Воспоминания эти возвращают меня в годы моего студенчества. Летом я завербовался в качестве аквалангиста в одну экспедицию. Мы жили на острове на Ладожском озере, что под Ленинградом. От большой земли, а именно маленькой деревушки Кобона, нас отделял неширокий канал, построенный ещё при Петре Первом. Кроме нас на острове жили ещё коровы. Хитрые местные жители переправляли их сюда, вода была естественным ограждением. Их, коров, можно было встретить на острове повсюду. Травы там было вдоволь, воды - пей, сколько хочешь. Отсюда, из деревни Кобона, начиналась знаменитая ДОРОГА ЖИЗНИ.
Экспедиция была организована Историческим музеем Ленинграда. В задачу её входило уточнение карты временных пирсов, пристаней для погрузки и разгрузки катеров, которые доставляли во время войны продовольствие в Ленинград. Зимой из Кобон по льду через озеро днём и ночью шли грузовики с продовольствием в блокадный город. Часть сооружений уже покрывали воды Ладоги, для этого и был создан наш отряд аквалангистов. Отряд состоял из семи восемнадцати-девятнадцатилетних пацанов и женщины поварихи.
В тот день мы ныряли на дальней оконечности острова, который был в длину около 3 км. В лагере оставалась повариха, дородная молодуха лет тридцати двух, да её тринадцатилетняя племянница, приехавшая погостить на пару дней. Отныряв до обеда, мы, группа ныряльщиков, двинулись в обратный путь к лагерю по тропинке, ведущей через лес, покрывающий большую часть нашего острова.
Голодные, мы шли, не разговаривая, каждый думал о своём. Вдруг впереди послышались гулкие удары и громкий разговор. По голосам мы сразу узнали деревенских пацанов, часто переплывающих через канал к нам в лагерь. Мы решили потихонечку подкрасться и посмотреть, что же эти сорванцы там делают.
Подобравшись поближе, но ещё не видя мальчишек, мы услышали, как один кричит второму: "Да хватит тебе уже с этой возиться, лучше тлахай ту толстую."
Читатель может представить, какие мысли возникли у нас. Мы поспешили на голоса. Впереди была поляна, и, выйдя на неё, мы увидели тааааакое......... Стоит младший, десятилетний Колька, одетый как всегда в батянькин лепень, пиджак по-нашему, и офицерскую фуражку, в которую, чтобы она не сваливалась ему на нос, он запихал и верхушки своих ушей, в руках у него дубина. Он размахивается ею и с присказкой: "Ну ты, сука, получишь сейчас" бьет по пню перед собой. Вы скажете: "Ну и что? Подумаешь, мальчишка бьёт дубиной по пню." Так-то оно, конечно, так, но на пне-то лежал гаубичный снаряд, не использованный, пролежавший в земле ещё с войны. Второй такой же снаряд лежал рядом с пнём. Там этой гадости на острове много было нашпиговано. Помнится, кто то из нас, самый мужественный и хитрый, предложил, что, мол, Колька, давай-ка я помогу тебе. Колька как-то по простому протянул дубину и прибавил: "Ну халашо, на, ёб...и, только полох не плосыпь".
Так мы и спасли жизни пацанов, да и наши тоже. Тогда мы не испытали особого страха, страх пришёл потом, когда мы вернулись в лагерь, и я увидел, где же пацаны нашли эти снаряды. А нашли они их....
Поев без аппетита, я пошёл в палатку, чтобы отдохнуть и от погружений, и от пережитого волнения, связанного с развлечением мальчишек. Я лёг на своё место, но сон не шёл. Обычно лежащая высоко подушка теперь казалось совсем неудобной. Я выполз наружу и заглянул под дно палатки в том месте, где внутри и лежала моя подушка. То, что я увидел, бросило меня в жар. Там темнело в грунте углубление, по форме соответствующее тем двум снарядам, которые мы и отобрали у пацанов. Всю неделю до этого дня я спал на смерти. Тот бугорок, который я считал таким удобным для подголовья моей постели, и были те два снаряда.
Через неделю после этого случая повариха покинула экспедицию, и вся готовка легла на нас. Мы установили дежурство по кухне и готовили по очереди.
Повествование окажется не полным, если не рассказать ещё об одном, точнее - об одной участнице нашей группы, которая появилась в лагере и пробыла с нами целую неделю. К нам, по просьбе руководителя экспедиции, прислали, типа, на перевоспитание девчонку, двенадцатилетнюю дочь одного из друзей начальника. Нас предупредили, что девочка неуправляемая, и чтобы мы не спускали с неё глаз. Галька была существом шустрым, веснушчатым и очень разговорчивым. Место ей было отведено в палатке с поварихой. Мы брали Гальку иногда на погружения. Она хорошо плавала и глубоко ныряла, могла на редкость долго задерживать воздух в лёгких. Мы старались относиться к ней как к равной. Это ей нравилось, но было в новинку, и она постоянно пыталась доказывать свою нужность в нашей компании. Как-то вечером кухарка посетовала на то, что, мол , неплохо бы"живого" мяса поесть, надоели эти консервы.
Утром, когда сон особенно крепок, слышу где-то рядом громкое козлиное блеяние. Выглянул из палатки и вижу привязанного около костра огромного бородатого козла. Все выползли из палаток посмотреть на этот "цирк.". Из кустов выходит наша Галька: одежда на ней мокрая, улыбается и говорит: "Это мой вам подарок." Она вошла в свою палатку, и больше мы её в этот день не видели.
Всё выяснилось к обеду, когда в лагерь пришёл пасечник. Он и был хозяином этой животины. До сих пор остаётся загадкой, как она, хрупкая девчонка, этого козла провела через всю деревню с бегающими по ней свободно деревенскими собаками, пасека находится ведь на самой окраине деревни. Ну это, предположим, возможно, если замотать козлу морду, чтобы не блеял, но как Галка с козлом переплыли через канал - этот их секрет, мы так никогда и не узнали. Хозяин увёл наше "живое мясо" обратно домой на пасеку.
Время, проведённое там, было совершенно замечательным. Наверное никогда больше в жизни я так не смеялся. Мы устраивали различные пари, шутили друг над другом, ну и, конечно, жизнь шутила над нами.
Расскажу ещё о некоторых эпизодах из того далёкого времени.
Палаточный наш городок стоял на песчаной косе, пляж, начинающийся прямо от крайней палатки, желтел, приглашая поваляться и позагорать под ярким июльским солнцем. До открытой воды было метров сто, и лишь небольшие озерца, оставленные прошедшим ливнем, блестели словно зеркала на пространстве пляжа.
Было интересно, единственное, что мешало жить, это были полчища комаров. И вот нам на остров привозят для эксперимента средство от комаров, которое ещё не было пущено в розничную продажу. А надо сказать, что мы там ходили практически всё время в одних плавках, лишь поздно вечером надевая тельняшки.
Руководства по применению привезённого средства от комаров не было, и мы решили просто намазаться им. Поскольку злющие комары жалили даже через ткань плавок, то мы побрызгали эту пахнущую резко и противно жидкость и на плавки. Ну а средство-то не задержалось на поверхности ткани и, пропитавшись, достигло того, что находилось внутри. Сейчас уже трудно вспомнить, кто завыл первым, но побежали мы к воде с выпученными от боли глазами одновременно. Добежать до большой воды никто уже не мог, и мы плюхались в лужи, разгоняя стоящих в воде коров, которые непонятно почему выбрали эти "озерца" для туалетов. Окунаясь теперь в тёплые воды Красного моря, я не испытывал такого наслаждения от нахождения в воде, как в тот раз, на острове.
Рядом, в соседних лужах, отмокали остальные борцы с комариной угрозой. Когда всем полегчало, мы смеялись показывая пальцами друг на друга.
Был и такой случай, теперь кажущийся уже совсем невероятным.
Мы с друганом Юркой были откомандированы за хлебом в деревню, как я уже писал, отделённую от нашего острова Петровским каналом. Так случилось, что лодки под рукой в тот день не было, и мы решили перебраться вплавь через неширокий канал. Проблема была лишь с возвращением обратно с хлебом. Дело молодое, народ наш хитёр, и мы, как представители его, нашего народа, решили взять резиновый легководолазный костюм, чтобы обратно, напихав буханки хлеба в "ноги" костюма, переправить хлеб на остров.
Идём мы вдоль полоски пляжа по мелкому перелесью и беседуем о всяких водолазных прибабахах. Ну, типа, если усовершенствовать маску, то можно по озеру далеко уплыть. На тропинке мы обогнали деревенских мальчишек лет восьми, которые по своим делам болтались по острову. Так мы и шли впятером. Тропинка была неширокая, и мы двигались гуськом: впереди мы с резиновым костюмом, позади пацаны. Увлечённые беседой, мы с приятелем и не заметили, как наши попутчики куда-то исчезли. Нас это не насторожило. Дело-то их молодое, усвистали куда-нибудь. Мы подходили к противоположной оконечности острова, где магазин находился как раз напротив, через канал. Выйдя из лесочка к берегу канала, мы увидели такую картинку.....
На противоположной стороне канала собралась почти все жители деревни во главе с участковым милиционерам и батюшкой из местной церквушки. Промеж народа бегали те самые пацаны и с гордым видом всем рассказывали, показывая на нас, каких они шпионов поймали. Потом, когда всё выяснилось, все смеялись, а мальчишки наперебой рассказывали, мол, а что они могли ещё подумать, увидев в лесу мужиков с водолазным костюмом, явно не местных и употребляющих в разговоре непонятные, а может и иностранные слова.
После первых же погружений стала очевидной ненужность использования аквалангов в холодной и малопрозрачной воде озера. Так что в дальнейшем мы ныряли лишь с трубкой и маской, а воздух из аквалангов использовали только для раздувания огня в костре. Через несколько дней был обнаружен на глубине восьми метров почти полностью занесённый грунтом грузовик, в кузове которого находились запаянные цинковые ящики с неиспользованными винтовочными патронами. На сообщение в Ленинград о нашей находке и просьбу прислать специалистов для ликвидации боевых патронов нам ответили, что мы можем сами заняться их уничтожением.
Были мы тогда юными, как говорится, необстрелянными, пацанами. Операция была назначена на вечер. В глубине острова, на свалке металлического лома, лежащего здесь, очевидно, ещё со времён войны, мы нашли большую железную бочку. Идея была проста: развести на пустынном пляже острова вокруг бочки костёр и, когда она нагреется, высыпать в неё патроны из цинков - так назывались ящики с патронами.
Искры от разгоревшегося костра взлетали высоко в небо. Место для костра выбрано было не случайно: рядом лежал, выброшенный штормом, огромный ствол дерева, который и должен был стать нам защитой от случайных пуль, которые, как мы предполагали, могли вылететь лишь через верх железной бочки. Мы залегли в укрытие, а Генка, самый смелый из нас, тощий и длинный парень, высыпал первый ящик в раскалённую бочку. Повернувшись, он шёл вразвалочку в нашу сторону, показывая тем полное пренебрежение ко всякой опасности. Но тут таааакое началось....
Треск и свист пуль повсюду, в мозгу пронеслось , что это похоже на сцену из фильма Чапаев, когда Анка , героиня фильма, стреляет по белякам из пулемёта.
Мы, лежащие за деревом, вжимались всем телом в песок. В какой-то момент я вспомнил про Генку. Когда я выглянул из нашего укрытия, то увидел такую картину: летящие в разные стороны искры свистящих, жужжащих пуль и разбросанные вокруг костра пылающие деревяшки, и багровое от лучей заходящего солнца небо, и тёмную гладь озера и.... ползущего от бочки Генку. Я подумал, что он ранен или контужен, так как если бы он продолжал движение в том же направлении, то явно бы промахнулся и и прополз мимо нас. Страха в тот момент я почему-то не испытывал и, выбравшись из укрытия, пополз к нему навстречу, словно играя в войнушку, ощущая себя санитаром, выносящим с поля боя раненого бойца. Когда я подобрался к нему, то увидел, что глаза его просто зажмурены от страха.
И вот мы уже лежим все за деревом, пережидая продолжающуюся стрельбу. Не могу точно сказать, сколько это продолжалось, но частота выстрелов стала сокращаться, и постепенно они совсем стихли. Подходить к бочке не хотелось, а вдруг там ещё лежал какой-нибудь патрончик, ожидая нашего приближения. Смешно наверно было бы смотреть со стороны, на семь ползущих по пляжу тел. Поднялись мы на ноги лишь тогда, когда добрались до первых кустов, обрамляющих полоску пляжа. Мы вернулись в лагерь и только утром решили навестить "поле вчерашнего боя".
Подойдя, мы увидели бочку, настолько изрешечённую пулями, что было непонятно, как она вообще сохраняла форму бочки и могла стоять.
Обследуя дерево, за которым мы прятались ночью, обнаружили несколько пуль, впившихся в ствол. Всем стало вдруг очень жарко и мы тут же окунулись в ещё холодное после ночи озеро.
Все мы были ещё юнцами, не служившими в Армии, а самым юным из нас был Валерка-цыган, ему за неделю до отъезда в экспедицию исполнилось 18 лет, но он же и был выбран нами старшим по экспедиции. Иногда мы его даже уважительно называли Валерий Афанасьевич. Почему его? Да мы и сами толком этого не знали. Может из-за того, что он мало говорил и поэтому казался умным? Он был в ту пору невозможно влюблён в девочку и, наверное, разлука с ней и ввела его в такую задумчивую молчаливость. А может потому, что Валеркин отец был морской офицер, капитан первого ранга. Или то, что Валерка - единственный из нас, кто мог хоть как-то обращаться с парусом и знал всякие там морские выражения, типа "Мы пойдём к цели малыми галсами", поскольку он уже целых три месяца посещал яхтклуб. Он был главный, и поэтому ему и было доверено распоряжаться неприкосновенным запасом еды - куском солёного сала, привезённого одним из участников экспедиции с Украины. Сало мы всегда брали с собой, отправляясь на дальние погружения.
Роза ветров на Ладоге вела себя очень странно. Когда на берегу светило солнце и было полное безветрие, то под висящей где-то вдали над озером тёмной тучкой мог разбойничать, развлекаясь с какой-нибудь рыбацкой лодкой, сильный шторм. Коварство этих мест мы вскоре в полной мере и ощутили на себе.
В тот день было намечено погружение вблизи маленького необитаемого островка. Светило солнце, настроение отличное. Мы плыли под парусом на шестивёсельном яле - огромной шлюпке. Был почти полный штиль, безветрие, и мы наслаждались плаваньем. Где-то вдали мы видели тёмную тучку, но не придали этому особого значения.
Первым же порывом ветра свалило мачту. Мы убирали парус на дно лодки, что при начавшейся сильной качке было делом совсем даже и не простым. Волны уже были столь высоки, что перехлёстывали через борт нашего судёнышка. Валерка крикнул, что надо развернуть лодку на 180 градусов и направить её по ветру к тому маленькому островку. Мы налегли на вёсла, но сделать этот манёвр между двумя гребнями волн было не успеть, и следующая волна накрыла нас. В следующем промежутке между волнами мы "докрутили" ял, и он понёсся, прыгая на волнах, навстречу суше. Валерке, сидящему на корме, вцепившемуся в деревянную рукоятку управления лодкой, оставалось лишь поддерживать рулём правильное направление движения.
На остров нас вынесло волной очень удачно. Лодка врезалась в песок между двумя огромными валунами. Шторм к вечеру утих так же неожиданно, как и начался. Словно выключили кнопку гигантского вентилятора. Было решено заночевать на острове. Очень хотелось есть. Хлеб, размокший от воды, попавшей в лодку, пришлось выбросить. Оставалось лишь сало. Его мы и ели, запивая озёрной водой.Брррррр!
Я упомянул тут о батюшке местной церквушки. Познакомился я с ним при очень интересных обстоятельствах.
В тот день все участники экспедиции, кроме меня, отправились за покупками в деревню. Я оставался дежурным по лагерю.
Я ждал возвращения ребят к обеду, к этому времени и наварил супа из концентратов. Моё изобретение: кинуть в ведро для варки супа концентраты разных супов. Получалось непонятно, но довольно вкусно. "Пришли" ребята часам к восемнадцати. Слово пришли я взял в кавычки не случайно и вы помёте сейчас почему. С ними в лагерь прибыл и тот попик, мужчина лет пятидесяти, по тем понятиям моим - почти старик. Он был высок, широк в плечах, ряса совсем не вязалась с его богатырской фигурой. Он был единственный, кто смог мне объяснить, что же там произошло в деревне. А рассказал он следующее: "Ребята решили угостить меня водкой. Ну, я с удовольствием. Они пили с гордостью, спортсмены же, не перепьёшь их. Ну, в общем, пили мы на равных, ну вот я их и принёс." Я посетовал, что нечем угостить батюшку, кроме супа. Он согласился отведать моего супища, а запивка у него была своя, и он поставил на стол, достав из брюк, 2 бутылки водки. Он запивал суп водкой, налитой в гранёный стакан, отхлёбывая её небольшими глотками. Я не пил, любуясь этим красивым человеком. Вопрос, который я ему задал, родился сам собой. Я спросил отца Никодима: "Батюшка, а сколько же вы выпить-то можете?"
На это поп мне ответил по-видимому заученной и хорошо отрепетированной фразой, подняв указательный палец перед моим лицом: "Ох,милый мой, если же на дармовщинку, да с хорошей закусью, то.....До бесконечности!"
А как вам такой случай, произошедший там. На остров приехали операторы для съёмки документального фильма о нашей экспедиции. День был хотя и солнечный, но ветреный и холодный. Надо было, по замыслу киношников, доставать со дна озера амфору, привезённую, кстати, ими же с собой.
Погружались все по очереди, но то солнце ушло, то ракурс не тот, то фигура ныряльщика, не слишком красива. Все ребята замёрзли, я же ещё не нырял, и уже под вечер, когда режиссёру показалось, что в закатном солнце доставаемая из глубин амфора будет выглядеть лучше, настала и моя очередь.
Когда, после уже 4 погружения нельзя было бы скрыть на плёнке пупырышки на моём теле и дрожь рук, держащих амфору, режиссёр сказал,как выдохнул: "Снято!"
Только через пять лет после этой поездки я случайно увидел документальный фильм по телевидению и скорее не узнал, а почувствовал или, можно сказать, угадал, что на экране я. И узнал-то я не себя, а тот глиняный, так мне надоевший при съёмках, горшок.
Но поразила не картинка на экране, а текст за кадром.
Запомнил его почти дословно: "А это наши прославленные аквалангисты поднимают со дна Средиземного моря клад, которое море отобрало у людей" (Было это в 1964 году!)
Я уже упомянул о ещё одних обитателях острова, коровах.
Много было смешных случаев, связанных и с ними.
Настала очередь дежурить по кухне толстому Мишке.
Сварив, как обычно, ведро супа к обеду, он, напробовавшись сваренной еды, уснул тут же, пристроившись у костра, растянувшись на постеленном на земле одеяле. В тот день мы немножко припозднились к обеду. Первым вошёл в лагерь Валерка. Вдруг он резко обернулся к нам, прижав палец к губам, давая понять, чтобы мы заткнулись и дальше шли тихо. Войдя в лагерь, мы увидели следующую картинку. Лагерь был занят коровами. Одна доедала из ведра уже остывшее пойло, другая возилась над ящиком с хлебом, а третья, видимо самая любвеобильная, облизывала лицо спящего Мишки. В первый момент было желание заорать, прогоняя незваных гостей, но, увидев улыбку удовольствия на лице крепко спящего Михаила, все тихо остановились, наблюдая за этой любовной сценой издалека. Было видно, что корова тоже балдела от этого действа и, расслабившись вконец, "выдала на гора" огромную смачную лепёшку, которая тихо плюхнулась на поверхность одеяла, на котором и спал Мишка. Все беззвучно засмеялись и были почти возмущены громким возгласом Генки, который заорал на влюблённую корову. Мишка вскочил, корова отбежала, сметая на своём пути и стол, и стулья. Его реакция стала нам понятна только после того, как Генка заорал на Мишку, выругав его словами, которые я не буду здесь употреблять, но их смысл был таков: "Мишенька, дружочек, ну почему же ты взял для полуденного отдыха именно моё одеяльце?"
Я уже писал, что мы устраивали разные пари, типа, кто дальше плюнет, кто глубже нырнёт, кто больше съест....
Об одной такой забаве расскажу. Было это в последние дни нашего пребывания в экспедиции. День был, помнится, сумрачный, нырять уже не хотелось, и решили устроить отдыхательный день. Надумали прикончить неприкосновенный запас. Ещё оставался небольшой кусок того сала. Но, поскольку на всех бы его не хватило, то решено было тянуть жребий, но потом кто-то предложил пари, что, мол, сало получит тот, кто больше всего съест супа. На "суп" у нас в этот день было сварено нечто необычное. В ведро, висящее над костром, были высыпаны все оставшиеся концентраты: и супы, и каши, лишь кисельный концентрат был сварен отдельно, в чайнике. "Суп" получился густой, и мне кажется, что если бы он остыл, то превратился бы в твёрдую монолитную массу. Есть вызвались двое: тощий Генка и толстенький, небольшого росточка, Мишка.
Первые три миски ушли легко, даже с наигранным удовольствием, каждая же последующая ложка еды явно снижала градус удовольствия. Генка поднялся на ноги и ел уже стоя. Мишка же, наоборот, ел лёжа, сперва на боку, потом повернувшись на спину. Но, вообще, я вам доложу, зрелище это было не для слабонервных, но развлекало нас. Они выиграли пари оба. Мишка с Генкой важно полулежали у костра, гордые тем, что осилили целое ведро еды. Торжественно Валерка вынес из палатки и развернул тряпицу с салом. И туттттттттттттттттттттт...
Возможно, Мишка с Генкой уже забыли причину пари и ели всё просто ради глупого принципа, а может быть вспомнилось, как ели они это сало на острове без хлеба, а может просто не осталось в желудке для него места, но они вскочили одновременно и разбежались в разные стороны, утонув надолго в кустах.
Когда мы вернулись домой в Питер загорелые, возмужавшие, то родители не могли не поразиться нашей молчаливости. Дело в том, что, живя на острове долгое время одни, без женщин, мы обходились в общении между собой всего несколькими матерными словами, которыми, меняя интонацию, можно, как оказалось, высказать всё. Привычка такого общения так вошла в нас, что дома мы просто боялись открыть рот, чтобы не выпустить из себя какое-нибудь нецензурное словечко.