Посвящается моему сыну.
I
В палатах лежит четырнадцать больных. Все тяжелые. Семь из них сегодня я беру на себя, еще семь – за моим коллегой, Сергеем Ивановичем.
Когда поступает новый больной, я должен поставить правильный диагноз и назначить лечение. Если я все верно сделал, через несколько часов больной сможет не умереть. В этом моя задача и моя профессия. Я работаю с теми, кто или уйдет навсегда, или останется жить. Все зависит от меня и от них. В силу знаний и опыта я стараюсь их спасти. Не всегда это получается.
Они все одинаковы, мужчины и женщины: на перепутье между жизнью и смертью. Я не делаю различия между ними. Я просто пытаюсь возвратить им жизнь.
10.00
Поступила тяжелая больная, 87 лет, с распространенным перитонитом. Чтобы понять полную картину заболевания, вызываю УЗИ, рентген и терапевта. Хирурги уже рядом, готовы ее забрать. Все плохо: слабое артериальное давление, пульс, дыхание, потеря сознания. Через час состояние немного стабилизируется, и я ее поднимаю в операционную. Она снова начинает умирать. В течение тридцати минут я продолжаю реанимационные действия. Безуспешно. Смерть.
12.00
Еще семь тяжелых больных мы приняли с Сергеем Ивановичем в эти сутки. Не последние, конечно, но их, как и тех, кто уже лежит у нас, надо лечить.
14.00
Поступает больная с желудочно-кишечным кровотечением. Давление: 70 х 40, пульс 120. Вызываю специалиста для проведения гастроскопии и заказываю кровь и свежезамороженную плазму по Москве.
15.00
Поступил больной с диагнозом: острый панкреатит. Сильные боли в области живота, вздутие живота, тошнота.
18.00
Экстренный вызов из приемного отделения. Больная с дисфункциональным маточным кровотечением. В таком состоянии она пролежала дома трое суток. Гемоглобин снизился до критических цифр, гиповолемический шок, тяжелая дыхательная недостаточность, низкое давление, синюшность. Выполняю все, что должен: введение атропина и адреналина. Теперь ее доставляют к нам – в реанимацию.
21.00
Уже третьи сутки больной находится в реанимации: деструктивный панкреатит, хроническая алкогольная интоксикация. С таким диагнозом к нам поступают многие в возрасте лет сорока. На третьи-четвертые сутки проявится белая горячка. Так обычно и бывает: он хочет встать, позвать жену или маму, и когда я спрашиваю:
- А где ты находишься, Василий Петрович? – он отвечает:
- Как где? В гостях, у Люды.
И тогда я медленно и спокойно говорю медсестрам:
- Несите вязки и наберите реланиум.
И вовремя. После того, как его привязали, начинается психомоторое возбуждение. Он скачет на кровати и кричит:
- Люда, Люда, дай ножницы, отвяжите эти гири.
23.00
Больные успокоились и притихли. Я иду по отделению и слышу голос:
- Вас можно на минуточку?
Та же самая белая горячка, только больной другой. Мужчина спокоен и рассудителен. Кажется, нет уже никакого расстройства сознания. Он смотрит внимательно и спрашивает серьезно:
- Могу ли я заказать стакан холодной воды, стакан томатного сока и каппучино? Это реально?
- Боюсь, что нет, - отвечаю я.
- А что из этого я могу заказать?
На это ответить нечего, и я прохожу дальше по отделению, осматривая больных.
00.00
В реанимацию, минуя приемное отделение, поступает больная. Тридцать лет. Кровотечение из варикозно-расширенных вен пищевода, цирроз терминальной стадии. Выполняется установка зонда Блэкмора и катетеризация подключичной вены.
2.00
Состояние больной крайне тяжелое, давление и пульс нестабильны, выраженная дыхательная недостаточность, шок.
2.30
Больной произведена интубация трахеи, она подключена к аппарату искусственной вентиляции легких. Артериальное давление 60 х 20, пульс – 40.
3.00
Констатация смерти.
8.00
Поступила больная с подозрением на раковое образование в нижней трети пищевода. Кровотечение и анемия.
8.30
Больные переданы следующей смене.
За одну смену умирает три-четыре человека, бывает меньше.
II
Кирилл Михайлович вышел из больницы после смены, вымотавшийся до изнеможения, с ощущением эйфории после тяжелой, бессонной ночи и с постепенно угасающим чувством удовлетворения от своей работы. Эта странная смесь чувств касалась и его службы, и безразлучной с ней смертью, с которой он свыкся за много лет.
Выкинув из памяти больных: и тех, кто умер, и тех, кто выжил, он купил в ближайшем магазине две бутылки пива и уселся рядом на скамейку. Он давно не корил себя за свой цинизм, потому что понял: можно или жалеть, или лечить. Если жалеть, то лишь одного человека, и тогда перед глазами встает и остается навсегда в памяти его лицо. Если лечить, то всех, кого привозят к тебе в палату, не различая лиц и пола, и задача простая – постараться их спасти. Это, как на войне, стрелять или не стрелять. Люди умирают, все когда-нибудь умирают, но важнее в данный момент отсрочить время пришедшей за ними старухи с косой. Люди потухают на твоих руках, и главное – не упустить из своих рук тех, кто еще может жить. Это он запомнил с института, со своей практики в больницах. Жалостливые всегда проигрывали смерти. Наверное, специальность такая циничная: всегда есть выбор у порога смерти, пожалеть или просто делать свою работу и попытаться кого-то спасти.
Кирилл Михайлович с удовольствием выпил пиво и осмотрелся вокруг. Летний воздух ветерком обдувал майку и вмешивался в его сознание. Видимо, почувствовав это его состояние или деньги в кармане, к нему подошли бездомные собаки. Не лаяли, не бросались, а ластились к нему. Наверное, легкость его души, на время бездумная и свободная, передалась им.
- Ребята, чем я вас могу угостить? С удовольствием бы. Но пива вы не пьете, а если даже дам вам сторублевку, понюхаете и уйдете прочь. Извините, нет для вас ничего.
Ушли собаки. Жаль, но даже хлеба в кармане не оказалось.
На улице было безлюдно: кто-то уже ушел на работу, кто-то еще не проснулся.
На соседней скамейке вырисовался бомж. Видимо, это был интеллигентный бомж. Кирилл Михайлович посмотрел на него без осуждения и даже узнал его: он сидел часто на этом же месте, когда Кирилл Михайлович выходил с работы. Просто раньше не обращал на него внимания. А сейчас, то ли после суток, утомивших его сознание, то ли от охватившего его человеколюбия и отдохновения души, он посмотрел на него внимательнее.
Бывает же такое солнечное настроение. Особенно летом, когда ничто не гнетет: ни дождь, ни работа, ни жена. В состоянии, в котором он пребывал, хотелось отдать незнакомому человеку и настроение, и деньги. Вокруг никого больше не было, лишь один этот бомж. Вид и одежда его были засаленными и изношенными, но не грязными. Лицо было потрепано, под глазами давнишние мешки, но, как ни странно, взгляд был трезвый и внимательный.
Кирилл Михайлович приглашающе взглянул на него, и бомж подсел на ту же скамейку, но поодаль.
- Пива хотите?
- Хотелось бы.
- Держите, - и протянул ему бутылку.
- Спасибо, покурить бы еще.
- Вот, возьмите пачку сигарет.
- Благодарствую.
- Может быть, денег? Берите сто рублей.
- Премного благодарен.
- Вы где живете? Я Вас уже видел.
- Да жил здесь рядом неподалеку. Теперь скитаюсь по родным углам.
- Понятно.
Выспрашивать не было смысла. Сколько таких перевидал: человек потерял работу, дом, семью. Но какая-то прошлая интеллигентность проглядывала в нем и в его словах.
- Вас как зовут?
- Петр Иванович. А Вы не в больнице ли, случаем, работаете?
- Да, работаю в больнице.
- Наверное, доктором служите?
- Да, я доктор.
- Скажите, пожалуйста…
Он передохнул, хлебнул еще пива, закурил сигарету и взглянул как-то просяще, как те недавние собаки.
- А вы не видели там, у себя, в больнице девушку, женщину лет тридцати? Ее вчера привезли на скорой помощи.
- А что случилось?
- Это моя дочь. Таней зовут. Она пришла ко мне вчера вечером. Такая же, как и я, бестолковая и одинокая. У нее вдруг кровь горлом пошла, я вызвал скорую, и ее отправили к вам, в больницу, это же близко.
- Какая она?
Кирилл Михайлович спросил просто так, он не помнил, как выглядели его больные, но вдруг он понял, что речь идет о той женщине с циррозом печени. Она поступила в 00.00 и умерла в 3.00.
- Красивая, светленькая, молодая еще.
- Нет, не знаю.
Вдруг захотелось сотворить что-то еще для безвестного ему Петра Ивановича. А что еще для него можно сделать, не знал. Петр Иванович допил свое пиво и тихо ушел.
«Жаль его и его дочь», - подумал Кирилл Михайлович. « А что, собственно, можно переделать? У меня в каждую смену поступает десяток таких, и половина умирает. Ничего нельзя сделать».
Ш
Были очередные сутки в реанимации. Я не разглядывал больных. Их раздевали догола прежде, чем подвозили ко мне. Так нужно, так полагается. Я осматривал умирающего человека, ставил диагноз и делал все, что мог.
Привезли двух бомжей без сознания. Один из них вдруг открыл глаза и посмотрел на меня. Мне показалось, укоризненно. Я ничего не сказал и не подал вида, что узнал его. Теперь он для меня был только больной. Его увезли на каталке. Сменилась моя смена. Больше я его не видел и не знаю, умер он или нет.