Сыновья Кирилла с Марией - Стефан и Петр, женились, и как все стали обзаводиться хозяйством; третий же сын, блаженный юноша Варфоломей, жениться не захотел, к собственному хозяйству не стремился, а весьма желал иноческой жизни. Но родители говорили ему: «Чадо! Подожди немного и потерпи для нас: мы стары, бедны, больны сейчас, и некому ухаживать за нами».
Чудесный же юноша с радостью обещал ухаживать за ними до конца их жизни и с того дня старался каждый день всячески угождать родителям своим, чтобы они молились за него и дали ему благословение. И жил он так некоторое время, прислуживая и угождая родителям своим всей душой и от чистого сердца, пока родители его не постриглись в монахи, и каждый из них в различное время удалился в свой монастырь. Немного прожив в монахах, ушли они из жизни этой, отошли к Богу, а сына своего, блаженного юношу Варфоломея каждый день по много раз благословляли до последнего вздоха.
Похоронив родителей, Варфоломей передает брату своему Петру отцовское наследство и идет в Хотьковский монастырь.
- Я за сор всё почитаю, чтобы приобрести Христа, - промолвил Варфоломей, окидывая в последний раз отчий дом и ступая на тропу, ведущую к храму.
Казалось бы, сбылась его мечта, но постригаться в действующей обители, он почему-то не стал. Почему? Ответить на этот вопрос сейчас уже никак невозможно и остается только гадать. Мне думается, причиной того, что Варфоломей сразу же после смерти родителей не претворил в жизнь мечту об иноческой жизни, был его брат Стефан. Встретив младшего брата на пороге обители, Стефан, конечно же, не стал отговаривать того от иноческой жизни. Нет, Стефан был рад, что брат его тоже избрал путь к Богу. Конечно же, рад, а потому он без умолку рассказывал Варфоломею о многих подвигах святых. Стефан был человеком весьма увлекающимся. Многие поступки повествуют человеку, читающему «Житие Сергия Радонежского» об этом грехе инока Хотьковской обители Покрова Пресвятой Богородицы. Как только появится в голове его какая-то новая мысль, так не может он от неё и никак отступиться, старательно примеряя на себя всё, что в той мысли приятного было. Когда Варфоломей пришел обитель к брату, Стефан был страстно увлечен учением исихастов. Все мысли его были только о том, чтобы научиться самому общаться с Божеством и испытать радость истинного озарения божественного созерцателя. Стефан не раз уже представлял, как живет он одиноким отшельником в лесной глуши и посвящает всего себя только лишь общению с Богом. Однако отправляться в ту глушь одному было немного страшновато. С верным спутником туда легче пойти. И Стефан предлагает брату вместе идти в лесную чащу да искать там места пустынного, где ничто не будет их отвлекать от общения с Богом. Варфоломей согласился. Это так думается мне. Премудрый же Епифаний повествует нам, что сам блаженный юноша Варфоломей, пришедши к Стефану, просил того, чтоб пойти вдвоем место пустынное. Может быть, дело было и так, но здесь меня немного вводит в смятение один вопрос: а почему Варфоломей сперва не постригся в Хотьковском монастыре, а уж потом пошел место пустынное искать? Почему он, стремясь душой своей к жизни иноческой, пренебрег действующей обителью? Может быть, знамение ему какое свыше было? Всё может быть, хотя, о знамении таком ничего Епифаний в сочинении своем не упомянул. Да и не дело сейчас гадать о такой безделице. Что бы там ни было, но пошли братья в лес, построить там впоследствии известную всему миру обитель. Не думаю, что они даже подозревали о той славе, какая падет на тот речной берег, где вырыли они небольшую землянку.
Это теперь привыкли мы видеть монастыри добротными и красивыми, а тогда всё по-другому было. С землянки всё началось. Конечно, можно было и избу срубить в лесу, но уменья нужного у братьев не было, приглашать чужих на свое заповедное место они не хотели, а землянку с очагом из камней с речного берега соорудить - гораздо проще.
Сперва была землянка и рядом с нею храм. Не каменный, не златоглавый, не красотою изнутри сияющий, а именно храм с одной лишь изрядно прокопченной иконой Божьей Матери. Не для взора человеческого было то место, а для уединенной души. Ничто не отвлекало в этом храме отшельников от молитвы и созерцания другого светлого мира. Много времени проводили они в храме, и еще дольше бы не покидали его, если бы не забота о хлебе насущном. Братья знали, что летней порой надобно им сделать запас для тяжкого зимнего времени. Понимали добровольные отшельники, что если сейчас под летним солнышком не позаботиться о своем пропитании, то зиму в лесной обители не пережить. А потому, помолившись, и заручившись помощью Божьей, шли братья собирать и сушить ягоды с грибами, срывать лесные орехи и запасть коренья съедобные, о которых мы от хорошей жизни нашей давно уже забыли. И в заботах об обустройстве лесной обители да по приготовлению запасов незаметно пролетело лето теплое, осень дождливая прошла и настала суровая снежная зима.
Мело всю ночь. Крепко мело. Всё кругом рыхлым снегом завалило. Ворфоломей в серой еще, предрассветной мгле первым торил путь к храму. Снегу было по пояс и выше кое-где. И шагов-то всего надо было тридцать пройти, но дались эти тридцать шагов сегодня Ворфоломею не просто. Словно лошадь после первой весенней пахоты, дышал он у порога храма. На редкость много снега за ночь эту поднавалило. Плетеный щит, каким была закрыта дверь в храм, тоже поддался с трудом. Ворфоломей отгреб сплетенной из прутьев ивы лопатой снег, и осторожно отвалив тяжелый щит в сторону, на коленях вполз в тесное помещение храма. В храме его ждала еще одна неприятность – лампада. Старинная медная лампада, висевшая возле образа Божьей Матери, потухла. Иногда случалось с ней такое, и сегодня как раз такое «иногда» и случилось. Пришлось Ворфоломею опять через зыбкие сугробы в землянку брести. Лаз в землянку был тесный, чтобы тепла меньше уходило, и протискивались люди в него не без труда, но сетовать на такое неудобство у них даже в мыслях не было. Лучше так потрудиться, чем холоде ночевать. Когда Ворфоломей влез в землянку, Стефан как раз принялся за добычу огня, это была его первая утренняя обязанность. Заведено так было у них зимней порой – Ворфоломей дорогу к храму торил да к утренней молитве всё готовил, а Стефан огонь а очаге зажигал. Он набрал в глиняную плошку углей из остывшего за ночь очага, потом положил на эти угли порванную на мелкие части бересту, чуть-чуть сухого мха, заготовленного еще осенью, и хранившегося в самом сухом месте землянки, возле камней, лежавших в основании очага, а уж только потом в дело пошли камни искрометные. Раз ударил Стефан камнями друг о друга, два, три, четыре, еще – и, наконец, от удачной искры еле-еле задымился сухой мох. Теперь надо осторожно раздуть, зарождающийся огонек, чтобы воспламенилась береста. Это самое главное, чтоб она воспламенилась. Загорится береста и дело, считай уж, сделано. Потом от неё зажигают смолевые лучины, а уж от них и сухие дрова в очаге занимаются. Как только загорятся дрова, в землянке становится дымно. Особенно дымно, дрова не совсем сухие. Если сухие дрова, то терпеть дым можно. Немного его. Приоткроешь наполовину лаз в землянку и вполне можно нужными делами заниматься, к примеру, варево на день готовить.
Сухих дров на всю зиму не хватило, и потому скоро в землянке стало дымно до слезы в глазах. Ворфоломей сунул в горшок несколько раскрасневшихся угольков и опять стал пробираться по глубокому снегу к храму. На этот раз, по проторенному следу идти было гораздо легче. В храме Ворфоломей достал из-под застрехи кусок бересты, раздувая угли, зажег её и засветил лампаду. К молитве все было готово. Оставалось только дождаться Стефана, который, часто кашляя и утирая слезы, торопливо собирал в медный котел, в котором уже растопил большой кусок льда: сушеные грибы, коренья и две горсти измельченного ореха лещины. Затем монах поставил котел на плоский камень, укрепленный на очаге сверху, подбросил еще в огонь дров и пошел утреннюю молитву творить. Уходя, Стефан наполовину открыл лаз в землянку, чтоб дым через него выходил. Огонь прогорит, дым выйдет, и останутся только нагретые камни и от них тепло будет до следующего утра. А утром опять все сначала….