Это было в пятницу накануне вторника, в полуподвале чердачного помещения, рядом с буфетом Кремлевского Дворцы Выездов. Именно там после страшных потрясений пришёл в себя министр образования Андрей Александрович Фурсенко. Голова страшно болела, вся утыканная шишками и другими побоями. Тело разваливалось на части, а душа ликовала и пела: выстоял-таки, не сдался, не повёлся на поводу!
Прошедшую ночь и день он уже не забудет никогда. Первым к нему пришёл Лев Николаевич Толстой, прямо с пашни. Босой, весь в грязи и со здоровенной оглоблей. Каким же матёрым человечищем оказался этот классик русской литературы! Каким тонким знатоком восточных единоборств! Как же мастерски он владел оглоблей! Все монастыри Шао Линя после этого отдыхают.
А когда и сам Лев Николаевич сподобился отдохнуть после неблагодарного занятия по наставлению уму разуму министра культуры, откуда ни возьмись, выскакивает Николай Васильевич Гоголь в ефрейторской шинели и кирзовых сапогах со шпорами. С ловкостью заправского улана он мигом оседлал отца ЕГЭ и, пришпорив его под бока, понёсся галопом по Красной площади.
- Это ничего, что ты не панночка, а я не Хома Брут! – с остервенелым ликованием кричал гастарбайтер с Украины. – Всё равно я на тебе до утра ни одну сотню вёрст намотаю!!! А ты тем временем под стук копыт, глядишь, и запомнишь, где нужно ставить ударение в слове «йогурт»!
А несчастный Фурсенко, дробно цокая подковами по брусчатке, с сожалением думал о том, что на последнем заседании Правительства он зря проголосовал против ужесточения миграционных правил.
Но было поздно. А точнее, часа два или три ночи, когда их остановил Грибоедов. Потрепав взмыленного министра образования по холке и задав ему в торбу свежего овса, он повёл его в Малый театр, где решил немедленно ставить свою новую пьесу «Горе от ЕГЭ» с Фурсенко в главной роли. Наверное, пьеса была очень смешная, потому что публика в зале, почему-то присутствующая на репетиции, то и дело громко смеялась, особенно, когда министр произносил реплику:
- Подайте мне моё горячее кофе! – и все другие актёры начинали нещадно бить его толковыми словарями русского языка по голове.
Наверное, смешно. А финал, скорее всего, и вовсе бы был уморительным, потому что в финале главного героя должны были подвесить высоко над сценой за причинное место под бурные аплодисменты и безудержное ликование всех народов России. Но несчастный министр не стал дожидаться этой мизансцены, а постарался через запасный выход потихоньку улизнуть. Но не тут-то было!
Прямо за дверью он нос к носу столкнулся с Фёдором Михайловичем Достоевским, любовно правившим небольшим оселком остриё топора, который он заботливо прикрепил под полой пальто.
- Вот, - пояснил он, - решил внести изменения в свой роман «Преступление и наказание». Теперь там вместо старухи-процентщицы будет действовать старик-процентщик и его полоумный беременный брат-футболист. Их тогда будет легче запомнить ученикам и правильно ответить на экзамене.
После чего Фёдор Михайлович взял топор в руку и стал примериваться для удара, попросив своего визави не дёргаться. Сердце у Алексея Александровича ушло в пятки.
- Стоп-стоп! Фёдор Михайлович, не торопись! Порешить его мы всегда успеем, а вот с пользой применить по назначению – это гораздо лучше будет, - подал свой голос подошедший откуда-то Лермонтов. – Я вот что думаю, а пусть его Печорин вместо арабского скакуна Карагёза обменяет на Бэлу! Ох, и хорошую стать он недавно показывал на Красной площади под седлом Гоголя! Куда там каким-то клячам. Прямо «Мерседес», а не министр образования!
- А что, - подхватил его мысль Достоевский, - и верно. И Казбичу не нужно будет Бэлу убивать, и Азамат, глядишь, в горы не убежит, а будет старикам-родителям подмогой. Это ты, Михаил Юрьевич, здорово придумал. Пускай он, болезный, под седлом походит по горным тропам. Тогда, может, действительно что-то путное для образования и придумает.
- Не придумает! – громовым басом сказало наше ВСЁ, то есть Александр Сергеевич Пушкин. – Он ведь и сотой доли не понял того, о чем вы тут толкуете. Он же у нас не гуманитарий, не литератор, а физико-математик. Хотя это ещё тоже вопрос.
Пушкин испытующе посмотрел на Фурсенко и вдруг быстро спросил:
- А ну-ка, мил сердечный друг, ответь-ка нам, неучам, сколько будет одна вторая плюс одна вторая?
- Две четвёртых, - мигом выпалил Алексей Александрович и вдруг с ужасом понял, что ошибся. Заливаясь краской стыда, он кое-как промямлил:
- Извините, я ошибся. Не две четвёртых, а три четвёртых. Я не учёл коррупционную составляющую при приёме ЕГЭ…
- Ну, вы видели? – усмехнувшись, изрек великий поэт. – Ничего он не придумает, потому что ничего не знает. Поэтому я предлагаю отпустить его пока домой, пусть сидит и учит всю школьную программу, а мы его потом проэкзаменуем. Да не его листочками с крестиками-ноликами, а по нашему, по простому, со знанием темы и с дополнительными вопросами. И смотри, - припугнул министра Александр Сергеевич, - если будешь плохо знать материал, я тогда напишу роман «Дубровский возвращается на заседание Правительства», Фёдор Михайлович опубликует книгу «Ещё один идиот», а Николай Васильевич принесет на рецензию в Налоговую переработанную поэму «Мёртвые души на вступительных экзаменах»!
При этих словах Алексей Александрович Фурсенко не выдержал и потерял сознание.
Когда он очнулся, никого из великих писателей вокруг него не было. Вместо них, крепко сплотившись, стояли немецко-фашистские захватчики во главе с Гитлером и, ласково улыбаясь, спрашивали, а не видел ли он случайно где-нибудь поблизости партизан?
- Видел, видел! – страшно обрадовался Алексей Александрович такой возможности оказать посильную помощь цивилизованным европейцам. – Вот, как вас сейчас вижу, так и их видел!!! И могу показать, где они скрываются!
- О! Дас ист зер гут! – похвалили его фашисты и красивыми шеренгами отправились вслед за министром образования уничтожать партизан.
Первым местом, куда они пришли, была квартира Николая Васильевича Гоголя. Мучился он недолго. А последним, уже глубоко под вечер, был застрелен наше ВСЁ. Быстро и без шума было покончено с великой русской литературой, математикой, химией и другими совершенно ненужными в нашей системе образования знаниями.
- А неча было каким-то Дубровским стращать, - устало зевая, подвёл итог своей деятельности министр-патриот.
Он как никто другой знал, что никогда русские не станут такими культурными и цивилизованными, как немцы, а поэтому ни к чему осложнять процесс обучения разными там Менделеевыми да Шолоховыми. Хватит и ОБЖ с физкультурой. И пусть голова его болела от ушибов и шишек, а тело разваливалось от усталости, но дух был крепок, как никогда, от осознания правоты своего дела!