ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть вторая.
16. Дураку закон не писан
На второй неделе великого поста Авдотья Андреевна заболела. Заболела после того, как однажды, закрывшись в своей боковушке, поговорила наедине с Матреной. В тот раз Матрена ушла от нее с заплаканными глазами. И у Авдотьи Андреевны глаза были тоже заплаканы.
Оправившись от болезни, Авдотья Андреевна еще больше стала молиться, заказала панихиду по мужу и в предпоследнюю неделю поста вдруг засобиралась на богомолье:
— Схожу в Ирусалим, поклонюсь гробу господню, пока силы есть.
Старшие сыновья, Прасковья, снохи отговаривали ее. Мыслимо ли в ее годы, да еще после болезни, пускаться в такое далекое странствие.
— Нет, нет! Пойду!
— И я пойду с тобой. Одну тебя не пущу.
Дуня присоединилась к сестре:
— Если меня не возьмете, я из дому убегу, а все равно пойду с вами.
Матрена сперва молчала, потом и она вмешалась:
— Ежели правду баить, я больше всех имею правов идти с мамашей.
— Это почему же?
— Потому что я виновата во всем... Я надоумила ее этому...
Андрей схватился за голову.
— Мужики, пропали мы теперь! Все бабы решили бежать. Одни мы, грешники, остаемся.
— Уймись, не хули бога! — покосилась на него мать. — Тут про дело, а ты языком своим, как боталом, звонишь.
Когда все ушли и Авдотья Андреевна с Матреной остались вдвоем, запершись опять в боковушке, свекровь спросила невестку:
— Неужто правда, что ты намедни мне баила?
— Правда.
— О, господи! Грех-то какой приняла я на свою душу! — воскликнула она и перекрестилась. — Спаси Христос меня и дай силы искупить вину свою...
Они снова поплакали, как тогда, перед болезнью Авдотьи Андреевны. А тогда вот что произошло.
Младший брат Матрены, Дмитрий, пришел как-то к сестре под хмельком и, разговорившись с ней с глазу на глаз, признался, что он напугал свата Ивана Семеновича. Он тогда выследил его, идущего домой пьяным, обвернулся на скорую руку в белую скатерть, стал на ходули и погнался за ним.
— Зачем ты это сделал? — напугавшись неумной выходки брата, спросила Матрена.
Дмитрий усмехнулся:
— А чтобы он меньше шлялся по кабакам и не пил водку.
— Тебе-то какое дело до этого?
— Как какое? Я выполнил просьбу свахи Авдотьи. Она просила попугать его. Вот я и попугал.
— Ну, знаешь... Да если узнают про это сыновья, они убьют тебя.
— Не убьют. Я тут ни при чем. Я сполнял просьбу тетки Авдотьи.
Сестра заплакала, потом, полная негодования, набросилась на брата и оттаскала его за волосы.
Долго она размышляла, как ей лучше поступить. Сказать об этом Авдотье Андреевне или нет? Если сказать, она не перенесет такой удар. И не сказать было нельзя. Дмитрий может проболтаться, тогда хуже будет.
На другой день она все рассказала свекрови.
Авдотья Андреевна охнула и чуть не лишилась чувств. Оправившись немного, она упала на колени перед иконами и долго молилась.
Вот почему она решила отправиться на богомолье.
Сперва хотела исповедаться у попа и признаться в своих грехах, потом раздумала. Поп не всегда хранил тайны исповедующихся. Лучше искупить вину паломничеством во святые места, молитвой.
Хотя Авдотья Андреевна и решила, что она пойдет в Иерусалим, но мысль о таком далеком путешествии пугала ее. Дело в том, что далее своего губернского города они нигде не бывала. И в этом городе была всего один раз, в молодости, когда отец брал ее с собой, чтобы купить ей дорогой подарок к свадьбе — бархатный сак-пальто и ботинки-гетры на высоком каблуке. А теперь надобно пройти или проехать много-много городов, побывать за морем-океаном, в чужеземном царстве-государстве. Там-то и балакают не по-нашему. А она, кроме родного, никаких больше языков не знает. И если, не дай бог, заболеет, не сумеет по-ихнему попросить пить. О, господи, спаси ее царица небесная! Прасковью, она, конечно, не возьмет с собой. Куда ей от такой оравы — шесть человек семьи. Да и муж Афанасий не пустит. А про Дуню и баить нечего, малолеток, вдруг что с самою случится в дороге, куда она? Погибнуть девочка может...
Раздумывая так, она все-таки продолжала собираться.
— Мамка, ты бы посоветовалась с отцом Григорием, — сказал как-то ей Андрей. — Насчет Ирусалима-то. Он человек грамотный, все места знает. Можа, что дельного скажет.
— Посоветуюсь. Успеется. Не завтра идти.
— Оно так. А то вона мужики бают: туда ехать — пропасть денег надобно...
Он не сказал, что у них нет денег, но мать поняла его именно так.
...В последний день пасхи, перед вечером, к ним зашла нищенка. Это была еще молодая женщина, лет тридцати пяти, по-крестьянски одетая. Лицо плоское, широкое, давно немытое, глаза бесцветные, нос курносый. Остановившись робко у порога, она долго молилась, потом сделала глубокий поклон и попросила милостыню.
Авдотья Андреевна всегда презирала нищих и редко им подавала, особенно не любила, когда попрошайничали молодые.
— Гнать их в шею надо! Они еще работать могут.
Она сурово осмотрела нищенку с головы до ног и спросила:
— Давно таким легким трудом живешь?
— Нет.
Нищенка подняла белесые глаза, с укором посмотрела на хозяйку и тихо добавила:
— Ошибаешься, дорогая хозяюшка, что это легкий труд. Для меня просить кусок хлеба тяжелее, чем работать.
— А зачем же тогда побираешься?
— Нужда заставляет.
— Все вы так говорите. Ну какая у тебя нужда, у такой молодой? С твоим здоровьем можно гору свернуть...
— Я не побираюсь, хозяюшка, а на пропитание прошу.
— Какая разница!
— Большая, если разобраться... Я в Киев иду, и мне нужно чем-то кормиться.
Авдотья Андреевна сразу сменила тон.
— Так далеко? Зачем же ты в Киев? Родня там?
— Нет у меня родни в Киеве, нигде нет.
— А к кому же ты идешь?
— Богу молиться. Святым местам поклониться.
— Ты садись, милая, на лавку. С дороги-то, поди, устала, — ласково проговорила Авдотья Андреевна.
Протянула страннице кусок пирога и пару крашеных яиц, оставшихся от праздника. Пирог она начала тут же уминать по полному рту, а яйца сунула в карман бурнуса. Видя, с какой жадностью она ест, Авдотья Андреевна предложила ей горячего борща. Женщина не отказалась, и, пока наливали борщ, она несколько раз поблагодарила хозяйку, говоря, что уже целую неделю не ела ничего горячего. Разговорились, и она рассказала про свою нелегкую судьбу. Дочь бедного уральского казака, она рано осиротела, жила в няньках, потом горничной у богатых. Когда было ей уже двадцать пять лет, нашелся хороший человек, и она вышла замуж. Жили хорошо, он был ломовым извозчиком, она хозяйство вела. Родила ему двух сыновей и дочь. И вот совсем недавно, этой зимой, произошло большое несчастье: от угара умерли дети и муж, а с ней отводились, но она не рада, что жива, лучше бы ей умереть. Она оставила дом на золовку, а сама пошла на богомолье.
— Иду и слезами обливаюсь, земли под собой не вижу, — такими словами заключила она свой рассказ. — Ведь я в ихней смерти виновата: рано закрыла трубу. Не знаю, отмолю ли свои грехи.
Странница плакала. Авдотья Андреевна тоже утирала глаза:
— Как звать-то тебя, сердешная?
— Марией когда-то нарекли.
На этот раз Орлова изменила своему правилу и оказала гостеприимство несчастной женщине.
Странницу оставили ночевать, постелив ей на кухне.
— Мамка, вот тебе попутчица до самого Киева, — обрадовался Андрей. — А дальше, по-моему, и ходить незачем.
— Я тоже так думаю, — согласилась Авдотья Андреевна. — Помолюсь в Киеве и домой вернусь.
— Так оно лучше. Расходов меньше будет.
— Конечно. Баба она, видать, хорошая...
— А все же ты будь осторожная с ней, шибко не доверяйся.
— Это понятно.
На другой день Авдотья Андреевна приказала истопить баню. Послав в нее Марию, велела над раскаленной каменкой прожарить одежду. Отдала ей свою рубаху, кофту, заставила все с себя постирать.
Мария прожила у них более недели, пока Авдотья Андреевна готовилась к походу.
Если бы не сев, Андрей мог бы довезти их до губернского города, но Авдотья Андреевна сказала, что у них есть ноги и они сами дойдут. В том-то и заключается их подвижничество — туда и обратно дойти пешком.
В воскресенье странницы отправились в далекое путешествие. По такому случаю отец Григорий отслужил молебен и произнес прочувствованную проповедь, в которой всячески расхваливал Авдотью Андреевну и ставил ее в пример.
Проводить Авдотью Андреевну до околицы вышли все старики и старухи, присутствовавшие на молебне.
Вернулись они в Булаевку в конце сентября. Было тепло, и погода стояла сухая. Жатва закончилась, шла молотьба.
Все были на току, когда Авдотья Андреевна переступила порог своего дома. Одна только Дуня возилась с малышами, детьми Андрея. Петеньке было три, а Маше полтора года. Усадив за стол, она кормила их кашей с молоком, не разрешая болтать ногами и смеяться. Увидев мать, Дуня бросилась к ней:
— Мамка приехала! Ой, мамочка наша!
Обняла, прижалась головой к ее груди. Мать поцеловала ее в лоб сухими губами.
— Я сейчас побегу на гумно, всем скажу!
Петенька и Маша притихли и во все глаза смотрели на незнакомую женщину. За лето они отвыкли от нее и стали забывать. Притом, она сильно изменилась и мало походила на прежнюю бабушку. Та была белая и полная, а эта черная и худая, одежда на ней выцвела, пропиталась пылью, на ногах разбитые лапти, перевязанные бечевкой; сдернула платок с чепцом — и седые волосы пеной полезли на крутой коричневый лоб, изрезанный мелкими морщинами.
— Что так смотрите? Не узнали бабушку? — Она обнимала их и целовала. — Выросли-то как!
Вечером пришли навестить вернувшуюся странницу родные, знакомые. Авдотья Андреевна рассказывала:
— Киев — большущий город, конца краю не видно, идешь- идешь да и язык высунешь. А церквей этих — тьма-тмущая, наверно, сорок сороков будет. Есть даже под землей, в пещерах.
— А мощи видели?
— Как же! Разных святых мощей много. Шибко много!
— Еще что видели?
— Посмотрели, как народ живет.
Авдотья Андреевна недоверчиво взглянула на Варлаама. Последний вопрос он задал.
— Плохо, батюшка. Солоно. Шибко много бедных и калек. Так много, что сердце замирает.
— А Киев красив?
— Красив, да что толку? Красотой сыт не будешь... Ой, ноги гудят! Больше никуда не пойду. Можно и помирать теперя...
— Мамка, а тут отец Григорий про тебя все спрашивает. Как увидит, обязательно остановит: «Как Авдотья Андреевна? Есть какие-нибудь известия?» — рассказывал Андрей.
— Смотри, какой заботливый стал, — усмехнулась Прасковья.
— Зачем я ему понадобилась?
— Как же, ты для него — клад, — улыбнулся Варлаам. — Он готов сделать из тебя святую.
Егор засмеялся, остальные промолчали.
— Как вы тут живете? — спросила Авдотья Андреевна, желая переменить тему разговора.
— Неважно, — ответил Андрей. — Неурожай в нынешнем году, мамка. Не знаю, что и делать будем. Вот тебя ждем, советоваться давайте — как и что делать...
А событий, изменений произошло много.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/15/1017
***