей никакого окончательного решения. И руки, сложенные на коленях больше всех отдыхали, и в этом был их праздник: выдался лишний денек в общем ритме работы, когда всё по дому сделано, вымыто, выстирано. Наконец-то выпала временная передышка в бесконечной работе. Двое детишек отпущены погулять. А мужа вот нет ; умер… скоропостижно скончался, оставив ясельных детей-погодков сиротами. Короткое семейное счастье и долгая тяжкая вдовья доля в чужом городе.
Праздничный шум застолий заполняет улицу и диссонансом упирается в фигуру одинокой вдовы на скамейке ; у Валеры захолонуло сердце. Он точно впервые увидел мать со стороны, увидел глазами тех, кто с размахом усиливает праздник вином и дефицитной снедью…
Тогда, три десятка лет назад, он слегка струхнул: ему всего-то пятнадцать лет и возвращаться хмельным домой – значит здорово досадить матери и суметь выслушать надсадно-гневное порицание. Для чего она одна подняла двоих детей, ну не для пьянки же? Хотя и как такового пристрастия к вину, конечно же, и не было ; оно подразумевалось, уж коли хмельной дурман не терпится испробовать. На самом деле, требовалось продолжение взросления: ощутить себя настоящими мужчинами, устоявших в мальчишеских драчках, созревших для алкогольной дури, чтобы и её приручить и наработать четкие правила вкушения вина. Почему-то тогда алкогольная и никотиновая отрава представлялась непременными составляющими взрослой жизни, неким шиком пополам с бравадой.
Валера приостановился и в мыслях очутился рядом с ней, одинокой и красивой, на мгновение вышедшей из вечных забот к общему празднику жизни и чуждая ему. Острая жалость сжала сердце и кровь застучала в голове, разгоняя этиловый дурман…Нет руки, что согреет теплом ладонь… Нет друга, брата, сестры…Есть горе. Есть суровые думы как накормить, как одеть, обуть…
Тогда он твердо сказал себе: «Я сделаю всё мама, чтобы в свою взрослую жизнь привнести, что не было у тебя: все эти причиндалы преуспевания; чтобы ты не покаялась, вырастив нас, и старость твоя протекла благополучно и радостно»… Вот так: без протекции, без навыков успешной жизни, воспринимаемых из примера благополучной жизни родителей, с поддержкой из каких-то неведомых ещё источников житейской мудрости Валера обрисовал чёткую жизненную цель – восполнить сиротство своё и облегчить семейную сиротскую ношу. Эта идея собственной жизни вошла в голову и поселилась в мозгу, точно пробудилось новое сердце, корректирующее работу как главного насоса по циркуляции крови, так и головы, с которыми родился…
Возвращаясь в родительскую квартиру этими неожиданными теплыми радостными майскими праздниками, Валера тряхнул поседевшей головой, снова, как тогда, и снова и снова трезвея от боли за мать, напрочь прогонял хмель с лучезарно-голубым туманом… Может быть, пригрезилось – но нет! Это было не видение, эта была страшная метка роковой судьбы… Та же скамейка, та же одинокая скорбная фигура женщины в черном строгом пальто, смотрящая невидимо рассеянно вдаль. От наслоения прошедшего и настоящего горечь удвоилась. Но он не пошел с повинной головой как тридцать лет назад – он со всего маха ударил по стволу березы торцом кулака. И по белой коре побежали струйки алой крови. Острая боль заглушила горечь, вспрыснувшую в кровь яд самоуничижения, и вернула ясность уму.
Валера подошел к матери и мягко тронул за плечо.
— Здравствуй, мама!
— Ах… Валера!... Здравствуй! С праздником тебя! Ты ко мне пришел?… Я и не ждала и угостить нечем…Что-нибудь случилось? Что с тобой? Что с рукой?
— С рукой пустяки… Так, маленькая травма; всё само пройдёт… Тебя с праздником! Может быть пойдём в квартиру. Вечером сыро и прохладно. Посидим, чайку попьем, а?
— Конечно-конечно, ; всполошилась мать, шустро попыталось встать и сразу чуть не повалилась набок.
Матери шел восьмой десяток. Изработавшиеся за долгую трудовую двужильную жизнь ноги и руки стали непослушными, негибкими и превращались из года в год в плохо сработанные протезы.
— Осторожнее, не торопись! ; поддержал её Валера. ; Тебе спешить некуда, да и мне, пожалуй, тоже… Но это я к слову сказал про себя. Сегодня у меня полностью свободный вечер. Давай отметим с тобою праздник. Ты наверное долго так сидела, может думала кого позвать, кому стол накрыть… Вот заявился я чуть пьяненький, но бесконечно добрый. Внимательный. Послушный. Чуткий. За собой слежу, одежду складываю аккуратно, люблю ходить в магазины и выносить мусор. Помнишь ли чему нас учила? Кстати, в магазин не сбегать?
— Сходила с утра сама… Взяла яблок, мандарин, кефир, кило сахара, кулек муки, курочку купила…В сумку сложила и еле доволокла до подъезда. До квартиры кое-как подняла. Не буду больше так набирать, хотя и взяла вроде и немного ; никак не могу рассчитать своих сил.
— Ну вот зачем? Набрала номер телефона, позвонила, сказала, что то-то надо. Я бы быстро сбегал, слетал. Я ведь не умею читать мысли на расстоянии, к большому сожалению.
— Как тут всё предугадаешь. На днях пошла ко врачу на приём. Туда ничего нормально сходила. Обратно иду отчего-то тяжело, а у самого дома ну не идут ноги. Хоть тресни ; не идут. Я уж за стенку дома держусь как за опору, еле-еле ноги двигаю. Только оторвала руки от стены дома, так сразу и грохнулась. Хорошо дворник был. Поднял меня и до подъезда довёл…
— Завтра же куплю хорошую трость.
Тяжелой поступью вверх по лестничным маршам они отсчитали девяносто ступеней. Замок в двери чуть заедало, дверь чуть села и защемлялась в пороге ; Валера отмечал про себя: замок снять, почистить и смазать. Так и в квартире: везде нужно приложить руку, там и тут небольшие неисправности, неполадки, хотя в целом поддерживается безукоризненная чистота и порядок.
Мать сразу же захлопотала у газовой плиты. Зашвыркала маслом сковорода, куда с хлебосольским размахам была брошена разделанная охлажденная курица, с которой она еле доволоклась из магазина. Зашумела нагревая вода в кастрюле, для отварки спагетти, и быстро забурчал кипятком чайник. Через каких-то тридцать-сорок минут праздничный ужин был приготовлен. Нашлась бутылочка крепкого алкогольного бальзама. Мать и сын уселись за стол.
— Предлагаю выпить за то, чтобы трудовой народ обрёл честного добропорядочного лидера! Человека, наделенного властью от Бога, и который бы выпнул из понятия прибыли беспринципный барыш, чтобы всем нам не быть похожими на стадо свиней, заваливших дуб, дабы до отвала налопаться, нажраться единожды, не думая о завтрашнем дне! – с пафосом, но серьезно сказал Валера и дал перетечь каплям бальзама из маленькой хрустальной рюмки в свое тело, растревоженное прежде сказанными и поддержанными тостами.
— У тебя все в порядке? – спросила мать как только отдышалась от непривычного зелья.
— Лучше не бывает! Лучше только в раю, а хуже – в аду.
— Не говори кривотолками, – забеспокоилась мать.
— Всё хорошо, прекрасная маркиза… Все нормально, ситуация под контролем, – заверил он с легкой улыбкой и убрал бутылочку бальзама в сервант выпуска восьмидесятых годов советского времени.
— Где Лена, где Кирилл?? Что без семьи пришел?
— Что-что?! Кирилл невесту нашел… Чего ему теперь с нами, своя жизнь теперь у него. Выучили, вырастили. В армии отслужил… С работой пока у него плоховато в смысле зарплаты: не хватает для съемы квартиры. Попросились у нас пожить. А тут как раз у Лены мать слегла. Волей-неволей надо либо в квартиру везти, либо самой переехать на время. Сошлись на втором. Я в тещину квартиру как-то не очень-то желаю перемещаться, да и хватит ей одной дочери для ухода. Молодые наши пускай медовый месяц наедине с собой проведут…Поэтому думаю месяцок у тебя пожить. Пустишь?
— Как поди не пущу?! Две комнаты – места хватит. И кровать твоя всё еще стоит.
— О моя кровать! Кровать, в которой рос вместе со своими снами. Я думаю, даже нужно вновь расслабить в ней себя сном. Что же сейчас может присниться? Какие сны снятся зрелому мужчине?
— А мне Шурка, сестра моя, стала сниться. И так, как точно живая, идет рядышком сначала тихо, но я-то чувствую кто-то есть, спрашиваю тихонько: «Это ты, Шура?» Она вдруг появляется, садимся на скамеечку, она молчит и смотрит на меня и потом медленно начинает говорить…
…Валера плюхнулся в кровать как в далеком детстве: скорее распластать уставшее тело на просторном твердом ложе, зарыться в одеяло, а там – подумать, помечтать, пофантазировать. Кровать он соорудил сам в возрасте тринадцати лет из крепких лиственничьих досок. Конструкция кровати незамысловатая: каркас из доски 100*40 мм с невысокими торцовыми боковинами, зашитыми теми же досками с просветом, равном их ширине; и само ложе, из тех же плотно подогнанных досок. Собрано аккуратно, досочки отшлифованы и кромки скруглены. Для пущей эстетики и прорисовки структуры древесины кровать покрыта тонким слоем мебельного лака. Подушка и матрац были обычные, из магазина, но тем не менее подчеркивающие уникальность рукотворного устройства для смакования процедуры сна.
Пока здоровый сон исподволь не овладевал мыслями и думами, успевалось проанализировать прожитый день и основательно помечтать. Мечтание было напоследок и плавно перетекало в новую реальность, когда тело недвижно и покоится в колыбели, сооруженной собственными руками с тайным умыслом постоянного сближения воображаемого и действительного. Как-то он представил себя в будущей взрослой жизни, и уж коли рос в безденежье и имел малую долю того, что в достатке было у некоторых его сверстников, он представил шикарный дом на берегу моря, белую «Волгу» (в те годы лучший автомобиль для советского гражданина) и красавицу-жену. Матушка тут же у дома на скамеечке блаженно греется на солнышке, в радости и довольстве доживающая годы нелегкой жизни. И эта мечта закрепилась сном: утром он открыл глаза и увидел себя в этом доме, у порога которого стояла белая «Волга», а смешная девчонка Ленка из соседнего подъезда стала сущей красавицей и его женой. Её ноги и волосы покоились на нем и благодарная улыбка умиляла лицо. А матушка, вечная труженица, будила ласково внучат… Валера долго не мог понять: где он? что с ним? Взял листок бумаги, записал своё необычное и вполне реальное ощущение, закрыл глаза, оттого что картина так становилась ярче, и снова уснул. Утром разбудила мать и поторопила в школу.
Валера вскочил и нетерпеливо схватил со стала листок бумаги с ночной корявой записью. Целый день он был под впечатлением сна, смешавшего время и времена. Вечером, выполняя домашние задания, взял отдельную чистую тетрадь, перенес ночную запись, которая послужила отправной точкой личного дневника – с этого дня он стал вести дневник.
Между тем, Ленка из соседнего подъезда, задавака еще какая, не обращала на него никакого внимания; мать чаще устало бранилась. Ботинки треснули – и как ходить в школу, если до получки матери целая неделя? Сон, запечатленный на бумаге, казался иллюзией… Что-то нужно было еще сделать…Но что?…
Буквально через пару дней он пошел по просьбе матери в лес с рюкзаком за плечами: набрать спелой рябины, которая зимой служила лакомством. Хотелось порадовать домашних и набрать ягоды крупные сочные, соединенных тонкими кисточками в увесистые горсти терпко-горькой сладости. Встречавшиеся в пригородном лесу чахлые рябинки, с такими же ссохшимися плодами гнали глубже в лес. И он вышагивал в величавом сосновом бору, словно уходя от гнетущего городского гула и выглядывая в просветах бронзовых стволов карминовые брызги витаминной ягоды.
Под ногами похрустывали ветки, присыпанные опавшей хвоёй. Кроны деревьев рассеивали скупой солнечный свет. Ни пересвиста птиц, ни отдаленного треска сорвавшихся в бег невидимых обитателей лесной чащобы. Перебираясь через неглубокий овраг Валера оступился, взмахнул руками и успел уцепиться за ствол засохшей сосенки. Валун, на который поставил ногу заскользил вниз – и покатился, погромыхивая точно раздолбанная колымага по ухабистой дороге. Через мгновение добавился схожий шум падающего тела: чахлое деревце переломилось надвое, и подросток покатился вслед за каменюгой, увлекая за собой сучья и коряги, инстинктивно зажмурив глаза и прикрывая руками голову.
На самом дне оврага он сел и выпрямил спину, посмотрел вверх, оценивая высоту падения, при этом ощупывая себя, чтобы убедиться, что цел и невредим, несмотря на боль, потом он повернул голову: поискать другой путь выбраться и… и – увидел оскаленную пасть, мутные глаза зверя, вставшую дыбом шерсть и плотно прижатые к голове крупные треугольные уши. Черный нос нервно подрагивал, сверяя что-то по запаху.
Мгновение они смотрели друг на друга: распластавшийся подросток и коренастая ощетинившаяся собака. К немалому своему удивлению, страха Валера не почувствовал, напротив, здесь в лесу они оба были словно земляки в чужом краю. На шее собаки была толстая цепь, конец которой был привязан к обломанной еловой ветви толщиной с собачью ногу. «Эх, бедолага! С тобой всё ясно!» – сказал вслух Валера, подозвал собаку и освободил от петли, при этом пес с доверием склонил голову, чуть повиливая хвостом. Потом отбежал на несколько метров, присел на задние лапы и стал внимательно вглядываться в нечаянного освободителя. Валера также сел, вынул из рюкзака бутерброд с колбасой и кинул вверх, так чтобы падая еда прошла у собачьего носа.
Пес позволил упасть куску хлеба с толстым ломтем колбасы и сглотнул тягучую слюну, – видимо был обучен не брать ничего из чужих рук. «Ешь!» – властно скомандовал Валера – и пес вдруг мигом проглотил бутерброд, счавкал, отбросив собачий аристократизм, и запил обильной слюной. Затем вкрадчиво, точно дикий зверь, подошел вплотную к своему избавителю и склонил мохнатую голову. Новый хозяин уверенно положил раскрытую ладонь на голову пса и потрепал загривок…
Так Валера нашел верного друга. Как выяснилось позднее, песик был чистопородной немецкой овчаркой элитных кровей, избалованным примитивной хозяйской любовью, в конце концов вылившейся в обыкновенное потакание любым желаниям лохматого любимца. Но, если так позволяется баловать декоративную собачку, то представителя служебных пород сызмальства следует однозначно дрессировать. Иначе в милом песике проснется кровожадная зверюга, что и случилось: четвероногий друг человека покусал двоих-троих людей, чем-то возмутивших покалеченную неумеренным вниманием собачью психику. По известному сценарию замучившийся хозяин однажды увез пса подальше от дома, отвел поглубже в лес, где и оставил на цепи в строгом ошейнике.
Валера привел домой пса и, несмотря на протесты матери, оставил. Однако, через короткое время, когда пес отъелся и отоспался, новый жилец стал устанавливать свой звериный порядок: рычал и скалил впечатляющие клыки, когда что-то шло в разрез собачьему пониманию порядка вещей в человечьем мире, и уже пробовал смыкать зубы на ноге, пока лишь чуть прикусывая…Как-то, как будто бы играя, Валера спутал лапы пса прочной веревкой и – вдруг нешуточно вцепился за горло с явным намерением придушить возомнившую собачку. Хватило сил удержать забившуюся псину и сжать пальцы так, что через минуту-другую послышались предсмертные хрипы. Тогда подросток, что было сил в руках, переместил свою потяжелевшую хватку на собачий загривок, приподнял, оторвал обмякшую псину над землей и хорошенько потряс, словно внушая, кто в доме хозяин, кто рулит, кто хороводит. Подобная процедура подчинения была вычитана у К. Лоренца…(уместно предупредить: здесь важен психологический момент, когда возможно физическое воздействие). Позднее Валера записался в клуб служебного собаководства и стал инструктором по общему курсу и специальному курсу дрессировки. А пес стал шелковым, и преданность его стала абсолютной.
Возня с собаками открыла простой и важный жизненный принцип: воля, проистекающая из желания, способна творить чудеса. Не надо ждать, когда подвернется счастливый случай – надо подчинить аморфное тело каленому железу необычной энергии.
Подросток четырнадцати лет стал методично упражняться в укреплении воли. Начав с подавления естественных желаний, как-то чувство голода, усталость и прочее, прочее, интуитивно пришел к выводу, что главное – побороть СТРАХ. Естественный страх за свою жизнь.
Вместе с другом и неразлучным псом Валера уходил на железнодорожную линию в перелеску за городом. Здесь железнодорожный путь имел крутой поворот, и все поезда сбавляли скорость, а товарники и вовсе тащились так, что запросто можно было догнать. Тут и было придумано испытание, прогоняющее страх. Дождавшись товарного поезда двое пацанов выскакивали из-за кустов, живо догоняли последний вагон, ловко заскакивали на подножку и шустро взбирались на крышу вагона, с гиком пробегали как можно дальше по ходу движения до выхода поезда на прямой участок пути, после чего следовало сигануть вниз, прежде чем ускоряющийся состав наберет установленную скорость. Иначе были бы унесены на крыше вагона за десятки километров от исходного пункта. Бывало катились кувырком с насыпи, разбивая в кровь лица; пес бесновался, галопом следую за поездом, не понимая, что происходит…
Редкая целеустремленность отличала Валеру. Он закончил институт, хотя в школе ему не рекомендовали: из бедной неполной семьи («из осин не родится апельсин»), значит туда же, в пополнение рабочему классу. Защитил диплом с отличием и с великим удовольствием пошел работать.
Он год за годом досконально изучил производственный участок, куда направлен был работать, и через пятнадцать лет упорной вдумчивой работы возглавил его.
Он добился, чтобы школьная красавица Ленка вышла замуж за него и ни о каком другом мужчине никогда и не помышляла.
Он, уже в брачном союзе, обрел все атрибуты успешного человека: кооперативная квартира, дача (правда на берегу небольшого пруда), белая «Волга», ответственная и живая руководящая работа…
Однако, всё это было задумано и сделано по меркам советского времени. Когда же рухнул «великий и могучий Советский Союз», их предприятия повальные бедствия не коснулись, поскольку оно занималось переработкой редкого природного сырья в полуфабрикаты, чрезвычайно востребованные другим звеном производства в стране и за рубежом.
Началось другое – чехарда собственников и приход нового менеджмента. Вот это-то и обернулось повальным бедствием, потому что, в самом деле, какое дело многотысячному трудовому коллективу как постатейно расходуется прибавочная стоимость: вооружаются ли в кредит вечные повстанцы в трудно произносимых странах третьего мира или строится самая шикарная яхта в мире в единоличное пользование? Важно, когда зарплата выплачивается в срок и в согласованных размерах, когда соблюдаются оптимальные условия труда и часть прибыли направляется на планомерное обновление основных фондов – работать тогда можно, если бы еще и новый менеджмент обрел человеческое лицо. Это, пожалуй, произойдет, когда Россия начнет ратифицировать международные основополагающие документы без купюр, как была ратифицирована Конвенция ООН о борьбе с коррупцией с отклонением одного пункта "О незаконном обогащении", который является одним из главных пунктов.
Да и вообще кому придёт в голову примерять шубу, отрезав один рукав?
Что постоянно практикуется российским менталитетом.
Впрочем, в нашем конкретном случае потомки тех, кто в начале прошлого века разбили в кровь, в пух и прах, оковы самодержавия решили поступить по-своему; и есть еще фигуранты в нашей истории, но об этом в следующей главе…