ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Вторая часть.
19. Неожиданные осложнения
Больших трудов стоило уговорить Авдотью Андреевну. Егор приходил к матери почти ежедневно и нахваливал жизнь в Сибири, как будто там родился и рос. Андрей слушал его и усмехался.
Авдотья Андреевна начала понемногу сдаваться. И больше всего на нее действовал тот довод, что она может поселиться недалеко от брата Меркула. Будет жива-здорова, с нового места, с Алтая, съездит в гости к братцу. Уж они отвезут ее. Сам Егор повезет. В конце концов она стала собираться в дальнюю дорогу.
Исподволь сушили сухари. Латали одежду, обувь, шили новое. Мужики готовили телеги, сбрую. Продавали лишнее, то, что невозможно было взять с собой. Андрей подыскивал покупателя на дом.
Несколько раз приходил к нему старик Голощапов, высокий, седой, усатый. Ему было шестьдесят пять лет, но он выглядел гораздо моложе. Это он первым в селе заговорил о переселении в Сибирь, в хлебные места. Особо не агитировал мужиков, но у него сразу нашлось много сторонников. Стали просить его съездить посмотреть, как и что там, в этой Сибири. Он хлопнул себя по карману и сказал:
— С полным моим удовольствием, но у меня вот тут, сами понимаете, жидковато. Ежели подбросите — сбегаю.
Мужики сложились и подбросили ему. И он действительно «обегал» в Сибирь — за три месяца обернулся. Побывал на Алтае, в Бийском уезде. В одном селе, на сходе, уговорил мужиков принять десять семей новоселов. Жители оказались сами недавними переселенцами, но уже окрепли, жили исправно. Ходок поставил магарыч — два ведра водки. И даже расцеловался со старостой. Но помнил наказ односельчан: «Бумагу привези на согласие». Пока они со старостой похмелялись, писарь составил протокол схода, за подписями и печатью, и вручил его Голощапову. На основании этого протокола должен решаться вопрос о переселении здесь, в Булаевке: даст ли общество согласие отпустить их?
— Я думаю — даст. Но тоже не обойдется без подмазки,— сказал Андрей. — Сухая ложка рот дерет.
— Это верно, Андрей Иваныч, — согласился Голощапов. — Хорошо, если два ведра запросят мужики. А как скажут — ставьте пять, и ничего не поделаешь — поставишь... Но на Алтае, скажу я тебе, Андрей Иваныч, хороша жизнь!
— Не сравнить с нашей?
— Куда! Я бы сразу там остался, но семья. Потом обчеству обещался вернуться и все как есть обсказать.
— Денис Григорич, а много уже набралось ехать?
— Много. Больше, чем положено.
— Сколько?
— Четырнадцать семей.
— А нас с братом возьмете?
— Я не супротив, но там могут не принять. Заартачатся, скажут: мы договаривались на десять, а вас вона скоко приехало!
— А разве нельзя так: приехать в любое село или деревню и жить? Без всякого согласия общества, схода?
— Бают, нельзя. Закон такой есть.
— Кто его выдумал? Узду на народ надевают.
— А без узды с нашим народом нельзя. Порядку не будет.
— Неправда, Денис Григорич. Ты дай народу полную волю. Как хочет, так и пусть живет...
— Э-э, я с тобой не согласен. Другой захочет разбоем заниматься, так ему волю давать?
— Я не баю про разбой. Это уж слишком. А в хозяйственных делах, в мирной жизни. Народу нужна полная воля. Захотел я куда поехать — поезжай, не задерживай меня, захотел я засеять сто, двести десятин — засевай, вот тебе земля, паши и сей...
— Так оно и есть. Имей денежки — и все можешь делать.
— Ах, денежки! Мошну толстую? А где их взять?
— Наживи. Скопи. Горбом заработай.
— Не всякий это умеет делать. И горбом никогда капиталы не наживали. Взять, к примеру, лавочника Вовка, трактирщика Лужина или кулаков братьев Березовских. Что они, горбом, что ли, разбогатели? Как бы не так! Воровством, торговлей, обманом.
— Не с порю. Но мы с тобой богатыми не будем...
— Вот это ты верно баишь.
На дом быстро нашелся покупатель. Это был трактирщик Лужин. Как-то утром он пришел к Орловым. Осведомившись о цене, молча осмотрел дом, надворные постройки, гумно, шагами измерил усадьбу и предложил свою цену. Авдотья Андреевна сказала: «Посоветуемся», и он ушел.
Андрей долго молчал после его ухода, потом мрачно промолвил:
— Мне не хочется ему продавать. Он тут устроит кабак или трактир.
— Он же баил, сам будет жить.
— Врет. Но это полбеды. Главное — он мало дает.
Решили не продавать ему. Однако другого покупателя не находилось. Дом у Орловых был хороший и по цене не всякому доступен. Кроме Лужина наведались еще двое, но как узнали, что рядился трактирщик, отступились. Андрей уже начал подозревать, что тут не обошлось без участия Лужина. Сам трактирщик при каждой встрече кого-нибудь из Орловых спрашивал:
— Ну как? Согласны? Я вам даю прекрасную цену. Больше меня никто не даст.
Недели за две до пасхи к Орловым снова явился Парфен Иваныч и уговорил их продать дом. Половину денег он сразу отдал, остальные обещал уплатить к празднику.
Отъезд в Сибирь был назначен на вторник после родительского дня.
И вдруг в воскресенье, после обедни, к Орловым пожаловал сам отец Григорий. Его приход был так неожидан, что Авдотья Андреевна даже растерялась. Андрея не было дома, один Васька чистил сапоги на кухне и навонял ваксой, поп даже носом повел.
Отец Григорий шумно помолился и без лишних слов приступил к делу:
— Авдотья Андреевна, уважаемая моя прихожанка, это что же такое получается? Я, как ваш духовный наставник, узнаю последним, хотя по правилу мне полагается наперед всех знать про это...
— А что случилось, отец Григорий?
— Вы собрались в Сибирь, уже дом продали, а мне ни слова... Вы что же, без моего благословения хотите поехать?
— Что вы, отец Григорий. Как без вас мы обойдемся? Перед отъездом обязательно молебен закажем.
— А вы подумали о том, что я могу не дать вам своего благословения? И вы никуда не поедете.
— Не шутите, отец Григорий.
— Какие тут шутки. Я вам серьезно говорю. Не дам — и все. Прежде чем ехать, вы должны были у меня совета спросить... Вы умная женщина, а так все необдуманно делаете. Зачем вам Сибирь? Вы тут родились. Вы тут в купели крестились. Тут похоронены ваши родители. Наконец, здесь похоронен ваш муж. Неужели вам не дороги все эти священные места?
Авдотья Андреевна тихо плакала.
— Мой долг, Авдотья Андреевна, был и есть — наставить вас на путь истинный. Но ежели вы не хотите слушать меня — пожалуйста. Как говорят: вольному — воля, блаженному — рай. Поезжайте. Только запомните: моего благословения вам не будет!
Он ушел, намеренно не попрощавшись.
И закрутилось колесо в обратную сторону. Когда собрались сыновья, Авдотья Андреевна заявила им:
— Я не поеду в Сибирь.
— А как же с домом? Лужин не отступится.
И действительно, на другой день трактирщик принес остальные деньги, положил их перед хозяевами на стол и сказал:
— Считаю дом своим. Как договорились.
Отец Григорий не дремал после разговора с Орловой. Он собрал подробные сведения о тех, кто ехал в Сибирь, заложил пару лошадей и помчался к земскому начальнику.
Земский начальник Гусев и отец Григорий были давно знакомы, но дружбы не водили. Бывая в селе, земский обычно останавливался у старосты и только один раз на какой-то праздник побывал в доме священника. Они не понравились друг другу. Один любил выпить и пошуметь, другой терпеть не мог пьяных и был неразговорчив, замкнут.
Отец Григорий, ввалившись в кабинет земского, сразу напустился на него с упреками — знает ли он, что творится в его участке.
— Знаю, — спокойно ответил земский.
— А скажите, что сейчас делается в Булаевке?
— Ничего особенного.
— Алексей Михайлович, господь с вами! Народ разъезжается кому куда вздумается, а вы отвечаете: «Ничего особенного!» Да так скоро и Булаевки не останется!
— Не волнуйтесь, Григорий Иваныч. Булаевка стояла, стоит и будет стоять. Никуда она не денется.
— Но народ без спросу разъезжается, вот что меня волнует.
— Без моего ведома никто никуда не поедет.
— Да как не поедет, когда после пасхи собралось ехать в Сибирь сразу дворов двадцать. Вы знаете об этом?
— Знаю. Я разрешил им, — все так же с невозмутимым спокойствием отвечал земский.
— Алексей Михайлович, я не узнаю вас! Честное слово, не узнаю!
— А что бы вы сделали на моем месте?
— Запретил!
— Не могу. Это уезжают те, кто пострадал от стихийных бедствий за последние годы. Они разорились или начинают разоряться. Держать их здесь — значит обречь на нищету. Я, как христианин, не могу этого допустить...
Поп большими удивленными глазами смотрел на земского. Изменившимся голосом, словно его унизили или пристыдили, он сказал:
— Тогда извините меня, Алексей Михайлович. Но за мной остается право в очередном своем отчете отцу благочинному указать на то, что делается в моем приходе. Вот так.
— Пожалуйста. У вас никто, Григорий Иваныч, не отнимает этого права.
Клокоча злобой, отец Григорий ни минуты не стал задерживаться в кабинете земского начальника. Всю дорогу он ругал работника, что тот плохо погоняет лошадей.
Дома, не став даже ужинать, а выпив подряд три больших рюмки водки и закусив соленым огурцом, отец Григорий за один присест настрочил благочинному донос, в котором так разукрасил действия земского начальника, что если бы тот прочитал этот документ, схватился бы за голову.
Исправник, узнав об обстановке в Булаевке от благочинного, как всякий осторожный человек и усердный чиновник, действующий по простой логике: «чтобы я не был виноват», поспешил информировать обо всем губернатора.
Губернатор эти дни болел. Отношение исправника попало вице-губернатору Страхову. Прочитав бумагу, он подчеркнул несколько строчек красным карандашом и сунул ее в свой тощий портфель. После пасхи он собирался совершить объезд двух уездов цепью смотра школ и больниц. Свое турне он решил начать с Булаевки, так как дела там, если судить по отношению исправника, были совершенно неотложные.
Чтобы проститься с матерью и братьями перед их отъездом в Сибирь, Иван Орлов в субботу перед пасхой прибыл в Булаевку со всей семьей. Он привез и паспорта. Руку к ним приложил сам пристав, сделав роскошную, с завитушками, подпись.
— А почему только на год? — удивился Андрей.
— Говори спасибо, что эти получил, — отозвался брат. — У нас выдают паспорта только тем, кто на заработки идет или на отхожие промысла. И не больше, как на три месяца.
Иван рассказывал, как приезжал к земскому отец Григорий и какой разговор состоялся между ними.
Пригласили старика Голощапова, и Иван посоветовал ему как можно быстрей собираться и уезжать:
— А то дело — табак. Отец Григорий благочинному пожаловался. А тот — губернатору. Вы паспорта в волости получили?
— Ага.
— А проходные свидетельства от земского?
— Тоже.
— Так чего вы ждете?
— Мы, сынок, сход ждем. Староста пообещал на третий али на четвертый день праздника, когда народ маленько в себя придет после пьянства, сход созвать. И решить нам бумагу, что, дескать, отпускают нас.
— Совсем необязательно такую бумагу иметь на руках. Было бы согласие того общества, которое вас принимает. Оно у вас есть. И поезжайте. Не ждите никого. Староста хитрит. Когда мужикам после праздника потребуется на похмелку водка, он сдерет с вас пять ведер. Это я точно говорю.
— Надоть тогда поторапливаться.
И он ушел поднимать мужиков. Но мужики были не готовы к отъезду.
А в понедельник нагрянул вице-губернатор.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/15/1256
***